Сложно, даже невозможно ответить на этот вопрос. Когда Богородица предстояла Кресту Сына Своего, не вся ли Церковь в Ее лице стояла перед Крестом? Не тайну ли Церкви Своей, – всегда чистой и всегда молчаливо созерцающей тайны Божии, разделяя их – в предсмертных муках отдал Иисус Христос любимому ученику, назвав «Матерью твоей»?
А Мария Магдалина? Она – отторгнутая от земли живых, больная, одержимая нечистыми духами, отлученная от человеческого общения – не она ли была восстановлена в полноте человеческой святости рукой Самого Целителя-Христа? И, исцеленная, следовала за Ним, и встретила Его Воскресшего, и стала благовестницей апостолов, и научила Его учеников… Другой образ Церкви – Церкви исцеленной.
Образ Церкви виден в мученицах ранней Церкви – в мужественной патрицианке Перпетуе, в ее скромной служанке Фелицитате, в хрупкой Бландине, сказавшей, что она будет страдать на арене не одна, а со Христом, и потому не почувствует страданий. Так и совершилось. Хрупкость Церкви, чье страдание делит Христос и обращает в Свое страдание, в Свою Жертву, в Свою Тайну спасения мира.
Церковь мудра, как Екатерина, Церковь смела до безрассудства, как Варвара – и сама она всегда чистая, хоть и от варваров пришли в нее многие и многие.
Церковь властна и грозна, как византийские святые царицы. Непреклонна, как дева Пульхерия, прекрасна и умна, как страдалица-мать царица Евдокия… Но она и подобна Феодоре, актерке, гулящей девке, по Божьей воле спасенной и обретенной в великой любви Бога и императора Феодосия. И подобна великой святой Марии Египетской.
То – циркачку из блудилища, –
Плавт, Менандр, Аристофан, –
Он ведет в свое святилище,
Император христиан!
Он простер свои воскрилия,
Исцелил ее от ран, –
И цветет она, как лилия,
Для тебя, Юстиниан!
Победишь врага-воителя,
Будет плащ твой ало-рдян,
Словно у Христа Спасителя,
Император христиан!
Церковь странствует, потому что вся в ожидании
Русь… Мудрая дева Евфросиния в возрасте Христовом, когда Он впервые отверз Свои уста в Храме, уча учителей Закона, следует за Ним. Дева с книгой и крестом, дева, мудрая, подобно прабабке своей мужеумной Ольге. Два монастыря она окормляет – мужской и женский. Умиряет князей, приходящих к ней, как к старшей, за советом и поддержкой. Ибо имя ее – «радость».
И она не умирает в своей земле, она уходит в Землю Святую, на Иордан, умирает в том краю, где умер ее Возлюбленный, ибо дело Его проповеди совершала она всю жизнь.
Евфросиния Суздальская, дева и вдова, словно Русская земля и Русская Церковь в те тяжелые годы…
Иулиания Лазаревская – многочадная мать, с сердцем монахини, с любовью ко всем, подчиненная суровому мужу.
Церковь в заточении, но не оставляющая молитвы пламенной и помогающая страждущим – какие бы ни были условия ее странствования на земле.
Ведь апостол Павел говорил, что Церковь странствует, потому что вся в ожидании Христа, и не может устроиться на земле уютно – но может согреть таких же бесприютных, как она.
Ксения Блаженная, святая юродивая, вышла на улицы православной столицы, когда вера Христова стала одновременно и предметом насмешек просвещенных людей, и оставалась государственной религией России. На ней был мундир мужа – ибо без мужа была она, вдовою. Тяжелое то было время для Церкви, но молилась она в холодные зимние ночи в поле, покрытом снегом. Поношенный мундир потерянного в юности мужа – как след «государственной религии» на плечах, но само сердце Церкви билось не в официозе, она «вся была тут» с бедными и нищими, и считали ее сумасшедшей, но спасала она и просили ее благословения.
В путь!
Не возьмешь двух одежд и сумы,
а вместо единого поприща – два.
В путь! –
В руку – посох,
и ноги – о камень,
сапоги
стерты до дыр.
На плечах – прозелень с алым –
старый солдатский мундир.
В путь!
Каков лик твой, Церковь века двадцать первого?
Диаконисса и мученица Елизавета, прекрасная ликом, белоснежная, чистая, пришедшая в чужую страну, испытавшая страдания, овдовевшая, отогревшая сердца сотен и тысяч несчастных и пострадавшая за Христа от большевиков, соединившаяся с Ним в страдании своем – образ Церкви века двадцатого.
Мать Мария, словно Магдалина, привлеченная и исцеленная, и благовествующая, и умирающая за другого в газовой камере лагерей – образ Церкви века двадцатого.
Матрона блаженная, птица-девочка, слепое прозорливое дитя Божие – Церковь времен тяжелых, времен века двадцатого, когда Церковь была словно безумная, но даже уже и не ходячая, но даже уже и незрячая – но все равно привлекала несчастных, и утешала их, и благовествовала, и чудотворила.
Монахиня Елена Казимирчак-Полонская – образ Церкви мудрой, богословствующей, учащей и страждущей. Вот она – похоронившая сына и мать, потерявшая мужа, взирающая на тайны Божии на небе ночном и звездном, словно Екатерина из Александрии, женщина-астроном и богослов.
Каков лик твой, Церковь века двадцать первого?
Как дитя Мария, входишь ты в Храм по ступеням, и мы смотрим и ждем, что откроется в тебе, какая тайна?