Шафарику[1]
Подожгли соседи злые
Соседу, нагадя,
Новый добрый дом; погрелись —
Да спать легли рады,
И забыли серый пепел
По ветру развеять.
Лежит пепел на распутье,
А в пепле том тлеет
Искра огня великого,
Тлеет, не сгасает,
Ждёт поджога, словно мститель,
Часу дожидает,
Злого часу. Тлела искра,
Тлела, дожидала
На распутье том широком,
Да и гаснуть стала.
Вот так же немчура спалила
Великий дом, и всю семью,
Семью славян разъединила
И тихо, тихо к ним впустила
Усобиц лютую змею.
Полилися реки крови,
Пожар потушили.
Немчики ж пепелище и
Сирот поделили.
Вырастали в тяжких це́пях
Славянские дети
И забыли уж в неволе,
Что́ они на свете!
А на старом пепелище
Искра братства тлела,
Дотлевала, дожидала
Рук твёрдых и смелых —
И дождалась... Разглядел ты
В пепле том, глубоко,
Огонь добрый смелым сердцем,
Смелым орлим оком!
И зажёг ты, муж учёный,
Светоч правды, воли...
И славян семью большую
Во тьме и неволе
Перечёл до единого,
Перечёл уж трупы,
А не славян. И восстал ты
На великих купах,
На всемирном перепутье
Иезекиилем,[2]
И — о чудо! трупы встали
И глаза раскрыли,
И брат с братом обнялися
И проговорили
Слово братской любви нежной
На веки и веки!
И потекли в одно море
Славянские реки!
Слава тебе, чех чудесный,
Славянин-учёный!
За то, что не́ дал потонуть
В немецком бездонье
Нашей правде. Твоё море
Славянское снова
Скоро нальётся уж полно,
И поплывёт чёлон
С широкими ветрилами
И с добрым кормилом,
Поплывёт в свободном море,
По волнам гулливым.
Слава тебе днесь, Шафарик,
И веков вовеки!
За то, что свёл в одно море
Славянские реки!
Прими ж, отче, в своей славе
И мой невеликой
Лепт бедный, песнь немудрую
Об чехе великом,
Святом мученике, славном
Иоанне Гусе![3]
Прими, отче. А я тихо
Богу помолюся,
Чтобы все славяне стали
Братьями-друзьями,
И сынами солнца правды,
И еретиками,[4]
Вот такими, как констанцский
Великий ере́тик!
Мир они подарят миру
И славу вовеки!
22 ноября 1845,
в Переяславе
I
Камень, егоже небрегоша
зиждущии, сей бысть во главу
угла: от господа бысть сей и
есть дивен во очесех наших.[5]
Псалом 117, стих 22
«Кругом неправда и неволя,
Народ замученный молчит.
И на апостольском престоле
Монах откормленный сидит.[6]
Людскою кровию торгует
И рай внаймы твой отдает!
Небесный царь! и суд твой всуе,
И всуе царствие твое.
Разбойники, людоеды
Правду побороли,
Осмеяли твою славу,
И силу, и волю.
В кандалах родина плачет,
Как по детях матерь.
Некому разбить заклепы,[7]
Стать единой ратью
За евангелие правды,
За тёмныя люди!
Некому! Ах, боже! боже!
Иль уж и не будет?
Нет, настанет час великий,
Час небесной кары.
Распадутся три короны
На гордой тиаре![8]
Распадутся! Благослови
На месть и на муки,
Благослови мои, боже,
Нетвёрдые руки!»
Так в тихой келье правдолюбый
Гус собирался расковать
Народ измученный... и чудо,
Святое чудо показать
Очам незрящим. «Поборюсь!..
Со мною бог!.. Я всё исполню!..»
И в Вифлеемскую часовню[9]
Пошёл молиться добрый Гус.
II
«Во имя господа Христа,
За нас распятого на древе,
И всех апостолов святых,
Петра и Павла особливо,
Мы отпускаем все грехи
Святою буллою[10] сиею
Рабыне божией...»
«Той самой,
Что позавчера водили
По улицам Праги;
Той, что шлялася по корчмам,
По конюшням, кельям,
Монастырским переходам,
Угоревши с хмеля!
Она денег накопила
Да буллу́ купила —
Нынь святая!.. — Боже! боже!
Великая сила!
Великая слава! помилуй людей!
Почий ото гнева во сенницах[11] рая!
За что пропадают? за что ты караешь
Своих и покорных, и добрых детей?
За что закрыл их добры очи
И вольный разум оковал
Веригами чернецкой ночи!..
Прозрите, люди, день настал!
Сымить плену, расправьте груди,
Проснитесь, чехи, будьте люди!
А не посмешище чернцам!
Харцызы,[12] палачи в тиарах
Всё разорили, всё сожгли,
В точь как в Московии татары,
И нам, покорным, принесли
Свои догматы!.. Кровь, пожары,
Все зла на свете, войны, свары,
Мук адских сонм неисчислим...
И выбл*дков полн Рим! —
Вот их догматы и их слава!
Достойна слава... Нынче ж — вот,
Святым положено конклавом:[13]
Кто без святой буллы́ умрёт,
Тот прямо в ад; а кто ж заплатит
За буллу вдвое — режь хоть брата,
Окроме папы и чернцов,
И в рай иди! Конец концов!
Уж вор у вора деньги кра́дет,
Ещё ж и в церкве. — Гады! гады!
Напилися вы — или нет? —
Чловечьей крови?!.. Нет, не мне,
Мой господи, рабу, людину,
Судить великия дела
Твоей господней воли: зла
Не чинишь никогда безвинну.
Молюся, господи, помилуй,
Спаси ты нас, святая сила,
Язви язык мой за хулы,
Но язвы мира исцели.
Не дай глумиться ты лукавым
И над твоею вечной славой,
И над рабы твоими!..»
И...
И плакал Гус, моляся богу,
И — тяжко плакал. Удивлён,
Молчал народ: что ж он, ей-богу?
На кого руку поднял он!
«Смотрите, люди: вот та булла,
Что я читал...» — и показал
Перед народом. Чернь вздрогну́ла:
Ян Гус пергамент разодрал!
III
Из Вифлеемской часовницы
До самой мировой столицы,[14]
Грохо́ча, эхо понеслось.
Монахи жрут... Как божья кара,
В конклаве эхо отдалось, —
И пошатнулася тиара!
Зашипели, как гадюки,
Мнихи[15] в Ватикане,
Зашепталась Авиньона[16]
С римскими мнихами.
Шепчутся, плюясь, лжепапы,[17]
Аж стены трясутся
От шёпоту. Кардиналы,
Как гадюки, вьются
Вкруг тиары; да тишочком,
Как коты, грызутся
За мышонка... Да и как же?
Одной шкуры, шерсти
Столька́ масса!.. А уж мяса!!
От пришедшей вести
Даже вздрогли стены: в Праге
Взбунтовались гуси[18]
И с орлами летят драться...
Конклав всполохнулся,
Собрал думу, положили
Дружно стать всей кликой
Против Гуса, и в Констанце
Всё вороньё скли́кать![19]
Да стеречь со всею силой
И горе́, и доле,[20]
Не сбежать чтоб серой птице
В славянское поле.
Будто б галчьё поле крыло —
Мнихи повалили
На Констанц; дороги, степи
Саранчой покрыли
Бароны, герцоги и дюки,[21]
Псари, герольды,[22] корчмари,
И трубадуры-кобзари,[23]
И войск зигзаги, как гадюки.
За знатью — немчура без счёту;
Кто с соколами на руках,
Кто пеш бежит, кто на ослах, —
Кишмя кишат! Все на охоту,
Как гад во Ирие,[24] спешат!
О чех! где, брат, твоя душа?
Гляди, коль силы повалило —
С срацином[25] будто б воевать
Или с самим царём Аттилой![26]
Пражане ропщут и шумят,
И цесаря,[27] и Вячеслава,
И тот собор тысячеглавый
Ругают вслух! И не хотят
Пускать к ним Иоанна Гуса!
«Жив бог! жива душа моя!
Братья, я смерти не боюся!
Я докажу этим змиям,
Я вырву алчное их жало!..»
И чешство Гуса провожало,
Как дети верные отца...
IV
Рано поутру в Констанце
Зазвонили звоны.
Собирались кардиналы —
Как быки в загоне —
Все красные да гладкие,
И прелатов свора,
И три папы, и баронство,
И венчанны чёла;
Собрались, будто Иуды
На суд нечестивый
Над Христом. Шум, гам, крик, ругань,
Вопли, лай визгливый,[28]
Как в том таборе татарском
Иль в жидовской школе...[29]
И — всем разом рты заткнуло!..
Яко кедр средь поля
Ливанского, закованный,
Стал Гус пред судьями!
И окинул нечестивых
Орлими очами.
Затряслись те, побелели,
Молча озирали
Мученика. «Вы что меня —
Для диспуту звали?
Или смотреть на кандалы?!»
«Молчи, чех предерзкий!..» —
Все змия́ми зашипели,
Заревели зверски:
«Ты еретик! Ты еретик!
Ты сеешь расколы!
Усобицы раздуваешь,
Святой папской воли —
Не приемлешь!..»
«Одно слово!»
«Ты богом проклятый!
Ты еретик! Ты еретик!.. —
Ревели прелаты. —
Ты крамольник!..»
«Одно слово».
«Ты всеми проклятый!..»
Взглянул Гус на пап и молча
Вышел из палаты!..
«Побороли! Побороли!» —
Как осатанели.
«Автодафе![30] автодафе!..» —
Сворой заревели.
V
И до утра все пировали —
Монах с бароном пил и ел, —
И спьяну Гуса проклинали,
Покамест звон не загудел.
Настал рассвет... Молиться и́дет
За Гуса мних. Из-за горы
Заря багровая горит:
И солнце тоже хочет видеть,
Что будут с праведным творить?!
Зазвонили во все звоны
И повели Гуса
На Голгофу, как харцыза.
И не встрепенулся
Пред костром; взошёл на него
И взмолился богу:
«О господи милосердый,
Что сделал я злого
Этим людям? твоим людям!
За что меня судят!
За что меня казнят они?
О добрые люди!
Молитесь!.. неповинные,
И с вами то будет!
Молитесь! Звери лютые
Пришли в овчих шкурах
И когти пораспускали...
Ни горы, ни муры[31]
Вас не спрячут. Разольётся
Багряное море
Крови! крови детей ваших!
О, горе! о, горе!
Вон они! вон! в светлых ризах,
Их глаза собачьи,
Лютые... уж крови...»
«Жги! жги!..»
«Крови! крови алчут!
Крови вашей!..» — здесь и дымом
Праведника скрыло.
«Молитесь! молитесь, люди!
Господи, помилуй,
Прости им, ибо не знают...»
И не слышно стало!
Будто псы, чернечья стая
Вкруг кострища стала.
Боялись, чтоб не выполз он
Гадиной из жару
Да не обвил бы корону
Иль златую тьяру.
VI
Погас костёр, дунул ветер
И пепел развеял.
И видел тогда на тьяре
Червлёного змея
Простой народ. Ушли чернцы
И Te Deum[32] пели,
Разошлися по трапе́зам
И пили, и ели
День и ночь, так что опухли.
Малою семьёю
Сошлися чехи; взяв земли
С-под костра с собою,
Ушли в Прагу.
Так монахи
Гуса осудили,
Сожгли... да слова божьего
С ним не истребили.
Не думали, что кинется
С неба орёл ярый[33]
Вслед за гусем и расклю́ет
Грозную тиару.
Нет им ну́жды, разлетелись,
Точно как вороны,
Со кровавого пиршества́.
Монахи, бароны
Разгулялись по хоромам
И горя не знают —
Пьют, пируют да Te Deum
Порой запевают.
Дело сделали... Постойте ж!
Вон над головою
Старый Жижка из Табора[34]
Взмахнул булавою!
10 октября 1845,
с. Марьинское
[1] Шафарик, Павел (1795-1861) — выдающийся чешский и словацкий учёный, профессор Пражского университета, один из основоположников метода сравнительного изучения славянских языков. Своей научной работой значительно способствовал росту национального духа среди славянских народов. Для пропаганды идеи объединения славян большое значение имели его попытки дать сравнительный обзор истории, литературы и этнографии всех славянских народов как ответвлений единого народа.
[2] И восстал ты... Иезекиилем, И — о чудо! трупы встали И глаза раскрыли... — в книге пророка Иезекииля рассказывается о том, как пророк был поставлен посреди поля, покрытого сухими костями, и, исполняя веление бога, оживил трупы. Это воскрешение трупов символизирует возрождение израильтянского народа. Сравнивая Шафарика с Иезекиилем, Шевченко подчёркивает его роль в национально-культурном возрождении славян.
[3] Ян (Иоанн) Гус (1369-1415) — великий сын чешского народа, выдающийся деятель Реформации, мыслитель, идейный вдохновитель антифеодального народно-освободительного движения в Чехии. Происходил из крестьянской семьи, был профессором и ректором Пражского университета. Сожжён в Констанце.
[4] Еретик — название, даваемое церковью человеку, выступающему против отдельных положений религии. В широком смысле — тот, кто отступает от господствующих или общепринятых взглядов, правил, догм; бунтарь.
[5] Камень, егоже небрегоша зиждущии, сей бысть во главу угла: от господа бысть сей и есть дивен во очесех наших. — "Камень, каковой отвергли строители, соделался главою угла. Сие от господа и есть чудо в очах наших". Эпиграф имеет двойной смысл. Он указывает на роль Яна Гуса в развитии европейской Реформации и в культурно-национальном возрождении чешского народа. После поражения гуситских войск в 1434 г. в Чехии настал период рекатолизации. В Германии же, во времена Гуса бывшей бастионом правоверного католичества, его идеи, напротив, поимели признание и способствовали утверждению протестантизма.
[6] Монах откормленный сидит... — Римский папа.
[7] Заклепы (устар.) — кандалы.
[8] Тиара — папская шапка (митра), высокий яйцеобразный головной убор, увенчанный небольшим крестом и тремя коронами, символизировавшими тройственность власти папы как судии, законотворца и священнослужителя католического мира.
[9] Вифлеемская часовня — часовня в Праге, в которой Ян Гус, начиная с 1412 г. выступал с проповедями, направленными против Римского папы и католической церкви.
[10] Булла — папская грамота. Здесь имеется в виду индульгенция, документ об освобождении от кары за грехи, который приобретался у церкви за деньги.
[11] Сенница (устар.) — куща, шатёр.
[12] Харцыз (устар.) — разбойник.
[13] Конклав — собрание кардиналов, представителей высшего католического духовенства, которые избирали папу.
[14] До самой мировой столицы... — имеется в виду Рим, собственно Ватикан, резиденция пап.
[15] Мних (устар.) — монах.
[16] Авиньон — город на юге Франции, где в средние века временно проживал один из пап, соперник Римского папы.
[17] Антипапы (лжепапы) — папы, незаконно, с точки зрения Римского папы, носящие звание папы; претенденты на папский престол, между которых постоянно шла борьба за власть. Так, в конце XIV в. один папа был в Риме, второй — в Авиньоне. В начале XV в. собор в Пизе объявил обоих пап недействительными и избрал третьего. Собор в Констанце впоследствии объявил недействительным третьего и избрал четвёртого. Таким образом, на момент действия поэмы было аж три антипапы.
[18] Взбунтовались гуси... — речь идёт о гуситском движении, сторонниках Гуса, которые вместе с ним выступали против Римского папы. Под орлами подразумеваются сторонники Римского папы.
[19] Всё вороньё скликать... — подразумевается собор кардиналов в Констанце.
[20] Горе (устар.) — в небе, в вышине. Доле (устар.) — на земле.
[21] Дюк (фр.) — герцог.
[22] Герольд — вестник, глашатай при дворах феодальных правителей в странах Западной Европы.
[23] Трубадуры-кобзари... — Трубадур — средневековый южнофранцузский бродячий поэт, певец. Кобзарь — украинский народный бродячий певец и музыкант (часто слепой), исполнитель народных песен и дум, сопровождающий своё пение игрой на кобзе (бандуре). Тут Шевченко уподобляет средневековых западноевропейских трубадуров современным ему малороссийским кобзарям.
[24] Ирий (вырий, ирие, ирье) — в восточнославянской мифологии древнее название рая и райского мирового древа; мифическая страна, находящаяся на тёплом море на западе или юго-западе земли, где зимуют птицы и змеи.
[25] Сарацин, срацин (устар.) — общее название арабов-мусульман, которых воевали крестоносцы в эпоху крестовых походов.
[26] Аттила (ум. в 453) — вождь гуннского союза племён, который в период правления Аттиллы достиг наивысшего могущества. Возглавил опустошительные походы в Восточную Римскую империю, Галлию, Северную Италию.
[27] Цесарь — император тогдашней Священной Римской империи Сигизмунд (1368-1437). Вячеслав — его брат, король чешский Вацлав IV (1376-1419). Сигизмунд, желая поднять свой авторитет и представить себя как объединителя церкви, побудил антипапу Иоанна XXIII созвать Вселенский собор, на котором должно было быть покончено со схизмой и ересьми, призвал принять участие в нём как иерархов католической церкви, так и широкий круг низового клира, а также учёных богословов и — лично — Яна Гуса. При этом Гусу были обещаны императорская охранная грамота и возможность свободно выступить перед собором с изложением своих взглядов. С своей стороны король Вацлав назначил для личной охраны Гуса трёх чешских вельмож. Доверясь гарантиям короля и цесаря, Гус выехал в Констанц. По приезде его незамедлительно вызвали к папе на допрос, заковали в кандалы и "закрыли на тюрьму", посадили в темницу. Сигизмунд же, как хозяин своего слова, сначала гарантии безопасности Гусу дал, а потом, не хотевши ссориться с отцами собора, свои гарантии забрал. Такое позорное поведение Сигизмунда вызвало взрыв возмущения в чешском обществе. После смерти Вацлава, который был единокровным братом Сигизмунда, все слои чешского населения не признали его королём Чехии и подняли против него восстание.
[28] Шум, гам, крик, ругань, Вопли, лай визгливый... — по воспоминаниям очевидцев, судебные заседания над Гусом с участием всех участников собора проходили настолько взбалмошно, фанатично возбуждённая толпа была настолько агрессивной и враждебно настроенной к реформатору, что ему не давали ни говорить самому, ни отвечать на обвинения, требуя, чтобы ответы были однозначные "да" и "нет".
[29] Жидовская школа — синагога.
[30] Автодафе (португ.) — публичное торжественное сожжение еретиков или еретических сочинений по приговору инквизиции.
[31] Мур (устар.) — каменная стена.
[32] Te deum laudamus (лат.) — "Тебя, боже, хвалим", католический церковный гимн.
[33] С неба орёл ярый... — орлом Шевченко назвал здесь немецкого реформатора Мартина Лютера (1483-1546).
[34] Старый Жижка из Табора... — Ян Жижка (1360-1421) — деятель гуситского революционного движения, национальный герой чешского народа. В 1419 г., после сожжения Яна Гуса, возглавил восстание чешского народа против немецкого господства над Чехией. Талантливый полководец, под предводительством которого гуситы в 1420-1422 гг. разгромили три крестовых похода, организованных Римским папой и императором Сигизмундом.
ЄРЕТИК
Шафарикові
Запалили у сусіда
Нову добру хату
Злі сусіди; нагрілися
Й полягали спати,
І забули сірий попіл
По вітру розвіять.
Лежить попіл на розпутті,
А в попелі тліє
Іскра огню великого.
Тліє, не вгасає,
Жде підпалу, як той месник,
Часу дожидає,
Злого часу. Тліла іскра,
Тліла, дожидала
На розпутті широкому
Та й гаснути стала.
Отак німота запалила
Велику хату. І сім’ю,
Сім’ю слав’ян роз'єдинила
І тихо, тихо упустила
Усобищ лютую змію.
Полилися ріки крові,
Пожар загасили.
А німчики пожарище
Й сирот розділили.
Виростали у кайданах
Слав'янськії діти
І забули у неволі.
Що вони на світі!
А на давнім пожарищі
Іскра братства тліла,
Дотлівала, дожидала
Рук твердих та смілих,—
І дождалась... Прозрів єси
В попелі глибоко
Огонь добрий смілим серцем,
Смілим орлім оком!
І засвітив, любомудре,
Світоч правди, волі...
І слав’ян сім’ю велику
Во тьмі і неволі
Перелічив до одного,
Перелічив трупи,
А не слав’ян. І став єси
На великих купах,
На розпутті всесвітньому
Ієзекіїлем,
І — о диво! трупи встали
І очі розкрили,
І брат з братом обнялися
І проговорили
Слово тихої любові
Навіки і віки!
І потекли в одно море
Слав’янськії ріки!
Слава тобі, любомудре,
Чеху-слав’янине!
Що не дав ти потонути
В німецькій пучині
Нашій правді. Твоє море
Слав’янськеє, нове!
Затого вже буде повне,
І попливе човен
З широкими вітрилами
І з добрим кормилом,
Попливе на вольнім морі,
На широких хвилях.
Слава тобі, Шафарику,
Вовіки і віки!
Що звів єси в одно море
Слав’янськії ріки!
Привітай же в своїй славі
І мою убогу
Лепту-думу немудрую
Про чеха святого,
Великого мученика,
Про славного Гуса!
Прийми, отче. А я тихо
Богу помолюся,
Щоб усі слав’яне стали
Добрими братами,
І синами сонця правди,
І єретиками
Отакими, як констанцький
Єретик великий! A
Мир мирові подарують
І славу вовіки!
22 ноября 1845,
в Переяславі
Камень, его же небрегоша зижду-
щии, сей бысть, во главу угла: от
господа бысть сей, и есть дивен во
очесех наших.
Псалом 117, стих 27
«Кругом неправда і неволя,
Народ замучений мовчить.
І на апостольськім престолі
Чернець годований сидить.
Людською кровію шинкує
І рай у найми оддає!
Небесний царю! суд твій всує,
І всує царствіє твоє.
Розбойники, людоїди
Правду побороли,
Осміяли твою славу,
І силу, і волю.
Земля плаче у кайданах,
Як за дітьми мати.
Нема кому розкувати,
Одностайне стати
За євангеліє правди,
За темнії люде!
Нема кому! боже! боже!
Чи то ж і не буде?
Ні, настане час великий
Небесної кари.
Розпадуться три корони
На гордій тіарі!
Розпадуться! Благослови
На месть і на муки,
Благослови мої, боже,
Нетвердії руки!»
Отак у келії правдивий
Іван Гус думав розірвать
Окови адові!.. і диво,
Святеє диво показать
Очам незрящим. «Поборюсь...
За мене бог!.. да совершиться!»
І в Віфліємськую каплицю
Пішов молиться добрий Гус.
«Во ім’я господа Христа,
За нас розп’ятого на древі,
І всіх апостолів святих,
Петра і Павла особливе,
Ми розрішаємо гріхи
Святою буллою сією
Рабині божій...»
«Отій самій,
Що водили по улицях
В Празі позавчора;
Отій самій, що хилялась
По шинках, по станях,
По чернечих переходах,
По келіях п'яна!
Ота сама заробила
Та буллу купила —
Тепер свята!.. Боже! боже!
Великая сило!
Великая славо! зглянься на людей!
Одпочинь од кари у світлому раї!
За що пропадають? за що ти караєш
Своїх і покорних, і добрих дітей?
За що закрив їх добрі очі
І вольний розум окував
Кайданами лихої ночі!..
Прозріте, люди, день настав!
Розправте руки, змийте луду,
Прокиньтесь, чехи, будьте люди,
А не посмішище ченцям!
Розбойники, кати в тіарах
Все потопили, все взяли,
Мов у Московії татаре,
І нам, сліпим, передали
Свої догмати!.. кров, пожари,
Всі зла на світі, войни, чвари,
Пекельних мук безкраїй ряд...
І повен Рим байстрят!
От їх догмати і їх слава.
То явна слава... А тепер
Отим положено конглавом:
Хто без святої булли вмер,—
У пекло просто; хто ж заплатить —
За буллу вдвоє, ріж хоч брата,
Окроме папи і ченця,
І в рай іди! Конець концям!
У злодія вже злодій краде,
Та ще й у церкві. Гади! гади!
Чи напилися ви, чи ні
Людської крові?.. Не мені,
Великий господи, простому,
Судить великіє діла
Твоєї волі. Люта зла
Не дієш без вини нікому.
Молюся, господи, помилуй,
Спаси ти нас, святая сило,
Язви язик мій за хули
Та язви мира ізціли.
Не дай знущатися лукавим
І над твоєю вічно-славой,
Й над нами, простими людьми!..»
І плакав Гус, молитву дія,
І тяжко плакав. Люд мовчав
І дивувався: що він діє,
На кого руку підійма!
«Дивіться, люде: осьде булла,
Що я читав...» — і показав
Перед народом. Всі здрогнули:
Іван Гус буллу розідрав!!
Із Віфліємської каплиці
Аж до всесвітньої столиці
Луна, гогочучи, неслась.
Ченці ховаються... Мов кара,
Луна в конглаві оддалась,—
І похилилася тіара!
Зашипіли, мов гадюки,
Ченці в Ватікані,
Шепочеться Авіньйона
З римськими ченцями.
Шепочуться антипапи,
Аж стіни трясуться
Од шепоту. Кардинали,
Як гадюки, в’ються
Круг тіари. Та нищечком,
Мов коти, гризуться
За мишеня... Та й як паки?
Однієї шкури
Така сила... а м’ясива!!!
Аж здригнули мури,
Як згадали, що у Празі
Загелкали гуси
Та з орлами летять биться...
Конглав схаменувся,
Зібрав раду. Положили
Одностайне стати
Против Гуса. І в Констанці
Всіх ворон скликати!
Та стерегти якомога
І зверху, і здолу,
Щоб не втекла сіра птаха
На слав’янське поле.
Як та галич поле крила —
Ченці повалили
До Констанця; степи, шляхи,
Мов сарана, вкрили
Барони, герцоги і дюки,
Псарі, герольди, шинкарі,
І трубадури (кобзарі),
І шляхом військо, мов гадюки.
За герцогинями — німота;
Хто з соколами на руках,
Хто пішки, верхи на ослах —
Так аж кишить! все на охоту,
Мов гад у ірій, поспіша!
О чеху! де твоя душа??
Дивись, що сили повалило —
Мов сарацина воювать
Або великого А т т і л у!
У Празі глухо гомонять
І цесаря, і Вячеслава,
І той собор тисячоглавий
Уголос лають! Не хотять
Пускать в Констанц Івана Гуса!
«Жив бог! жива душа моя!
Брати, я смерті не боюся!
Я докажу отим зміям,
Я вирву їх несите жало!..»
І чехи Гуса провожали,
Мов діти батька...
Задзвонили у Констанці
Рано в усі дзвони.
Збиралися кардинали,
Гладкі та червоні,
Мов бугаї в загороду,
І прелатів лава.
І три папи, і баронство,
І вінчані глави;
Зібралися, мов Іуди
На суд нечестивий
Против Христа. Свари, гомін,
То реве, то виє,
Як та орда у таборі
Або жиди в школі...
І — всім разом заціпило!..
Мов кедр серед поля
Ливанського, — у кайданах
Став Гус перед ними!
І окинув нечестивих
Орліми очима.
Затрусились, побіліли,
Мовчки озирали
Мученика. «Чого мене —
Чи на прю позвали?
Чи дивиться на кайдани??»
«Мовчи, чеше смілий...» —
Гадюкою зашипіли,
Звіром заревіли.
«Ти єретик! ти єретик!..
Ти сієш розколи!
Усобища розвіваєш,
Святійшої волі —
Не приймаєш!..» — «Одно слово!»
«Ти богом проклятий!
Ти єретик! ти єретик!..—
Ревіли прелати.—
Ти усобник!..» — «Одно слово».
«Ти всіми проклятий!..»
Подивився Гус на папи
Та й вийшов з палати!..
«Побороли! побороли!» —
Мов обеленіли.
«Автодафе! автодафе!..» —
Гуртом заревіли.
І цілу ніч бенкетовали
Ченці, барони... всі пили
І, п’яні, Гуса проклинали,
Аж поки дзвони загули.
І світ настав... Ідуть молиться
Ченці за Гуса. З-за гори
Червоне сонце аж горить.
І сонце хоче подивиться,
Що будуть з праведним творить?!
Задзвонили в усі дзвони,
І повели Гуса
На Голгофу у кайданах.
І не стрепенувся...
Перед огнем; став на йому
І молитву діє:
«О господи милосердий,
Що я заподіяв
Оцим людям? твоїм людям!
За що мене судять!
За що мене розпинають?
Люди, добрі люди!
Молітеся!.. неповинні
І з вами те буде!
Молітеся! люті звірі
Прийшли в овніх шкурах
І пазури розпустили...
Ні гори, ні мури
Не сховають. Розіллється
Червонеє море
Крові! крові з дітей ваших.
О горе! о горе!
Онде вони! в ясних ризах,
їх лютії очі...
Уже крові...» — «Пали! пали!..»
«Крові! крові хочуть!
Крові вашої!..» — і димом
Праведного вкрило.
«Молітеся! молітеся!
Господи, помилуй,
Прости ти їм, бо не знають...»
Та й не чути стало!
Мов собаки, коло огню
Кругом ченці стали.
Боялися, щоб не виліз
Гадиною з жару
Та не повис на короні
Або на тіарі.
Погас огонь, дунув вітер
І попіл розвіяв.
І бачили на тіарі
Червоного змія
Прості люде. Пішли ченці
Й Теdеum співали,
Розійшлися по трапезах
І трапезували
І день і ніч, аж попухли.
Малою сім’єю
Зійшлись чехи, взяли землі
З-під костра і з нею
Пішли в Прагу.
Отак Гуса
Ченці осудили,
Запалили... та божого
Слова не спалили.
Не вгадали, що вилетить
Орел із-за хмари
Замість гуся і розклює
Високу тіару.
Байдуже їм, розлетілись,
Мов тії ворони,
З кровавого того свята.
Ченці і барони
Розвернулись у будинках
І гадки не мають —
Бенкетують, та інколи
Теdeum співають.
Все зробили... Постривайте!
Он над головою
Старий Жижка з Таборова
Махнув булавою.
10 октября 1845,
с. Марьинское