1. В преддверьи сезона дождей (13.11.2022г.)
2. Сошёл с ума (11.11.2022г.)
3. Отпустит ночь (10.11.2022г.)
4. Падшие (10.11.2022г.)
5. Стрекоза (10.11.2022г.)
6. Промозглый ветер (10.11.2022г.)
7. Себя приучаю... (09.11.2022г.)
8. Я променяю сон на пару строк (09.11.2022г.)
9. Блаженный Том (08.11.2022г.)
10. В городке крылатого коня (08.11.2022г.)
11. Пианист (07.11.2022г.)
12. Глубина (07.11.2022г.)
13. Поначалу трудно (07.11.2022г.)
14. Зачем тебе крылья? (06.11.2022г.)
15. Впервые мужем назвала (06.11.2022г.)
16. Домой (06.11.2022г.)
17. Музе царственной честь воздай! (03.11.2022г.)
18. Сумерки (03.11.2022г.)
19. Уносимое ветром (03.11.2022г.)
20. Крепдешин (02.11.2022г.)
21. Целуя на ночь (02.11.2022г.)
22. Заря занялась... (02.11.2022г.)
23. Крылатая душа (02.11.2022г.)
-----------------
ЭТОТ ОБЗОР - ЕСТЬ ЧАСТНЫЙ ИЛИ СУГУБО ЛИЧНЫЙ, ИЛИ СУБЪЕКТИВНЫЙ ВЗГЛЯД НА ВЕЩИ, БЕЗУСЛОВНО, НЕ ПРЕТЕНДУЮЩИЙ НА ИСТИНУ В ПОСЛЕДНЕЙ ИНСТАНЦИИ.
ЭТОТ ОБЗОР - ПОВОД К РАЗМЫШЛЕНИЯМ О СУТИ И СУЩНОСТИ ПОЭТИЧЕСКОГО НАЧАЛА, ПОЭЗИИ - ЧАСТЬ ЛИТЕРАТУРНОЙ РАБОТЫ, ЕСТЕСТВЕННОЙ И НЕОБХОДИМОЙ ДЛЯ КАЖДОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ИЛИ ДАЖЕ ОКОЛОЛИТЕРАТУРНОГО САЙТА.
ЭТОТ ОБЗОР ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО О ЗАВОРОЖЁННОСТИ, КАК КЛЮЧЕВОМ, НА МОЙ ВЗГЛЯД, СВОЙСТВЕ ВОЗДЕЙСТВИЯ НА ЧИТАТЕЛЯ ПРОИЗВЕДЕНИЯ ПОЭЗИИ.
Я выделяю семь ключевых ценностей или признаков произведения поэзии:
1. Не принадлежит прозе, не переводится в разряд прозы, не вариация прозы
2. Смысл поэзии звучит, то есть поэзия представлена звукосмыслами
3. Реализует в звукосмыслах целостное миропонимание поэта, не частный случай
4. Выражает, воплощает смысл, вместо желания или намерения его выразить
5. Развивает воображение образностью, а не коверкает его фигуральностью речи
6. Обладает оригинальностью в замысле и исполнении, вместо штампов и клише
7. Даёт достоверность, вместо действительности, правдоподобие, вместо правды
Все вышеперечисленные ценности, сформулированные мною на основе, как минимум, пятнадцатилетнего практического опыта погружения в поэзию и опыта сотворения поэзии, в совокупности своей, придают произведению поэзии, пожалуй, то самое, главное свойство, которое сподвигает настоящих читателей, то есть граждан поэзии, погружаться в текст всё глубже и глубже, перечитывать много-много раз, навсегда пребывать в звуконосной анфиладе смыслов, пребывать в состоянии сознания – несоизмеримым по возможностям и ощущениям с сознанием обыкновенного (то есть ограниченного в восприятии) человека. Это свойство можно озаглавить одним словом – ЗАВОРОЖЁННОСТЬ.
Произведение искусства в целом и произведение Искусства поэзии, в частности, не просто красочно или художественно информирует читателя о чём-либо, но главным образом – ЗАВОРАЖИВАЕТ ( NB!) соприкоснувшегося с ним искателя иного состояния жизни или гражданина поэзии, то есть, произведение поэзии, в буквальном смысле, преображает сознание – из формы наблюдателя со стороны – в форму самой «стороны», самого мироздания! Язык самой жизни или мироздания автоматически вызывает преображение у читающего поэзию «личного взгляда на вещи» во взгляд как бы из вне во внутрь или взгляд со всех возможных сторон, вне времени и пространства, возникает всевидящее око самой жизни и появляется привкус достоверности на губах, пошевеливающих Слово поэзии, возникает музыка сфер – своеобразное сочетание ритма мира и стихотворения, интонации голоса и ещё т.н. звуконосное молчание – слова, строки, строфы, замысла, когда озвучивается тайна целостности мироздания, – вот что такое заворожённость поэзии, вот то, ради чего поэзия, счастливой кровью своих поэтов, прокладывает ввысь свой падающий в бездну смыслов путь посреди узких или коридорных людей, обыкновенных даже в мечтах и воображении!
Этим Обзором я попытаюсь приоткрыть лишь малую часть огромной отдалённости от сути и сущности поэзии, характерной для очень значительного числа участников околопоэтических сайтов и проектов.
Для рассмотрения крупным планом возьмём 64 стихотворения отобранных редакторами сайта в лонг-лист для дальнейшего отбора и итогового выбора победителей.
Прошу учесть всех, кто когда-нибудь будет вчитываться в эту мою работу: я делюсь своим многолетним опытом постижения тайного очарования поэзии, своим опытом поэта, создающего, возможно, лучшую по потенциалу заворожённости поэзию нашей современности. Надеюсь, что этот Обзор поможет хотя бы каждому одному из каждой тысячи пишущих – инициировать путь гражданина поэзии в редчайшем в нашей современности качестве – путь читателя, сберегателя поэзии и поэтов, в качестве ценителя и знатока поэзии как искусства.
Давайте же вместе, днём с огнём, попробуем поискать «заворожённость» в этом длинном списке произведений. Попробуем оценить представленные авторами работы с точки зрения их потенциала заворожить, преобразовать обыкновенное сознание в сознание более высокого уровня:
Итак, идём по опубликованному для размышлений списку:
1. В преддверьи сезона дождей
«Занавесит небесный свод
Переменная облачность грусти
И отступит жара,
А дожди заплутают в пути,
И сравняется счёт
Сладких снов и недобрых предчувствий;
Беспокойно замрёт
Ожидание чуда в груди.
На распутье дорог,
Где в порывах унылого ветра
На ресницах слеза
Просочилась от дыма костров,
Убегая в закат
Впечатленья угасшего лета,
Каблучками стучат,
Словно маятник старых часов.
Пред сезоном дождей,
Воспаряя к звезде, как пушинка,
Из алькова аллей
Полнолуние схлынет в зарю,
На ладонях озёр
Начертав меж озябших кувшинок
Бриллиантами рос
Предрассветное слово: Люблю…»
Мог бы сотрудник гидрометцентра, творчески относящийся к сводкам погоды, рассказать слушателям о том, что «небесный свод занавесила переменная облачность», которая навевает грусть, а дожди уже на подходе, но слегка «заплутали в пути»? Пожалуй, смог бы... И его слова : «Беспокойно замрёт ожидание чуда в груди» остались бы просто словами о НАМЕРЕНИИ ЧУДА, но само «чудо в груди» в слове так и не воплощающими. От намерения автора заворожить, в том числе, меня чудом – завороженности и чуда ещё не возникает. Дальнейшая «слеза от дымов костров» также естественна для моего обычного состояния сознания, не тревожит и не пробуждает его, как, впрочем и «впечатления», которые «каблучками стучат», пусть даже и «словно маятник», пусть даже и «словно маятник старых», а не новых часов. Вся финальная вязь, в которой возникает вопрос профессора Преображенского Швондеру: «Потрудитесь, голубчик, объяснить «кто на ком стоял»!?». Полнолуние – воспаряет к звезде, как пушинка. Воспаряет оно из «алькова аллей». Воспаряет и схлынет в зарю. Если бы дело этим хотя бы завершилось. Но не очень-то обладающий художественным вкусом и мерой автор терзает несчастное полнолуние, дополнительно обязывая его «на ладонях озёр» начертать, и не где-нибудь, а «меж озябших кувшинок», да ещё с помощью «бриллиантов рос» «предрассветное слово... Люблю». И это вымученное из красивостей слово, увы, не завораживает меня не потому что не люблю «Люблю», а поскольку возникает оно из нагромождения слов, из словесной «безвкусицы на каблучках», стучащих, как маятник «старых» часах...
Если кого-то завораживает подобный текст, то я не буду спорить с таким человеком, даже если «таких человеков» наберётся 99,999% состава участников данного сайта. Численное превосходство «заворожённых» нагромождением тривиальностей меня не смутит. Но зато я искренне порадуюсь, что живу жизнь не зря и могу позволить себе иной уровень заворожённости.
2. Сошёл с ума
«Сошёл с ума иль брежу наяву?
Мне кажется, вот если откровенно,
Что я, как-будто, больше не живу.
И лишь душа песчинкой во вселенной,
Не год, не два, а миллионы лет,
Блуждая в вечном холоде пространства,
Обитель ищет средь других планет,
Свой уголок тепла и постоянства.
Она познала множество миров
За время многолетнего скитанья:
Планету грёз, созвездье Гончих псов
И видела истоки мирозданья.
Жила с людьми недолго – маета
И взмыла в небеса при лунном свете.
К плеядам звёзд, Земля уже не та,
Особенно в последнее столетье.
Не редки катаклизмы, смерть и боль,
А человек разумный так умело,
Давно ведёт кровавый, страшный бой,
Себе подобных истребляя смело.
Сойти с ума, забыться и суметь,
Подальше от всего, с душою к звёздам
Вспорхнуть легко и,.. нет, не умереть,
А просто улететь пока не поздно!»
Задаюсь тем же вопросом: «Где здесь повод для заворожённости?». Какими именно строчками, словами я смог бы заворожиться, то есть преобразовать своё обыкновенное состояние сознание на более объёмный, дух захватывающий уровень? Автоматически, как это происходит при моём взаимодействии с произведением поэзии, состояния заворожённости, очарованности не произошло. Автор делится со мною вполне тривиальными своими ощущениями, он мне не ПОКАЗЫВАЕТ СУТЬ, но лишь РАССКАЗЫВАЕТ о том, что у него есть эти ощущения, он называет мне какие именно : вот он «песчинка», вот всё усугубляется «особенно в последнее столетье», «смерть и боль», «катаклизмы»... «себе подобных истребляя» и т.д. и т.п. В стихотворении торчат, как засохшие стебли увядших цветов в вазе с протухшей водой, палки газетных слов, обёрнутые в бумагу «лунного света», не более того. То что душа автора «видела истоки мирозданья» и «сошла с ума» мне предлагается поверить на слово. Но душа, судя по представленному тексту так и осталась «умной», не сошедший в небо поэзии, оставшейся на земле обыкновенных слов, разве что записанных в столбик... Но ведь я то был настроен на произведение поэта, то есть человека, владеющего даром и мастерством преображения намерений в животрепещущие картины правдоподобия, противоположенные правде бытия и превозмогающие красотою эту правду, я то был настроен на произведение поэзии, то есть на произведение, в котором демонстрируют замысел, чувства, а не декларируют их. Однако, состояние заворожённости в процессе чтения и по итогам его не то что не возникло лично во мне, но как бы даже усомнилось в своём существовании на белом свете среди людей...
3. Отпустит ночь
«Отпустит ночь - закончатся слова,
и землю отчеркнут легко от неба
проворные лучи.
За облака
из прошлогоднего растаявшего снега
сорвутся неразгаданные сны
гурьбой весёлой, вольные, как птицы.
Их лёгкие шаги на порции -
на промежутки притчи во языцех -
чужие отслюнявят языки,
глаза чужие выищут соринку,
поставят штамп, навесят ярлыки
и по дешёвке на блошином рынке,
в ряду последнем, кинут на крюки.
Быть может кто-нибудь возьмёт в довесок
не помещающееся в формат строки
за так,
из состраданья,
безвозмездно...,
Сожмёт в ладони хрупкое тепло
и в кулачок чрез дырочку заглянет.
Зайдётся, затрепещет мотыльком,
засуетится ложечкой в стакане
одна восьмая от одной восьмой
не музыки и не стихов, конечно.
Так колокольчики с утра звонят росой
в тумане, зябко передёргивая плечиком»
Когда я говорю «заворожённость» – что же всё-таки происходит со мною в момент оной? Вот выдержка из очерка Марины Цветаевой «Пушкин и Пугачёв»:
«Есть магические слова, магические вне смысла, одним уже звучанием своим — физически-магические — слова, которые, до того как сказали — уже значат, слова — самознаки и самосмыслы, не нуждающиеся в разуме, а только в слухе, слова звериного, детского, сновиденного языка.
Возможно, что они в жизни у каждого — свои.
Таким словом в моей жизни было и осталось — Вожатый.
Если бы меня, семилетнюю, среди седьмого сна, спросили:
“Как называется та вещь, где Савельич, и поручик Гринев, и царица Екатерина Вторая?” — я бы сразу ответила: “Вожатый”. И сейчас вся “Капитанская дочка” для меня есть — то и называется — так...
...Есть одно слово, которое Пушкин за всю повесть ни разу не назвал и которое одно объясняет — все.
Чара...»
Чара! Вот кратчайшее слово, иное имя заворожённости. В произведении поэзии есть «физически-магические» слова, слова «не нуждающиеся в разуме, а только в слухе»! Слова «звериного, детского, сновиденного языка». Они и составляют импульс или инициацию перехода сознания на уровень неба, на уровень неба поэзии.
Есть ли в данном стихотворении такие слова, такие «звериные» и «детские», такие «не нуждающиеся в разуме» слова или импульсы? Как замечательно обещает стихотворение такие слова: «из прошлогоднего растаявшего снега сорвутся неразгаданные сны»... «Вольные как птицы»... «Гурьбой весёлой»... На этом обещании заканчивается, на мой взгляд, поэзия данного стихотворения. Моя, возникшая было заворожённость, падает и разбивается вдребезги. Огромное поэтическое начало стихотворения разбивается об деревянный помост мелочной натуры автора, позволившего себе непозволительное для любого поэта – драгоценные места в строчках предназначенные для воплощения заветного, сновиденного инакомыслия, для погружения сознания в ЧАРУ явления целостного мироздания или правдоподобия – глаголить о том, как ещё толком не явленную ЧАРУ «поставят в ряду последнем» на блошином рынке. Именно по причине победы натуры над поэзией – в финале стихотворения, как гвоздь в крышку гроба заворожённости, возникает фигуральная глупость речи в виде плечиков у колокольчика, коими можно растрогать аудиторию любителей стишков, но невозможно заворожить аудиторию, уже заворожённую языком Цветаевой и Мандельштама, Пастернака и Гумилёва, Ахматовой и Лермонтова, Баратынского и Бродского. Все авторы современности, обязаны равнять своё творчество на лучшие образцы или уже взятые высоты поэтами прошлого. Полувысот или недовершин не бывает и не требуется. Заворожённость, которую мы начинаем в данном стихотворении и которую у нас забирают к моменту завершения его – печальный результат привычки многих авторов не вычитывать многократно собственный текст, не оттачивать его, отдаляя его тем самым от искусства и приближая к искусственному. Искусство – это труд отбора лучшего из массы хорошего, чтобы вместо содержания личности возникло содержания жизни. Это и завораживает! Стишочничество или увлечение поэзией на уровне стишков – это труд услужения сиюминутному, чтобы вместо белого листа достоверности появился черновик действительности. Первые слова – заменены на первые попавшиеся под руку. Колокольчики «звонят росой». Звонить росою для колокольчиков – дело прекрасное и вполне самодостаточное. Хотя бы для того, чтобы не разрушать заворожённость. Чтобы не производить эксперимент над заворожённостью на арене шапито, где клоуны словесности колокольчикам приделывают «плечики» с возможностью их «зябко передёргивать». Мне искренне жаль это, создавшее и свернувшее мою заворожённость в точку, стихотворение.
Мой экспромт-вариация этого стихотворения :
"Отпустит ночь - закончатся слова,
и землю отчеркнут легко от неба
проворные лучи.
За облака
из прошлогоднего растаявшего снега
сорвутся неразгаданные сны
гурьбой весёлой, вольные, как птицы."
я бы продолжил авторский текст так:
Лучам дорогу – не прожекторам –
Рассеянной улыбке воплотиться:
В расселенных в расщелинах житья
Владельцах лиц и ликов угловатых.
Отступит прочь, как мальчик для битья,
И друг, и враг... Лучи, они как сваты,
Ввалившись в дом, торгуют жениха,
С поклоном чтут размеренность обряда...
Не хороша собою, не плоха.
А так... Ей быть бы с ним, ей быть бы рядом..
Сожмёт в ладони – свет ли, луч ли, вскрик?
И так стоит, подчёркнуто усталой.
Отступит в тень судьбы, чтоб не настиг
Тяжёлый блеск чужого пьедестала.
Обступят ночь – закончатся ветра
и землю отчеркнёт носком ботинка
кто-то где-то
За чудака
из прошлогоднего растаявшего лета
смогла принять
прочтённого поэта.
За голос – грохот приняла
упавшего ведра...
Ценители поэзии заметят разницу уровня между авторским стишком и моей вариацией, в которой есть "взгляд с неизвестной стороны", продолжается "луч", как стержневая опора темы, в которой вместо мелочности обидок - млечность широкого огляда!
4. Падшие
Если душа родилась крылатой…
М. И. Цветаева
«Не-ет!
Вскрою нерв строф в пелене светотени:
Крылья редеют под скрежет пера —
Ангел чернильный, став штучной мишенью,
В падшие вписан навечно! Вчера,
Как ювелиры,
мы рифмы делили:
Были творцами, врачуя рассвет.
Нынче — нам срезали крылья в ответ!
Не-ет! Нет. Нет…
Как не по-божески! Всем на потеху?
Так горицвет изучают в лорнет,
Тело нагое… Вслед — пустошь от смеха?!
Смеха камней… С беСталанных планет...
Взвыли метели!!!
Мы враз протрезвели,
Как при расстреле под реплики лет,
Лет без возврата, твердя грозно вслед.
Не-ет!
К шрамам приклеим бумажные крылья
И оригами к душе… С неких пор
Мы — вне игры с вами! Мы — для утиля?..
Пусть! Наслаждайтесь без чести на спор!
Мы же — взлетаем
строфой в дикой стае!
Нас по рожденью влечёт вольный свет!
Вырастут крылья у «падших» в ответ!»
Намерение и воплощение. Разные вещи. В первой строке стихотворение шокирует обещанием не больше не меньше как «вскрыть нерв строф» и не где-нибудь, а в некой «пелене светотени». Дальнейший ход стихотворения, увы, не вскрывает никакого «нерва», а если вскрывает, то консервным ножом пустую банку намерений что-то громыхнуть в столбик, ничего толком так и не сказав: напрасно оговаривает автор ювелиров, отрывая их от огранки бриллиантов – пытаясь привлечь их для делёжки рифм – такие, например, рифмы как: «светотени/мишенью», «крылья/утиля» как не «дели», каких ювелиров не приглашай, звучности не создашь и не услышишь! Плач Ярославны явно не получается, выходит какой-то «скрежет пера» и «бумажные крылья», автор не поэзию пишет, а обиду на поэзию, что не даётся она в руки из бетона, не умещается её тайный жар в строчках из картона, написанных сумбурным, скомканным языком. Автор прячется за неким «мы» – мы, стая, мы, свора, мы масса... Все стенания стишка, лично меня, не только не завораживают, но замораживают воображение, несмотря на обилие авторских восклицательных знаков – разве можно, например, вот этим заворожиться?
«Смеха камней.. с беСталанных планет» – беЗ комментариев
«Взвыли метели!!! Мы враз протрезвели» – фото протрезвления нет, а жаль.
«К шрамам приклеим бумажные крылья» – это как будто уж в песне «О соколе» Максима Горького, пытается приклеить себе «бумажные крылья», чтобы рождённый ползать сумел летать.
«...и оригами к душе»– если душа плотская, вещественная, буквальная или плоская, то к ней что угодно можно «приклеить», но строка такая заворожить не может, скорее, вышутить несчастную душу с приклеенным амплуа поэта не по росту.
«Мы же взлетаем строфой в дикой стае»– ну вот и стая появилась, хорошо, если уток, а не волков. «Мыжи», взлетающие стаей, не завораживают – настораживают полным раздраем в представлении о прекрасном, о гармонии, о поэзии...У павших – вырастут крылья, у – падших – нет. Падшие – бумажными крыльями имитируют небо, павшие – и без крыльев, и в окружении «мы», обложенные «стаей» – летят по земле своего Неба, никаким «мы» неведомого(восклицательный знак) и неподвластного!
5. Стрекоза
«Задёрнуты шторы. Закрыты глаза.
Предчувствие нави.
Над камнем замшелым кружит стрекоза.
Прогнать ли, оставить
Её в смутном сне? Он, похоже, и сам
Недолго продлится.
Послушные вызову, как по часам,
Являются лица
Из утренней дымки, размытой лучом,
Так зримо, бесспорно,
Как будто бы дверь отворили ключом
В мир жизни повторно
Родные до плача, до спазма души.
На пике страданья
Я прошлым, как током, внезапно прошит.
Гляжу в очертанья
Сквозь сжатые веки – закрыты глаза
Ладонями нави.
Зелёной искрой мельтешит стрекоза –
Преследует, давит
Почти невесомой своей четверной
Пульсацией крыльев.
Я руки тяну, прикоснуться б одной…
Рыдаю в бессилье.
Прижаться губами, хотя бы сказать,
Что мной не сказалось.
Я сердцем тянусь… Вот отец мой, вот мать.
Не тронула старость,
И смерть не мазнула ещё белизной
Любимые лица.
Над камнем замшелым кружит стрекозой,
Мерещится, снится,
Висок сединой запорошила вмиг
Не зимняя замять –
Приходит, в обличье закутав свой лик,
Сыновняя память».
Мне пришлось заглянуть в словарь. чтобы узнать, что навь – у древних славян – это «мир мёртвых, загробный мире, мир, куда уходят умершие люди и где живут наши предки». Я знаю что именно помешало во мне возникновению состояния заворожённости – язык стихотворения, не отшлифованный, полный несуразностей, которые фальшивят весь замысел и ход стихотворения, например:
«Я прошлым как током внезапно прошит Гляжу в очертанья» – сам по себе разряд тока не лучшее из возможной аналогии озарения, стулом электрическим отдаёт или гвоздиком малыша в розетку, плюс, даже если согласиться на разряд тока, то после такой «прошивки» не может быть никакого размеренного «гляжу в очертанья»: «гляжу в начерта мне (всё это)!» ещё может быть))
«Сквозь сжатые веки – закрыты глаза Ладонями нави» – как можно, чисто физически, да и метафизически закрыть глаза ладонями «СКВОЗЬ» сжатые веки?
«Четвертная пульсация крыльев»? которая «почти невесомая», но ей, этой «четвертной пульсацией» стрекоза проклятая всё-таки «ДАВИТ» – на кого и на что – не указано, но строка похожа на шарж больше, чем шарм – очарования, гармонии во всей этой давящей на сознание читателя и автора четвертной пульсации стрекозиных крыльев, на мой взгляд, нет никакого.
«Прижаться губами. Хотя бы сказать что мной не сказалось» – вот это «сказать, что мной не сказалось» и есть главная черта всех произведений, не осенённых свыше поэтическим даром слова – «хотя бы сказать» не получается, только заявить о намерениях, о желаниях сказать – получается – растратить строки на декларацию намерений – не значит заворожить читающего.
«Не зимняя замять» – но если согласно словарю Ефремовой «замять» это метель, вьюга, то она не может быть «летней», но спишем на сюрпризы климата нашей нищей в словесности современности.
«Сыновняя память», которая подтянулась к финалу этого стихотворения, «приходит, в обличье закутав свой лик». Это вызов русскому языку – просто «в обличье» никого «закутать» нельзя, обличьем кто-то может показаться знакомым... Главное: в данном стихотворении мне не удалось очутиться даже на дальних подступах к состоянию очарования, заворожённости, вся эта канитель со «стрекозой у виска» настолько высосана из пальца, что даже если допустить этот текст как сон, такой сон – либо не перекладывать в поэтический текст, либо – переложить на язык поэзии, но с поправкой на наличие богатейшей сокровищницы русского языка, доступной практически каждому ищущему её, начитанному человеку.
6. Промозглый ветер
Меня бодрит промозглый ветер.
Я не стандартен, это факт.
Туман и слякоть, мутный вечер -
Какой избрать последний шаг?
А вариантов ведь не мало.
Осенний хлад и трезвый взгляд,
И листопад гуляет шало -
Шальные мысли вновь гудят.
Внутри сорвался некий клапан,
И сразу как-то понесло.
И вдохновеньем нежно сцапан.
И страх, сомненья - всё ушло.
И не боишься быть смешным.
Реальность многих развратила.
Теперь так модно быть лихим,
И мера вдаль, видать, уплыла.
И я впадаю в турбулентность
С толпой спокойных, мрачных лиц.
И растворилась мигом леность,
И разыгрался нежный блиц.
И мы играем в кошки-мышки,
Горит костер, и нам тепло.
Смеясь, мы ставим вновь на фишки
Ветрам и бедам всем назло.
Если автору стишка повезло и он (она) оказался «нежно сцапаным» вдохновением, то я, читатель, в свою очередь, не оказался ни грубо, ни нежно «сцапанным» заворожённостью или очарованием строк. Нечем здесь очаровываться, на мой взгляд. Всё сказано в этом тексте так, таким образом и языком, что если кто не с нашей планеты – может подумать, что поэзия – это просто набор слов в столбик. Это стихотворение не завораживает – нечем : листопад, гуляющий «шало, гудящие шальные мысли, сорванный клапан внутри автора, мера уплывающая вдаль, впадение в турбулентность и «я не стандартен это факт» для меня вовсе не «факт», или факт ни чем по тексту не подтверждённый. Дай Бог, если «нежный блиц» разыгрался внутри автора текста, но в моём воображении разыгралась скука и желание поскорее выйти на свежий воздух, правда, этого мне пока не видать – у меня ещё впереди, мама дорогая, пятьдесят восемь вариаций «нежного блица», дай Боже силы осилить всё это, доползти до конца этого нескончаемого списка...
7. Себя приучаю...
Как к дому, который за окнами вырос,
Забрав тот простор, что мне с детства привычен,
Себя приучаю /о мудрости милость/,
К тому, что простор иногда ограничен.
Простор неотъемлемый, необходимый,
Безжалостно вспорот громадой-высоткой.
Мой мир безграничный, вольготный, любимый,
Теперь обозначен предельно и чётко.
Мой мир необъятный, желанный, свободный
Иллюзией тихо во мне догорает,
В нём кто-то незначимый и инородный
Настойчиво в рамки меня загоняет.
Границы простору души не подходят,
Да только судьба не однажды шутила.
И я приучаю себя к несвободе,
Когда проникает в мой мир кто-то милый.
У меня нет ответа на вопрос – где здесь хотя бы малейший повод для заворожённости? – Мир автора, такой якобы «безграничный, вольготный, любимый, свободный» – не добрался до меня читателя – ни словом, ни звуком – автор придержал его для себя. а читателю, в том числе мне, предложил поверить не Слову, которого нет, а на слово, что всё, мол, в порядке – поэзия прекрасна, но её расскажу когда-нибудь всем вам в следующий раз.
8. Я променяю сон на пару строк
Я променяю сон на пару строк,
На шелест пожелтевшего блокнота.
Переверну исписанный листок,
За ним другой ... Тревоги и заботы
Забудутся на несколько минут,
И время остановится в полёте.
Кому расскажешь, просто не поймут.
Но вы меня, я думаю, поймёте!
Проходит ночь среди стихов и книг,
На завтрак черновик и чашка чая.
И в этой жизни есть особый шик -
Парит душа, над буднями взлетая.
Так в каждом слове, в каждой запятой
Находит сердце радость и покой.
«Особый шик» авторских будней не требует поэтической формы, об этом «шике» можно и прозой или газетной статьёй разразиться, или постом в блоге, в конце-концов. Автор перепутал удовольствие со счастьем, прозу жизни с поэзией жизни. Если тридцать тысяч человек на этом сайте и ещё восемьсот с хреном тысяч на Стихире, и ещё двести с гаком тысяч на остальных околопоэтических сайтах завели свои странички, выложили на публичное обозрение пятьдесят пять миллионов стишков только за предыдущие десять лет, и сделали это, чтобы «тревоги и заботы забудутся на несколько минут», то лично для меня, поэта, это означает, что я хреново тружусь, плохо пишу, плохо объясняю, если не могу увлечь таинственным очарованием поэзии какой-то там несчастный миллион отдыхающих в поэзии от трудов праведных! Ещё это значит, что напрасно свершилась гибель лучших поэтов прошлого, что напрасны все их стихи, вся пролитая кровь души и тела, вся бездна звукосмыслов их произведений, если после такого уровня, после ТАКИХ взятых с боем высот и безымянных высоток русской поэзии в стихотворении с порядковым номером «восемь» всем им со всею силой тривиальности заявят что дважды два это четыре, то есть «парит душа, над буднями взлетая», а радость и покой найдётся в каждой запятой. Вперёд к букварю! Но ведь, так как в этом стишке, пишут десятки тысяч человек! Каждый божий день! Годы напролёт! Значит... Значит, есенинское «что-то всеми навек утрачено» – это ключевая строка нашей современности...
9. Блаженный Том
«В селении, где ширились ухабы,
и церковь не соперничала с пабом
в желании гостям представить рай,
был мир, как скорлупа, непрочно-тесен.
Блаженный Том – хранитель древних песен,
любил подчас висеть, как попугай,
вниз головой на ветке тополиной.
Он громко пел. Но лился над равниной
не звук, а свет, сошедший с языка.
«Чиста вода в уродливом сосуде.
Безумный херувим», – дивились люди,
и шли к нему на свет издалека.
Молчали псы, не жалила крапива,
пока горел огонь неторопливо
в светильнике из музыки и слов.
Склонялось в покаянии селение.
И суть любви являло воскресение,
в котором каждый встречный слышал зов.
«Не слушайте его! – кричал викарий, –
Он меньший из живущих ныне тварей!
Испорченный, гнилой материал!»
Но тёк елей в тумане невесомом,
когда Господь на ветке рядом с Томом
сидел и незаметно подпевал»
Меня не вдохновил к заворожённости этот стишок. Я искатель и "слышатель" поэзии. А поэзия – это богатство языка. это изыск и изящество, яство языка – без «мораль той басни такова», без урока для третьеклассников в столбик, это сонм нюансов – своеобразный мост – между обыкновенным и волшебным – каждый шаг по этому подвешенному над бездной мосту – это чудо явления нового, оригинального в гармоничности и необыкновенности своей образа, это неопределённость, пунктир мыслей из намёков и противоречий, это камлание шамана, выверенное до галочки над «и»! Все рассказики и россказни, все частушки без запева и словесные приплясы – отдыхают в сторонке, когда начинается ПОЭЗИЯ, магия, завораживающая меня с полуоборота, с первой и до последней строки удерживающая меня в судорожном напряжении даже на полотне так называемых простых слов, но расставленных так, что простотой хуже воровства и не пахнет.
10. В городке крылатого коня
В городке крылатого коня, в Златоусте,
Золотит листву всполох огня с тёплой грустью.
Словно каблучки, стучат дожди степ на крыше.
Ты меня, моя любовь, дождись, если слышишь.
Старый домик спит в тени аллей, не усну я.
Мне бы с эскадрильей журавлей в даль лесную.
Только не найти твоих следов меж двух сосен,
Не услышать грохот поездов там, где осень.
Стынут росы белые в ночи, сны холонут.
Тихий голос шепчет: «Не молчи, встань под крону».
В окнах звёзды ярко не горят, быстро тонут,
С круч гранитных падает заря прямо в омут.
А во тьму слетают не слова, боли комья.
В жизни так ещё не тосковал ни по ком я.
В песне лебединой сохраню отсвет рани.
Встретимся в безоблачном раю, до свиданья.
Не случилось для меня лично волшебства в момент прочтения и по прочтению этого произведения. Стишок отличается от поэзии, в значительном количестве случаев, слабой или не прояснившейся для самого автора к моменту решения писать – причиной для написания. Любое шевеление чувства или мало-мальское впечатление от увиденного, любое чуть более явное, чем обычно ощущение принимается за импульс к написанию. Никакой выстраданности замысла. Сразу в текст. Сразу в слова облекается – что-то незрелое, неспелое, несъедобное, горелое... Как результат – тривиальность, «у рояля – тоже что и раньше», «ухудшенное издание лучших чуйств»! То, что в городке «крылатого огня» есть осень, грусть, дождь по крыше и старый домик с аллеей, звёзды ночью и солнце днём – ещё совсем не повод для попытки поэзии. За всеми росами и зарёй с гранитных круч, возможно, не сложилось сказать что-то действительно главное, важное, что-то единственное, такое, с чем и помереть не стыдно. И мой совет всем и автору этого произведения – проводите аудит своей писанины – оставляйте только то, без чего, на ваш взгляд, вам не прожить даже самый обычный завтрашний день! Если, например, ещё так не тосковал ни по кому, как по ней – то либо напиши именно это, как говорится, в двух словах, либо прочти это у тех, кто уже давно написал это в тысячу раз лучше тебя и не порти своего чувства собственным неумением сказать! Поэзия, какое бы представление о ней у каждого из нас ни было, это прежде всего НЕВОЗМОЖНОСТЬ НЕ СКАЗАТЬ, ИЛИ НЕВОЗМОЖНОСТЬ СКАЗАТЬ ХУЖЕ, ЧЕМ ЧУВСТВУЕШЬ, а не тысячи вариаций сказать возможное.
11. Пианист
Да, конечно, она умеет
О любви.... но запали клавиши,
Пальцы тонкие онемели.
Пианист, подыграй! Ты справишься.
Пусть в реале не все банально,
Но каким-то чудесным образом
Вновь вплетается в виртуальность
То лианой она, то коброю.
Облекая в слова свой танец,
Вспоминает оттенки красного
И магических бормотаний,
Чтоб все стало яснее ясного.
Если видишь ты в ней актрису,
То, наверное, по-дункановски
Ей пришлось выводить репризы
И скрывать свою неприкаянность.
Смысл прольется дождем весенним!
Пианист, ты напишешь музыку
На слова, что сказал Есенин?
Ей так хочется слышать русское...
Автору это стишка можно смело вчитаться в написанное мною для стишка номер «десять». Здесь схожая ситуация. В тексте есть такая строка: «Но каким-то чудесным образом» – вот эту строку и надо бы развернуть во всю ширь, вместо «каким-то» явить в слове «чудесность» или если не готов, тогда, как говорится, «о погоде»...
12. Глубина
Я собираю имена
Горстями тёплых янтарей...
О, океан, где нету дна, –
Хранилище души моей!
Глубинных вод безмолвный мрак
Укроет их и сохранит.
И сбережёт... хотя бы так...
Без дат, набитых на гранит.
Вне расстояний и времён,
Вдали от всех координат,
Здесь россыпью родных имён
Мои сокровища лежат.
Всегда со мной... а я живу,
Сиянья тихого полна,
И свято верю волшебству,
Которым дышит глубина.
Что мне – свечение небес,
Их свет призывный в вышине?!
Никто не канул, не исчез,
Ведь все мои – живут во мне...
В этом-то всё и дело, что когда поэзия – не есть дар свыше, не дело жизни, не судьба, не профессия от Бога, то, конечно, «что мне – свечение небес, их свет призывный в вышине?!». И пишется столбик слов, как будто раскрашивается контурная карта на уроке географии – как в песне: «полным полна моя коробочка, есть и ситец и парча» – есть и «глубинных вод безмолвный мрак», и «сиянье тихого полна», и «свято верю волшебству», но нет самого волшебства, нет магии слова, потому что стихотворение пишется не поэтом, а просто хорошим, душевным человеком, который безмерно тоскует об утратах и использует форму поэзии для максимального, как ему кажется, проявления глубины памяти и силы чувства, для всеуслышания о неувядающей любви. Но здесь есть одно очень важное обстоятельство и я буду просто счастлив, если автор хотя бы попытается понять меня, а я, соответственно, смогу внятно пояснить свою мысль. Поэзию можно использовать, как плащ от дождя, когда «сыро на душе». Нет такого закона, чтобы запрещал нам выбирать форму выражения для своих чувств. Несправедливость и вред для себя и других начинается не с самого факта пользования поэтической формой, а тогда, когда «пользование» происходит мимоходом, небрежно, когда все слова в составе «столбика» рабски отрабатывают содержание – в данном случае – скорбь утрат и неувядающую любовь! Слово не входит в «Мои сокровища» и когда слово удлиняется, например, до размера строки «я свято верю волшебству», то «волшебство» так же «свято» отсутствует, не верит в автора, поскольку «волшебство» больше самых дорогих и незабвенных авторских «моих сокровищ», волшебство там, где, например, «глубинных вод безмолвный мрак», и он, этот «мрак» не безмолвный, он «говорящий», живой, родимый не меньше всех сокровищ автора, ждущий знака внимания к себе, жеста, кивка, поворота головы вверх и вглубь этого якобы «мрака». И только, если когда-нибудь, может уже под самый занавес жизни, автор этого столбика чувств решится включить в состав своих «сокровищ» – и «мрак», который был годами нужен лишь для антуража передачи тоски, и «свечение небес», и «горсти янтарей» и все они и ещё многие им подобные слова – оживут, породнятся с автором «собственных сокровищ», получат свой расширенный облик, тогда только свершится чудо осознания какие же они эти «все мои», которые «живут во мне», и возникнет ответ на вопрос: «Что же такое поэзия?» Форма жизни или набор красок для контурных карт измотанных чувств?
13. Поначалу трудно
Мы с детства взоры устремляем
К прекрасной каждому мечте:
Кто вожаком быть хочет в стае,
Кто полетать хоть на метле,
Кому в учении нескучно
Откроет он закон научный,
Другой -- уюту будет рад, --
Работа, чтоб не гнулась спинка,
И жить с любимой половинкой,
С ней дети, дом, фруктовый сад.
Но все согласны, -- лишь трудами,
Стараньем обретёт мечту:
Кто -- к "божествам" спешит на саммит
И кто на завтрак пьёт росу.
Но часто воля рока мучит!
И где же фарт, наш добрый случай?
Мы знаем, -- жизни нет без бед,
Но нужно потерпеть немного,
С ухабами судьба-дорога
Лишь первых семь десятков лет.
Этот сборник нравоучений, как конспект учителя к уроку на тему: «и спросила кроха: что такое хорошо и что такое плохо?». Здесь я не смог найти и тени поэзии, соответственно, никаких шансов на возникновение состояния заворожённости.
14. Зачем тебе крылья?
Зачем тебе крылья, мальчишка?
Собрался в далёкий полёт?
Мечты лучезарная вспышка
Зовёт покорять небосвод?
А Землю уже покорил ты?
И много ли видел вершин?
Пугают скрипучие лифты,
Не лазал на клёны и пихты,
Живёшь средь степей и равнин?
А может быть стоит сначала
Подняться на маленький холм?
Чтоб сердце сильней застучало,
Отправиться вдаль от причала
Моря покоряя сквозь шторм?
Рвись к цели в порыве едином,
Стремись быть во всем исполином,
Знай, крылья решают не всё!
Они есть у кур и павлинов,
У страусов, даже пингвинов,
И чем же им в жизни везёт?
Поверь, коль не будешь трудиться,
Что в жизни важнее всего,
Крыло может лишь пригодиться,
Чтоб голову скрыть под него!
Прости, нераскрытая книжка,
Ты вижу еще не дорос,
Ответить на сложный вопрос –
Зачем тебе крылья, мальчишка?
Это стихотворение для трудовых «муравьёв», которые не то что бездельница стрекоза, которая «ты всё пела». Но поэзия не для «муравьёв» придумана на свете белом, поэзия всю историю своего существования – «пела» песенную сторону даже самой будничной, самой «муравьиной» жизни. И «крылья» мальчишке нужны не для того, чтобы «трудиться», и даже вовсе не для того, чтобы «рвать цепи», «покорять холмы размером с вершины», утверждаю с полной ответственностью, поскольку на всю жизнь остался мальчишкой, крылья нужны для покорения вершин воображения, для полёта воображения такого уровня, когда слово «о полёте» ни в грош не ставишь, но ищешь слово – которое есть полёт, которое являет собою «полёт» – сквозь все труды и заботы, успехи и горести, радости и печали всех «муравьёв»! Крылья мальчишки и девчонки не принадлежат стишкам и их слагателям – не подвластны, поскольку стишки «о крыльях летают», а поэзия мальчишек и девчонок «крыльями летает», то есть производит небо на земле. И слово поэзии очаровывает, дух захватывает не потому что это слово «крылья», «душа», «любовь», или «отправиться вдаль от причала», а поскольку это слово принадлежит и являет собою суть «отправиться», суть «вдаль», суть «причала». Суть нужна, а не слова о сути! Крылья нужны, а не слова о необходимости крыльев!
15. Впервые мужем назвала
Впервые мужем назвала
Я океан безбрежный.
Но с ним недолго прожила -
Без счастья, без надежды.
Уж слишком муж мой был ревнив.
Хоть лишь его ласкала,
Бушуя, с ног меня он сбил
И вышвырнул на скалы.
Венчалась с ветром в поле я.
Но ветер так изменчив.
Что для него жена, семья?
На свете много женщин.
Мне дождь осенний надевал
Колечко дождевое.
Сначала нежно целовал,
Ласкал, любимой называл,
Заигрывал со мною…
А после слишком часто был
Мрачнее черной тучи.
То угрожал, то слезы лил,
То не бросать его молил.
Он скоро мне наскучил.
С тех пор живу как перст одна.
Совсем другой я стала:
Как дождь осенний холодна,
Как ветер, лишь себе верна.
И как соленая волна
Точу я жизни скалы.
Ни океан безбрежный, ни ветер, ни дождь – не входят в круг «родных и друзей» человека со стишками. Гражданин поэзии – в океане, на ветру и в дождь – дома, а человек, использующий форму поэзии для всевозможного выражения личных чувств и обстоятельств своей жизни, а так же для всевозможных иных содержательных целей на благо человечества – до конца дней своих, как правило, так ничего толком и не знает о «безбрежности» океана, об «изменчивости» ветра или «плаче дождя». Для такого человека это просто явления природы, которыми он пользовался в стишках, и он может восхититься ими в какой-то момент жизни, но они всегда в стороне от его «личной» жизни и восприятия размером с личную жизнь! И любые слова при любой длине столбика – не обладают волшебством для их создателя, но лишь средством передачи содержания опять таки личной-приличной жизни или несмолкаемого одиночества посреди таких же сотен тысяч пользователей формой поэзии. Если бы я не знал наверняка, как это знает каждый большой поэт своего времени, об этом итоге всех, кто балуется стишками жизни напролёт, умещающемся в «живу как перст одна», разве стал бы тратить время и силы на трудоёмкие и не вознаграждаемые ни чем, кроме злобы и ненависти попытки помочь изменить этот порядок вещей! Слово поэзии – дверь в заворожённость – за которой волна полноты и цельности мироощущения разбивается от счастья об скалы, а не «точит» их, как в последней строке данного стишка.
16. Домой
Домой
Иногда я просыпаюсь там --
на забытом богом полустанке,
где мадонна в стёганой фуфайке
машет вслед зелёным поездам…
Там -- стою я в сумеречной мгле
в двух шагах от старого перрона,
где, краснея, юная мадонна
улыбается смущённо мне…
А когда состав растает вдруг,
отстучав колёсами на стыках,
так светло становится и тихо
на душе и на земле вокруг…
Спит туман над сонною рекой,
месяц яркий высветил дорогу…
И во сне хотя бы – Слава Богу!
Я иду со станции домой…
Чем занимается поэзия посреди многомиллионных жизней обыкновенно-хороших людей? Что можно подарить, как желанный и долгожданный и вместе с тем полезный дар, каждому такому человеку, который и так уже вполне себе хороший, чувственный, добросовестный в делах и поступках, о чём-то размышляющий по жизни, немало передумавший и перестрадавший? Чем может одарить (именно поэзия, а не проза) всех таких людей вместе взятых и каждого по-отдельности? Ну раз я называю потенциальных читателей или граждан поэзии хорошими, но при этом, ОБЫКНОВЕННЫМИ, то есть привыкшими к собственной жизни, наблюдающими её, с одной и той же стороны, с одной и той же высоты колокольни и практически переставшими в неё пристально вглядываться, так пристально. чтобы, например, различать смутное, неопределённое, неоднозначное, то что подаётся жизнью в намёках, оттенках, нюансах, наитиях. А ещё ОБЫКНОВЕННЫМИ – означает переставшими искать, всей кровью души своей, иное состояние жизни, вместо раскрашенного в разные цвета «у рояля то же что и раньше»! Отсюда выходит, что поэзия обязана создавать и предлагать всем этим людям что-то НЕОБЫКНОВЕННОЕ, НЕОБЫЧАЙНОЕ и в замысле, и в исполнении. Что-то такое, которое никакой, даже самой талантливой прозой невозможно передать! Но что это? Вероятно, это должно быть то, что включает в себя семь указанных мною в начале Обзора ценностей или признаков поэзии, напомню их:
Если кратко, признаки или ценности поэзии, произведение поэзии:
1. Не принадлежит прозе, не переводится в разряд прозы, не вариация прозы
2. Смысл поэзии звучит, то есть поэзия представлена звукосмыслами
3. Реализует в звукосмыслах целостное миропонимание поэта, не частный случай
4. Выражает, воплощает смысл, вместо желания или намерения его выразить
5. Развивает воображение образностью, а не коверкает его фигуральностью речи
6. Обладает оригинальностью в замысле и исполнении, вместо штампов и клише
7. Даёт достоверность, вместо действительности, правдоподобие, вместо правды
Применительно к данному стихотворению, если бы за «полустанок» взялся поэт, если бы поэзия решила коснуться крылом своим этих строк, что бы изменилось, а вот что: исчез бы «рассказик о том, как дело было», то есть поэзия постаралась бы обрести себя не просто в форме – в форме строк записанных в столбик с рифмовкой окончаний, но в форме, отличающий её коренным образом от прозы как таковой. Возможно, ушла бы прочь последовательность событий и действий, появились новые действующие лица – надвигающийся поезд, проносящийся поезд, волна горячего воздуха и скрежета стали. Исчезла бы сентиментальность на грани банальности – исчезла бы ГОЛОСЛОВНОСТЬ, каждое слово сказанное в строку имело бы явленное воплощение, то есть не просто «мадонна в фуфайке», а девушка или женщина в фуфайке, но с добавлением чего-то такого в её облик, что давало бы сходство с обликом мадонны, скажем, одной из мадонн Рафаэля. Итак, если бы поэт и поэзия взялись за работу над темой и текстом, то: была бы уточнена ТЕМА, суть причины написания, суть невозможности не написать, если бы поэту удалось защитить перед самим собою «невозможность молчания», то, далее, многократно оттачивался бы замысел, затем ракурс подачи – чем можно превзойти прозу с её общеизвестной формой маленького рассказика? – форма сна? ок, но сон имеет свои «сновиденные законы», свой вариант правдоподобия – подобие! – вот, чем далее озадачился бы поэт или поэзия – вместо краткой «правды-матки» типичной прозы с вкраплением фальшивой зоркости героя, сумевшего в «сумеречной мгле» разглядеть покрасневшее и улыбающееся лицо юной мадонны в фуфайке – вместо сентиментальности на грани фальши – понадобилось бы правдоподобие искусства поэзии. Пришлось бы поэту крепко задуматься, глубоко погрузить себя в сон на яву, чтобы не просто увидеть приметы одной из ключевых ценностей поэзии – правдоподобия художественного вымысла, но и воплотить эти приметы в слове. Не голимая фантазия на тему «полустанка в фуфайке», но достоверность искусства, подобная действительности, но подобная таким образом, что не отвергая действительность во много раз превосходит её глубиной и широтой охвата, подхода к замысленному. И вот, только в случае, если бы поэту удалось решить все поставленные перед собою задачи, появилась бы на свет божий ПОЭЗИЯ ПРОИЗОШЕДШЕГО НА ЭТОМ «забытом богом» полустанке, вместо рассказика в столбик с сентиментальным акцентом о том, что до оскомины уже пережито и пройдено душами, написано поэтами и писателями и не требует ухудшенного переиздания в краткой форме от новоявленного слагателя прекрасного. Даже попытка ТАКОЙ работы, такого подхода к написанию произведения, уверен, дала бы лучший результат и повод для заворожённости. Если бы такой подход, как я предлагаю в этом комментарии был бы нормой для ныне пишущих, то, вероятнее всего, я бы и мои произведения, остались бы единственными на этом сайте, возможно в компании ещё двух-трёх поэтов, все остальные «поэты» вынуждены были, при таком возродившемся в них уважением и пиетете перед Поэзией, свернуть свои писательства и не рискнули бы выставлять на публичное обозрения свои сырые, тривиальные стиховые потуги, стали бы читателями, и как знать, может быть, целая страна Россия вздохнула бы полной грудью, обрела бы в их лице не производителей макулатуры досуга, а сберегателей прекрасного – граждан искусства поэзии – граждан искусства совести и жизни, как знать, не так ли?))
17. Музе царственной честь воздай!
В перламутре зари искристой
Звонко жаворонок поёт.
В синем небе светло и чисто:
Отправляйся, душа, в полёт!
Чтобы лира твоя запела
В созерцании красоты, –
Диадемою ало-белой
Удостоят тебя сады.
Поклонись серебристой вербе,
Где в ветвях прикорнул Зефир:
Он проводит тебя к Евтерпе,
На торжественный званый пир!
Постарайся быть скромной гостьей:
Хоть мерцаешь, но – не звезда, –
В величальном заздравном тосте
Музе царственной честь воздай!
Не жалей золотую лиру:
Тем, кому суждено судьбой
С дивным словом идти по миру, –
Всем поэтам – хвалу воспой!
У меня за спиною – огромный путь пройденный всею русской поэзией – путь высочайшего вдохновения и непрестанной гибели лучших «покорителей вершины пропасти» посреди масс хороших людей (со стишками и без стишков), путь умопомрачительного добывания крупинок золота поэтической речи из многотонной гущи руды обыкновенно-красивых слов и оборотов речи! Я не могу не учитывать этого огромного пройденного поэзией пути, этого взятого с боем рубежа, этого необыкновенного языкового богатства, добытого каторжным образом, когда собираюсь написать очередное произведение, неважно на какую тему. Я люблю поэзию – это значит, для меня пишущего, что я не могу позволить себе написать пустоту мысли, замысла, взгляда, раскрашенную словами «царственная муза», «заря искристая», «диадема ало-белая», «золотая лира», то есть – просто каким-то нарядным набором слов, словоблудием славословия. Это для меня всё равно что друга предать, это невозможно и немыслимо. И сколько не сталкиваюсь с конкретными примерами «словоблудия славословия», не могу поверить в саму возможность, в сам допуск их появления в головах людей, которые, вроде бы так же как и я, любят поэзию... Вот, например, данная «ода славословию словоблудия» венчает текст призывом: «Всем поэтам – хвалу воспой!». И ведь искренне, от всей душу это делает, ни чуточки не сомневаюсь. Но знает ли автор «оды» что значит такое – на свете былом – быть поэтом?! А это, например в моём случае, так же как, например, в случае Лермонтова и Цветаевой, Бродского и Мандельштама, Баратынского и Гумилёва, Ахматовой и Пастернака, Пушкина и Блока, значит писать вовсе не для того, чтобы «лира твоя запела в созерцании красоты» – нет, не упрощёнка мысли и слова для страниц школьной Хрестоматии, не трактат наблюдателя записных красот, не раскраска рисовальщика на плакатах – поэзия и профессия поэта, как в фильме «Офицеры»: «Есть такая профессия, взводный, {перефразирую}Поэзию защищать!»... Это лира не оприходующая в строчках крас;оты, но добывающая кайлом, вручную, на глубине пропасти языка, прекрасное из руды красот. То есть, ещё раз, поэтическая речь – это не «Мели Емеля – твоя неделя!», не сборник типовых восторгов, состоящих из размалёванных сантиментов, не набор раскрашенных банальностей, не воздаяние чести «Музе царственной» с помощью бесчестья высокопарностей, но и не «правда с маткой» простоты словесной, которая хуже воровства, – это «лицезрение», но не внешней среды только, а прежде всего, внутренней сущности Слова и Звука, такое пристальное, что слово становится на вес золота, нет, на вес крови! Слово ПОКАЗЫВАЕТ, а не РАССКАЗЫВАЕТ желание показать. При этом, Слово ПОДРАЗУМЕВАЕТ, ПОКАЗЫВАЯ, НАМЕКАЕТ И ОПРОВЕРГАЕТ, а не показывает «ТАК И НЕ ИНАЧЕ», «ВСЁ КАК БЫЛО» и «от и до». Не надо заигрываться в песочнице со словечками славословия Поэзии. Не требуется славы, написанной языком плаката или хрестоматии. Не требуется восторга без поэзии как таковой. Заворожённость, которая является главным критерием оценки данного Обзора, возникать должна в гражданине поэзии не там, где душа, по воле автора, отвешивает лбом в пол поклоны «серебристой вербе», не там, где политработники словоблудия только призывают читающую душу: «Воздай!», «Воспой!», но там, например, где Лермонтов в стихотворении «Родина», в противовес расхожему славословию Родины в рифму и столбик – являет словолюбие поэзии, напрямую воплощающую, выражающую Родину через так называемые поэтические детали:
«...Но я люблю – за что, не знаю сам –
Её степей холодное молчанье,
Её лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек её, подобные морям;
Просёлочным путём люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень...»
18. Сумерки
Не снится то, что навсегда ушло.
Любые вещи, связанные с теми,
Чье более не чувствуешь тепло,
Дают понять, что главный цензор – время –
Все лишнее и сор метет в совок;
Равна нулю и ценность идеала,
Который, сделав в сторону рывок,
Свалился с неземного пьедестала.
И пьедестал теперь смертельно пуст.
Его украсить сможет разве только
Расцветший перед ним белесый куст
Бесшумных облаков, которых столько
Над головой и в ней, когда весна,
Что нет сомнений в том, что счастье рядом,
Но ты его не видишь, и верна
Тебе печаль, приправленная ядом.
Обыденные «бог с ним» и «авось»,
Как ни крути, не в меру деловиты;
Во взгляде, меланхолией насквозь
Пронизанном, кристальный Ледовитый
В своих широтах будто; голос глух,
А нотки безразличья величавы,
Поскольку не захватывает дух
От аномалий, чуда и забавы.
Ведь для того, чтобы себя отвлечь
От мысли о провале предприятья,
Где о любви не заходила речь,
Смешно и глупо раскрывать объятья
Попавшемуся под руку, мол, ты,
Меня не оценивший, пожалеешь!
Знай наших! Мне другие шлют цветы,
Пока ты одиночество лелеешь!
Мудрее не рубить стремглав с плеча.
Взаимные симпатии притворны,
Когда идешь на принцип сгоряча,
Желая в светлый перекрасить черный.
Полученное выявит секрет
Самообмана с мыслью о протесте:
Достигнул цели, а веселья нет,
И чувство безысходности на месте.
Это стихотворение много философствует и совсем не завораживает, лично меня. Первый катрен «морализумствует», и не на чем заворожиться на уроке скучных выкладок, второй катрен – констатирует общеизвестное: бесшумность облаков, то что облака над головой, а счастье может быть рядом, а печаль с ядом... Третий катрен – действительно «не затрагивает дух», негде заворожённости приклонить голову, четвёртый катрен – всю предшествующую философию сводит к «несчастной солдатской любви», к избитой формуле, когда не сама любовь явлена, а о «любви заходит речь»... И «чувство безысходности» моей не состоявшейся заворожённости осталось «на месте»...
19. Уносимое ветром
Мы невинны, Нептун!
Не познали ещё
Ни любви твоей,
Ни гнева её,
Ни яда.
Наша лодка мала, как щепа,
Как заноза, посреди безбрежности океана.
Путь наш долог.
Среди тайфунов и грозных бурь
Соль дорог будоражит акулье племя.
Зацелуй же нас до смерти, страстный бог!
Да сочится сквозь время безумия семя!..
Так, стеная, мы звали все беды стихий и штормов,
Призывали ветра из глубин наших страхов.
И трясло нашу лодку, смывая улов,
Но держало нас нечто поверх океана.
Поднималась пучина - ночная стынь,
И русалки пьянили сирен голосами.
И на лодке остался лишь я один.
И молил, чтобы сердца последний крик
Разорвало на части волной цунами.
Ты услышал меня...
Жажда солью горчит.
Лодка тихо плывёт под сгорающим пеклом.
Человек без любви - умирающий миг.
Слышишь, сердце стучит, уносимое ветром...
Здесь так же не случилось мне заворожиться. Увы. Я старался, например, вначале попытался очутить себя в лодке «посреди океана». Мешали сравнения лодки с «щепой» и «занозой» – какие-то тривиальные, первые попавшиеся под перо эпитеты, заявленная океанская «безбрежность» не получила ВОПЛОЩЕНИЯ В СЛОВЕ, вслед за нею и я очутился в лодке, разместившейся, скорее, на стенде музея, чем в океане. Такие строки, как «Соль дорог будоражит акулье племя», на мой взгляд, засоряют пространство стихотворения, поскольку воображение не знает что ему делать с этой «солью дорог», которая, вроде бы как, голосовно, по утверждению автора «будоражит акулье племя», но не будоражит при этом ни атмосферу стихотворения, ни стихию воображения. ГОЛОЕ СЛОВИЕ и словесная бутафория – из папье-маше сделанные сценические «нептун», «тайфун» и вскрики, типа: «Зацелуй же нас до смерти, страстный бог!». вместе с семенем, которое у кого-то из участников постановки стиха куда-то «сочится сквозь время безумия»... Ну не смог я заворожиться этой «бурей в стакане воды». Мне лично не хватило для обретения вожделенного состояния зачарованности, заворожённости текстом – языка – с его возможности потрясающих воображения метафор, с его крупными планами каких-либо поэтических деталей, добавляющих достоверности правдоподобию; не зря же ходят легенды о том что поэзия – это дар слова, дар божий, вначале, а затем уж, ремесло. Например, старик-рыбак Хемингуэя, в прозе, в рассказе «Старик и море», сражающийся с собою и солнцем и старостью и рыбой, остающийся один на один, не с рыбой, а со своей мужественной и мечтою её поймать и дотащить до берега, прекрасен, поскольку рассказан талантливым, то есть внимательным к художественным деталям человеком, проживающим вместе с ним каждую минуту схватки. Там не было «русалок» и «нептуна», «сирен» и «зацеловывающего до смерти, страстного бога», но заворожённость там, в каждом слове, в каждом знаке и жесте... А здесь сцена уездного театра с декорациями страстей.
20. Крепдешин
Был скромен наш советский быт,
война недавно отзвучала,
и крепдешина вздох добыт
у привокзального менялы.
На завтрак: «Доченька, поешь,
уже вставать пора, засоня…»,
а на столе простой омлет
и хлеб из маминых ладоней.
Тот крепдешин достался мне –
зеленоглазой и крылатой,
в иное время на дворе,
в иную стать – в семидесятых.
Надёван был под поясок
мной в одиночестве трельяжном,
где возраст сердца невысок,
а взмах крыла всегда отважен.
Так и жила – неся в судьбе
немногое – земную силу,
от суеты обычных дел
в себя глубинно уходила.
Поволжский вымытый песок
и седина степей ковыльных
остались в песне ясных строк
мной не-до-высказанной былью.
Мы разминулись на земле –
песчинки разных поколений,
тебя не тронет гобелен
моих задумчивых оленей.
За верность дому не корю,
чуть запоздала нежность наша,
я падать до сих пор люблю
в объятья полевых ромашек.
Всё чаще я ищу покой
и улыбаюсь шуткам старым,
и тихой песне над рекой,
и всем дождям по тротуарам.
Я бы не хотел ТАК стареть. Я постараюсь Так не стареть, как постарел автор стихотворения. Не потому что это старение в чём-то плохое, скучное, нет, вполне достойное, интересное и хорошее! Но... дело в том, что свою миссию поэта на земле, свой путь земного Небожителя прохожу для того, наверное, чтобы в стихах, в форме поэзии люди не рассказывали другим людям прозу жизни, даже самую прекрасную, душевную и достойно прожитую. Пусть проза жизни остаётся для прозы в литературе – для мемуаров, для записей дневника, для писем другу... А поэзия, пусть бы, осталась она вольной, свободной птицей, не дающейся в руки просто хорошим и добрым, но обыкновенным в восприятии, – но лишь тем, кто умеет летать, витать – в облаках – над – самой прекрасной прозой самой чудесной жизни! Я живу поэтом – за то, чтобы Поэзия выбралась из «Красной книги» исчезновения, из зоопарков, где её подкармливают для лицезрения ребятишками всех возрастов и профессий, из всех уютных закутков, из овалов арен и хлебных мякишей зрелищ, из душных комнат стареющего жилья, там где давно уже «житья нет». Свободу поэзии! – тихий призыв в стол, который вряд ли поймёт кто-то, кроме поэта и как в одной из моих строк: «Последнего идущего без дела». Что касается данных «мемуаров в столбик», что ж, помолчим, с уважением...
21. Целуя на ночь
Целуя на ночь берега,
Река беспечно отражала
В худой руке хрусталь бокала,
Луна багровость берегла.
Вздыхала женщина устало,
Шептала с высоты моста,
Что жизнь пуста…
уста,
уста…
Слова летели и, шипя,
Неудержимых волн касались,
Прохладен воздух, ветер шквалист,
Деревья кланялись, скрипя,
Дрожало всё вокруг, оскалясь.
Беду накрыла тень крыла
И отвела…
вела…
вела
Судьба незримо за собой.
Сопротивляться бесполезно,
Звено связующее – бездна,
И мысли с чувством вразнобой.
Не важен город затрапезный
В статичном холоде камней,
В душе тесней…
о ней,
о ней
Шептал, и думал, и молчал
Он, прежде вовсе не знакомый.
Так трепетно побыть ведомой,
Найдя единственный причал,
Едва очнувшись после комы…
И чувствовать, что крылья целы,
И целоваться…
цело…
цело…
Ой... Ну как тут... Не знаю даже с чего начать...
«цело... цело...»
Писал бы пародию на этот стихотворение, назвал бы её: «"comme ci comme ;a"». Так себе. Но моя задача – сложнее, мне надо попытаться объяснить тем, кто не понимает, почему это стишок, а не поэзия, почему он не завораживает, а загораживает простор для поэтического восприятия. Итак, на мой взгляд: стишок переполнен красивостями, перенаряжен, как новогодняя ёлка всевозможными украшениями – увешан блёстками, обёртками и фантиками, рюшками и плюшками слов, усыпан словесной ватой, имитирующей снег и далёк от подлинной красоты Слова:
«Целуя на ночь берега,
Река беспечно отражала
В худой руке хрусталь бокала,
Луна багровость берегла»
Это не правдоподобие художественного вымысла Искусства поэзии, но словесная фальшивка – подобие правдоподобия. Какой там «хрусталь бокала» река «беспечно отражала» известно только какой-нибудь современной девочке-подростку из российской действительности, ещё или уже не читавшей, видимо, не знающей совсем – Наташу Ростову и Нину Заречную, Марину Цветаеву и Анну Ахматову. Драматизм слишком театрализованный, наигранный. Мыльная опера стишка или драма мелом на серой стене сарая или на стекле витрины бутика, на глянцевой пустоте нашей современности, которая вот что делает с людьми! И лезут в уши и в души – в плэйкастах и в ластах – дешёвые словесные выкрутасы дорогостоящей культурной деградации некогда «самой читающей страны в мире»... Из лучших снов и яви русского и мирового искусства такой стишок возникнуть не мог, я уверен.. Его истоки в нашей общероссийской деградации.
Происходит безвкусица : «слова.. шипя», «деревья.. скрипя», «всё...оскалясь» и «беда» накрылась крылом... А страна – медным тазом. Хорошо ещё что холод камней «статичный», а не динамичный, иначе без травм героям стихового ролика не обойтись. Не заворожённость следствие этого опуса, но «едва очнувшись после комы»...
22. Заря занялась...
Заря занялась поначалу румянцем
На самом исходе усталой ночИ.
Затем ипостась полыхнула багрянцем,
И змейкой шелкОвой скользнули лучи...
Спешат обласкать они знойное лето;
С небес передать долгожданную весть;
И счастье, так долго бродившее где-то,
Заставить в душе хризантемой расцвесть...
Работу исполнив, заря над Алтаем
Бросает последний свой пламенный взор -
И молнией Искра летит золотая,
И небо теряет прекрасный убор...
Взмывает душа в Небеса бестелесно
В тревоге и страхе, не зная границ.
И с Ангелом Света в сиянье чудесном
Пред Богом смиренно склоняется ниц.
Пока ожидает она приговора:
Трепещет, как листик, до Судного Дня;
Стыдится за грех и боится позора,
Надежду на Божию милость храня...
Мне не заворожило это стихотворение. Хитросплетения «зари», так хорошо известные автору, для меня лично, после первого и последующих прочтений этого произведения, так и остались просто словесным наброском, эскизом к ещё не придуманной картине.
«Заря занялась», «ипостась полыхнула», лучи скользнули змейкой... Я попытался представить хризантему, которой, по задумке автора, должно «расцвесть» чьё-то почему-то «так долго бродившее где-то» счастье и кроме приторного запаха этой хризантемы ничего не почувствовал. Если кто-то увязал ощущение счастья именно в таком ключе, как в этих строчках, что ж, вольному воля, но я высказываю личные ощущения и они далеки от счастья. Почему заря сузила своё пространство до Алтая уже не суть важно, с таким же успехом это мог быть и, например, Кавказ, и Ханты-Мансийский автономный округ, но конкретика географии явно сузила мои и без того не восторженные впечатления по ходу текста. Не возымело на меня толстокожего – не «искра золотая» летящая молнией (может потому что не поверил – молния ведь не летает, а вспыхивает, мгновенно возникает, мгновенно исчезает, к ней глагол «летать» не слишком подходит). Не вдохновила меня строка, в которой «небо теряет прекрасный убор», наверное потому что всё это писано как-то по-детски? Всё дальнейшее действо разыгравшееся в стихе, типа: «Взмывает душа в Небеса бестелесно», так же не вызывает во мне мгновенного и последующего доверия – душа взмывать «телесно» просто не может, не умеет, нет у неё «телесов», тогда зачем мне автор говорит о масле масляном – о бестелесной душе? И финал стихотворения – с этим «склоняется ниц» тоже как-то фальшивит – знаю что ниц падают, можно распластаться ниц, а вот склоняться «лицом на землю» затруднительно : если уж ниц, то лёг или склоняешься, склоняешься, но пока склоняешься – это ещё не «ниц». Всё вышеперечисленное, прошу внимания, это не придирки, это то внимание и уважение к словам, которое есть у поэзии, ка норма и чего нет в стишках, как правило. Из фальшивок разных строк стихотворения возникает не заворожённость, а желание отойти в сторону от всего этого набора слов, в которых ни красоты, ни звукописи – только банальный набор обывательского представления о попадании души на небо.
23. Крылатая душа
По улицам, лёгкой походкой шурша,
Цепляя крылами деревьев вершины,
Спешила куда-то большая душа,
Укрывшись во взгляде седого мужчины,
Спешила на зов, на отчаянный крик,
Укутать, спасти, обогреть и очистить.
Бежала сквозь осень душа напрямик -
По лужам в опавших октябрьских листьях,
Сквозь ветер и дождь, сквозь прохожих поток,
Взлетая на мокром и скользком бордюре,
Запутался жёлтый, как осень, листок,
В седой, словно небо, её шевелюре.
И каждый, с кем взглядом встречалась душа,
Чему-то тепло начинал улыбаться,
Замедлив немного стремительный шаг,
Как в книге стихов перед новым абзацем,
Как перед свиданием, перед грозой,
И первым неловким ещё поцелуем.
Стремилась душа через дождик косой,
Сквозь будние дни и обиду былую,
Сквозь непонимание и немоту,
Сквозь все отчуждения, боли, разлуки,
Забытую детства большую мечту
И разъединённые временем руки.
Сквозь прошлое, лёгкой походкой шурша,
Цепляя крылами и небо, и лужи,
Спешила крылатая эта душа,
Спасая в пути некрылатые души.
А с неба стекающий мокрый поток
Мешал отрываться от грязи осенней,
И каждый, казалось, здесь был одинок,
И каждому так не хватало спасенья,
Но взгляды терялись в мирской суете.
Лишь эта — открытая, с крыльями света,
Спешила согреть сонным вечером тех,
Кто просто осмелится жить по приметам -
Не прятать от встречных страдающих глаз,
Стремиться и видеть, и верить, и слушать,
Как мчатся в пространстве они ради нас -
Живые, простые, крылатые души...
Крылатая душа, походкой шурша...Я легко представил нечто, какое-то «облако в штанах», именуемое автором «душою», которое самозабвенно куда-то мчалось, кому-то на выручку, потом вечером согревала... Нет. Ничего не вышло. Вся моя картинка оказалась нарисованным очагом в коморке папы Карло, который, по примеру Буратино, захотелось проткнуть носом, сорвать и обнаружить тайну двери... И я, каюсь, позабыл напрочь о словесных шуршах данной души и перенёсся в дивную тайну «Золотого ключика», в настоящее и по настоящему увлекательно, и на всю жизнь мою написанное и рассказанное мне строчками книги Приключение – где талант писателя выразился в магии замысла и языка исполнения. Извините меня, автор «Крылатой души», но я предпочёл ей вовсе не «крылатую», а вполне себе тяжеловесную дверь в тайну «золотого ключика». Там и заворожился...
Подводя итог впечатлениям от первых 23-х стихотворений представленных на Кубок сайта "Изба-Читальня" 2022 года, отмечу следующее:
1. Ни одно из этих стихотворений, на мой взгляд, не принадлежит поэзии.
2. Все стишки объединяет подход к поэзии, как к вспомогательному средству для раскраски прозы жизни авторов. Заметна тривиальность от замысла до исполнения, бедный язык, неотшлифованность текстов и нулевая звукопись.
3. Ни одно из данных стихотворений не захватило дух мой, не заворожило, не очаровало, возвращаться к этим текстам не хочется ни под каким видом.
4. Складывается впечатление, что люди их написавшие вовсе не интересуются или мимоходом интересуются поэзией прошлого, не чувствуют или по каким-то причинам игнорируют тот высочайший уровень, которого уже достигла русская поэзия.