ЛИНА КОСТЕНКО
Раздел 4 из романа
"МАРУСЯ ЧУРАЙ"
Тем временем всадник рассвет догоняет,
и клочьями ночи дотачаны дни.
Любая минута последней бывает.
Ну, конь тонконогий мой, не подведи!
О сколько Ты, Боже, нам степи отмерял!
Долины и кручи… Псёл, Сан и Донец!
Трубиж, Переяслав, Острог и Берберы…
– Ужель не успею? Неужто конец?!
Тут в Киеве, – пекло, там в Хвастове – чёрно…
Кишит и клокочет за тихим Днепром.
Хотя бы не поздно, чтоб не обречённо,
о как он медлителен, чёртов паром!
В полях Поднепровья, от крови обдутых,
где цель у стрельца – пуля в спину и – прочь.
Там можно коня поменять на редутах
и мчать безоглядно сквозь день и сквозь ночь!
Как зверь, продираться к кустам придорожным,
усталость одышки вверяя лесам.
Хоть я ненавидел всегда осторожных,
сегодня, теперь, осторожен я сам.
Впервые боюсь за всю жизнь, за все лета.
Я, первый из рода, где страх не в чести, –
обязан добраться, дожить, уцелеть, и
обязан я смерть обскакать на пути.
Прости мне, земля, и простите мне, травы!
Не думал о славе, не грёб в дом добро.
Я должен живым доскакатьдь до Полтавы,
а там даже смерть – мне уже всё равно.
Неси меня, конь, что же делать нам, если
посты на дорогах, и стража не спит…
Коль нам опоздать –
неспасённая песня
в задушенном горле в петле захрипит.
Над Белою Церковью туча багряна,
как будто бы в тигле расплавлена медь.
Все мчатся к Богдану, и все от Богдана –
из тьмы возникают и тонут во тьме.
Споткнулся мой конь на дымящей руине.
Да в лагере ль гетман? В шатёр ли прорвусь?
…Возможно, там речь обо всей Украине,
а я об одной лишь Марусе пекусь.
…Гетман напряг обессиленно впавшие очи.
Гетман сидел на походной кушетке в шатре.
Трое старшин, все в рубцах, в окровавленных клочьях,
прямо из боя, – про бой гомонят на Днепре.
Писарь Выговский склонился над письмами срочными.
Сладость восточную лысый мирза дожевал.
Гетман вздохнул, подписавши бумаги к Потоцкому.
Ханских послов для беседы в шатре поджидал.
Лагерь не спал. Был готов по команде не медлить.
Искра вошёл. Был походный шатёр без дверей.
Свет от свечей в трёхрожковых шандалах из меди
тускло качнулся на матовых крыльях кирей.
Смолкли старшины. Не смолкли лишь воды проточные.
Хитрость послов переставила уши словам.
Гетман напряг обессиленно впавшие очи.
– Полк на подходе! – с порога отрезал Иван.
– Искpа, Иван! –
Хмель рванулся всем телом навсречу. –
Слава Полтаве, прислала такого гонца!
Что-то случилось? Я рад тебя видеть на Сечи! –
Искра ответил: – Полтава карает певца. –
Выслушал гетман. Спросил основанье, причины.
Джуре велел чин но чину устроить гонца:
– Сменишь коня. Искра селится у благочинного.
твёрдость читалась в обветренных складках лица.
Послы обсели липовую лаву.
Блыгомый свет Ракитное – Полтава.
Порою легче из чужой крайины,
чем тут из Украиной в Украину.
В раздумиях о чужестранской вере
Выговский, встав, не мог найти, где двери.
Иван, поднявшись, вышел вслед за джурою.
В коврах персидских лавки развельможились.
Фотель немецкий с набивною шкурою,
железом кованы шкатулки подорожные.
И, обхвативши голову руками,
сидел Богдан-Зиновий в том шатре.
Был образ Спаса высечен из камня,
гусиное перо в каламаре…
О чём он размышлял там сам с собою
полуночью той накануне боя? –
Дышалось тяжко. Всюду смрад и гарь.
О чём тогда советовался с Богом? –
То знают лишь перо и каламарь,
где лев боролся с гордым однорогом.
Накинувши себе на плечи ферязь,
Гелену вспоминал, прихлопнув моль.
И собственное горе, щедро щерясь,
прозрило душу, падкую на боль.
Иль Гордия припоминал Чурая.
И нет дороги к славе покороче,
где все победы с горя – что ничья,
смотрели мертвецам в пустые очи.
А он, лишь писарь войсковой в те годы, кто подписал позорную угоду.
…И, пригасив огарок восковой,
он, может, снова думал о свободе?
Что как-то так сложилось всё оно:
года идут, свобода еле дышит,
что как бы и не писарь он давно,
да, угождая, вновь не то подпишет.
Иль думал про Марусины писни,
что перебенди краем разнесли.
которые и сам не раз певал,
случалось, подпевал на вечерницах
и восхищался таланом певицы,
что вот скажи, какая же в них сила,
чтобы найти такие вот слова!
… Она хоть смерти лёгкой попросила?
Иль, как отец?
Сорви был голова.
А может, вспомнил голову отъятую
героя, что в лицо врага плевал:
или дитя, что закричало: «Тату!»
И стон тот в песню перекочевал.
Иль, как в Полтаве, в той-таки Полтаве,
Чурай Марусю в этаком бесславье,
Чурай Марусю в странной срамоте! –
С петлёй нашейной поведут в толпе?
И разве вздрогнет песенный наш край?..–
И море гнева выплеснет на сушу?..
И пеплом разбазаренный, Чурай
бессмертной болью всем нам глянет в душу…
Конь ржал нетерпеливо: мол, пора.
Вошёл Иван. И впрямь из-под пера
Богдан подал указ гетманский гучный –
печатью опечатанный сургучной.
октябрь 2019 - февраль 2023
Харьков, Украина - Солиньяк, Франция
Перевод с украинского