Когда буду покидать сей разноцветный мир, этот белый свет – наверное, вспомню запахи летнего вечера, любимого моего времени жизни. А пока иду сквозь невидимое марево, по-вечернему волнующее, южное-южное, морское, цветочное, чебуречное облако, из которого выныриваю прямиком в магазин правильного питания и разных приятных коже притираний. Ну разве могла я не купить кольдкрем? Не могла. Это же из старых пухлых, обстоятельно исполненных страстями книг, на чтение которых в прежней моей жизни всегда хватало времени. По привычке конченого гуманитария ищу, припоминаю для кольдкрема правильные слова из тех книг. «Умаститься»? Нет-нет, это мягко-вкусно пахнущим молочком для тела можно умаститься. Да вот оно, то слово – «ублажать»!
Месяца через два, уже в иных широтах ублажив лицо привезенным с юга кольдкремом, ищу слова, разбирая флакончики духов на старой и новой полках. «Ароматы». «шлейф», «характер», «носить аромат», «надеть аромат»? Ну да, прочно в обиходе, но очень уж ОБЩЕупотребительно – нет нет нет, не то. Да вот они, слова, приплывшие из тех самых книг: «благоухание», «веять»! «От неё веяло благоуханием… (название парфюма, можно эпитет)…». И чем же она могла благоухать? В углу старой полки, неожиданно, как «на дне старой сумки»… ой мамочки – «Красная Москва»?! Ну да, припоминаю, подарили: «Ты ж у нас манерная, как Рената Литвинова», вкладывая в это «манерная» благородную своеобычность (сравнивали почему-то не раз, но слишком лестно для меня, мне ж этого не хватает!). Очень советские духи, произросшие тем не менее из французских, некогда подаренных русской императрице парижским парфюмером. И да, что вы что вы, я совсем не Рената Литвинова – неотразимая, с алой помадой на устах, изящная блондинка, которой очевидно пристала «Красная Москва». Но всё же иногда, зимой, я выходила на холод в шубе, от которой веяло «Красной Москвой», и меня согревало согревало это шипрово-цветочное, чуть-чуть томное – почти так, как я люблю, и всё же не моё, не моё, не прирастающее к коже, не вечное и не вневременное для меня, а из тех времён, когда на тумбочках и комодах стояли в простецких коробочках с буквальными рисунками и запахами «Белая сирень» и «Ландыш серебристый». Но были ещё духи «Красный мак» в коробочке вовсе даже не простецкой из себя, а с торжественной красной кисточкой (позже, вспоминая, думала: «Как на феске»). Помню кисточку не такой красной, как «красная гвоздика – наш цветок» – в ней встречались и солнечно-жёлтые нити, что придавало коробочке и теплоту, и даже некоторое кокетство. Но флакон, какой прихотливый/затейливый был флакон, если бы вы только увидели! Почти квадратный, по низу его шли барельефы, прозрачно, но твёрдо повторяющие силуэт макового цвета на коробке; пробка, увенчанная матовым/ леденцовым пятиугольником, была накрепко связана с ещё не початым флаконом красной нитью, и запах Красного мака остался для меня за семью печатями. В интернете рассказывают о «густой и пряной согревающей сладости» этих духов и даже о «сладком запахе жертвенной любви», а я неразрывно с флаконом вспоминаю стоящую рядом с ним на комоде фарфоровую Хозяйку медной горы в холодного голубого цвета платье и в холодно-голубой же короне. От Хозяйки веяло стужей Снежной королевы, и огромный, почему-то голубой каменный цветок, на который она опиралась, тоже повторял очертаниями красный мак на коробке, но звучал, в отличие от него, опиумно, говорю вам – опиумно. Меня, девочку в очочках а ля Катя Пушкарёва, в дешёвой мутоновой шубейке медвежонкового цвета и покроя (зато с шеи свисала муфточка, впрочем, такая же медвежонковая и на резинке) – тянуло преодолеть притяжение этой странной группы (духи + Хозяйка), выйти на крыльцо, увидеть зимний двор в соснах (осталось от леса), высокую коробочку летнего душа в глубине двора, без затей, без фесковых кисточек, прямо в глаза обещающую тепло досок и льющуюся сверху из бочки, почти с неба, тёплую, пахнущую только собой, летнюю воду.
Быть может, ещё вдохну запах той воды. В парфюме. Но не на себе. Я уже старше летней воды, уже плыву в шипровом море. Быть может, кто-нибудь из вас прочитал мой «сказ» о раках из бездны лет. Так вот, в той деревне, в дедовском доме стояла в углу кровать с высокими, щедро набитыми чем-то до твёрдости подушками. Возлежа/воссидевши в/на этих подушках, вертела я в руках модильянисто длинношеий флакончик с заморской надписью Byc Moze. Духи приехавшей из Саратова на каникулы тёти Нины. Пылинка… – нет, капелька дальних стран. Много лет спустя, проезжая на автобусе через прелестную Варшаву, и дальше, мимо опрятных домиков в польских деревнях, с колодцами во дворах как из сказки, с тепло-деревянными ярко раскрашенными распятиями, одновременно печальными и обнадёживающими, с памятью о прохладе флакончика в руке, – звучало во мне: Ярмарки краски… Kolorowych jarmarkow… где-то шарик мой летает и медовый пряник тает ах как жаль ах как жаль... И ещё звучало любимое, Булат и Агнешка: гаснут-гаснут костры, спит картошка в золе, будет долгая ночь на холодной земле. Но – Byc Moze, Byc Moze…
Флакончик стоял рядом с кроватью, на тумбочке.. нет, на тумбочке стояла жёлтая магнитола, а на ней – флакончик, из магнитолы лился пречистый голос Ларисы Мондрус: «дождик, поумерь свои старанья, в тучке задержись чуть-чуть, я спешу сегодня на свиданье, ну а ты закрыл мне путь...». Внезапная капель заморских духов, вплетённая в дождь… – люблю… волнуюсь… помню… Byc Moze…
Ой, заговорилась, ушла в сторону, как обычно. Боюсь, окликну себя – да и не услышу, потому спешно возвращаюсь. Ко второму флакону со старой полки, и это – несправедливо забытые мною Innamorata Blumarine. Слегка томный Восток, именно тот, с которого, как писал наш прекрасно странный друг Оскар Уайльд (опять-таки по-хорошему манерный) – приходит мудрость, и, в самом сердце, рядом с магнолией – загадочное франжипани (звучит для меня как флажолет, музыкально и прихотливо). Воистину интернет – дар Божий, и через минуту уже осведомлена о том, что «Франжипани или Плюмерия известна в Индии как «Дерево жизни» – даже срезанные с дерева ветки продолжают цвести. Любимый цветок Кришны. Высаженные около буддийских храмов в большом количестве эти деревья получили ещё одно название – «Храмовое дерево».
Запах плюмерии напоминает запах цитрусовых, специй, жасмина, гардений, но при этом он уникален и совершенно неповторим. Род Plumeria назван в честь французского ботаника XVII века Шарля Плюмьера. Название Франжипани отсылает нас к шестнадцатому веку – это имя благородной итальянской семьи, один из маркизов которой создал духи с ароматом Плюмерии».
Благоухание любимого цветка Кришны настигло меня много лет спустя (это уже переходим к новой полке) на выставке-продаже индийских товаров. Зашла туда в надежде сделать мехенди, на предыдущей выставке работал мастер. Всё никак не решусь на тату, а мехенди – компромисс, игра, недолговечное вхождение в один из своих образов... поиграла, и хватит! Но на этой выставке мастера мехенди не оказалось, зато мне был предложен для «поиграть» мини-восточный базар, прилавок парфюма с вкрадчивой зазывалой-продавщицей. «Арабские духи, арабские духи...». С внутренней улыбкой сомнения, конечно: «Ну хорошо, ну давайте попробуем» (приемля стоимость и при виде на розовой коробке оленика, вот-вот готового высечь копытцем какую-нибудь драгоценность). Массивный розовый флакон с восточной негой возлежал в коробке, облачённый в розовое же одеяние (язык не поворачивается произнести: «мешочек»), источая запах того же любимого цветка Кришны. Об этом узнала из интернета, принеся домой пока лишь благоухание на запястье, но не коробочку с флаконом. Путеводный же флакон (ну не судьба ли?), забытый на старой полке, обнаружила лишь год спустя.
Описания парфюма Maison Alhambra The Chant в интернете (не без рекламного зазывания, конечно) вещали о том, что «Цветок франжипани, символ бессмертия, благодаря божественному стойкому запаху, который он испускает тёплыми ночами, определяет аромат, сочетается с опьяняющим иланг-илангом, чувственным цветком тиаре и мягкой ванилью»; «роскошный парфюм с цветочно-восточным ароматом для женщин и мужчин. Утончённый, чувственный и провокационный аромат вдохновлён тропическими лесами, экзотическими цветами и опасен, словно «тигр под покровом темноты, который состоит из дыма и благовоний». И ещё, ах и ох: «Лаконичная, насыщенная, идеально составленная, парфюмерная композиция мягко струится экзотическими цветочными нотами сладостной соблазнительной франжипани, сексуального «животного» акцента белых цветов иланг-иланга (природного афродизиака), нежными пудровыми оттенками восточной ванили и сладким чувственным запахом «белых звездочек» тиаре». О, и тиаре здесь! Ну-ну, да-да. Гель для душа «Полинезийский цветок тиаре» когда-то купила, принюхавшись и решив, что пахнет этот тиаре любимым моим цветком – кубышкой жёлтой.
К вечеру, убедившись, что благоухание любимого цветка Кришны не оставило меня своей весёлой и артистичной (а Кришна – он такой) милостью, вернулась к обрадовавшейся не слишком доверчивой поначалу покупательнице восточной продавщице, и на новой полке среди стоячих флаконов появился один, в восточной неге возлежащий.
Продолжим ревизию новой полки. Всё любимое, и всё, так думаю, окончательное (не молоденькая ужо).
Мои торжественные, идущие к жемчужным в чернёном серебре серёжкам Dune Dior. Нашла как-то под ёлкой 8-го марта! И снова Восток, но приглушённый и с совсем не восточной мшинкой (мох тут соседствует с сандалом и амброй). И ещё есть палисандр. Где-то слышала это слово. Ах да, накладка грифа гитары сделана из палисандра, и даже в один мой стишок палисандр на гитаре проник. Dune – духи, прощающие своим палисандром мою неумелую музыку, и восток в них, и, следуя за названием, память о чистом белом песке и сдержанной прохладе Балтийского моря в Юрмале.
Кубик флакона с кубичком пробки. Eisenberg. Любовь, встреченная мною недавней осенью. Back to Paris. Называю для себя – Амели. Вижу Одри Тоту, слышу ту самую музыку, и не только из Парижа, но и над главной площадью любимого городка у моря – Геленджика, она там нередко веет.
I Love Love Moschino. Смешной прогонистый флакончик, в пластмассовых синей юбочке и оранжевой шапочке с длинным помпоном. Ну девочковое же из себя, зачем купила, старая ты лошадь неугомонная?! Несерьёзно-несолидно. Да просто как девочка влюбилась в благоухание, сим парфюмом источаемое. …Ой, да тут ещё редкие сахарный тростник и камыш, ну как могла не влюбиться!
Но, если выбирать одно, то выбрала бы… Да вот оно, любимое! Тёплый летний дождичек, где-то рядом курят сигарету с табачком, приятным для меня, некурящей… Yohji Yamamoto. I'm Not Going To Disturb You Femme. Я не собираюсь тебе мешать. …Женское, очень женское. Но почему улыбаюсь? Ах да, люблю Джульетту Мазину, вот и не мешаю, и улыбаюсь... Йоджи (Йодзи) Ямамото, любимый модельер гениальной, ни на кого не похоже танцующей Пины Бауш. Город Вупперталь. Парящий в воздухе над улицами и городской речкой Вупер трамвай (монорельсовая подвесная дорога – так это называется). Летящий в речку из трамвая слон (городская легенда, или быль). В фильме Вима Вендерса Алиса и Филип летят сквозь летний вечер в вуппертальском трамвае искать бабушку, которая не живет в Вуппертале, но зато там сейчас есть (ну так режиссёру захотелось) Чак Берри, с гитарой и яснозубой улыбкой, возвращающий к жизни. И въяве, в годы съёмки фильма, в Вуппертале жила Пина Бауш. Представляю её в длинной чёрной тунике от Йоджи Ямомото, тонкое запястье, изящная сигарета… Может быть, тот самый табак, чуемый мною в Yohji Yamamoto…
Ой, куда ты, тропинка, меня завела… Вернее, японская капелька.
К Мицуко!
Мой пространный витиеватый рассказик (вы ещё не устали?) проистекает из случайно услышанной в Youtube песни «Василёчки». Влюбившись в незатейливую прелесть песенки, в улыбчивый уверенный голос и аристократическую простоту исполнительской манеры, пошла по следу. Людмила Лопато, певица из любимого мною русского/цыганского ресторанного Парижа середины прошлого века. Вот и мемуары. Читаю: «Я любила платья, шляпы, духи. Меня с восемнадцати лет узнавали по запаху духов, всегда одних и тех же – «Мицуко» Герлена. «Ношу» их и до нынешнего дня – теперь этот запах напоминает мне столько радостных, горьких, блестящих вечеров по обе стороны океана… Так скапливаются воспоминания в драгоценностях, которые получаешь в дар или в наследство очень юной – и носишь всю жизнь. Для меня теперь капля этих вечных духов Герлена – уже архив, уже мемуары. Увы, они неуловимы. Только я могу их прочесть. Они рассеиваются в теплом темнеющем воздухе над морем»...
Вхожу во врата Интернета. Меня накрывает дождём из капель Мицуко. Mitsouko Eau de Parfum. Выпущен в 1919 году. Парфюмер Jacques Guerlain.
В «Мастере и Маргарите»: Девица [Гелла] хоть и с хрипотцой, но сладко запела, картавя, что-то малопонятное, но, судя по женским лицам в партере, очень соблазнительное: – Герлэн, шанель номер пять, Мицуко, нарсис нуар…».
В «Запахе женщины» Фрэнк говорит Чарли о стюардессе: «Духи «Мицуки»! Чего-то хочется суке… Будь внимателен: нервная женщина – неудовлетворённая женщина».
Ой, я насторожилась. Но всё ещё тянет под дождь капель Mitsouko.
«Среди поклонников Mitsouko: Серж Дягилев, Чарли Чаплин, Ингрид Бергман, Тэффи…».
Дождик усиливается.
«Есть даже воспоминания Тэффи о том, как Алексей Толстой настолько проникся любовью к этому её парфюму, что, захотев тайно облиться им, перепутал флакон в темноте с чернильницей и облился чернилами.... Известный многим парфюмерный критик Лука Турин однажды сказал в интервью, что если бы его отправили на Марс, разрешив взять всего один флакон, то им был однозначно стал флакон Мицуко».
И вот, наконец – ливень изначальной истории.
«Мицуко – это духи, классика, легенда французского Дома Guerlain, Когда они появились в 1919 году в послевоенной Европе, готовой к переменам во всех областях: философской, художественной, модной и парфюмерной, глаза парфюмеров устремились на таинственный и мистический Дальний Восток, на Страну восходящего солнца – загадочную Японию. Именно в Японии Жак Герлен нашёл вдохновение для этого вечного парфюма. …. Парфюм назван в честь героини популярного тогда романа Клода Фаррера «Битва», маркизы Мицуко, которая полюбила офицера Королевского флота Британии, будучи женой лейтенанта Императорского флота Японии».
Ливень чуть стихает…..
«Несмотря на то, что эту композицию можно смело назвать «запах женщины», и, казалось бы, ничто в ней не намекает на модный сегодня унисекс, среди поклонников легендарного парфюма было немало мужчин. Так, великий Чарли Чаплин питал к нему известную слабость, а русский импрессарио Сергей Дягилев его просто обожал: наносил на волосы и одежду, а также требовал, чтобы в отелях, где ему предстояло остановиться, Misuoko душили шторы и занавески. Об этой парфюмерной привязанности Дягилева не забыли даже во время недавнего памятного торжества, прошедшего в Нью-Йорке: занавес, гардины и стулья в зале благоухали травами, ветивером и персиком».
Дождик из капель Мицуко надо мной по-прежнему не утихает, он лёгок и тёпел. Уже подостыв, не горячо и вовсе даже не исступлённо вчитываюсь/вслушиваюсь в традиционное описание парфюма, в ноты. Пока не ищу Мицуко для себя, но шипровая моя ориентация не даёт мне покоя. Что скажете, о многомудрый Интернет? «Верхние ноты: персик, бергамот, лимон, мандарин, нероли; ноты сердца: роза, жасмин, иланг-иланг, гвоздика; ноты базы: корица, амбра, дубовый мох, пачули, кедр, перец, мускус, амбра, сандал, мирра».
И вспоминается, как обычно, при чтении описаний парфюма, из «Старосветской любви» Коляды (по Гоголю, конечно. Ну, вы знаете).
ПУЛЬХЕРИЯ ИВАНОВНА (несравненная Лия Ахеджакова. – Л.П.). Адонис, горицвет весенний, аир болотный, алтей лекарственный, арония черноплодная...
АФАНАСИЙ ИВАНОВИЧ (несравненный Богдан Ступка. – Л.П.) Пульхерия Ивановна, да что ж ты будешь делать-то, а? Тише!!!!
Ну что ты будешь делать! – каждый раз вспоминаю, и ещё – от Офелии: «Вот розмарин, это для памятливости… А это анютины глазки: это чтобы думать… Вот вам укроп, вот и водосбор. Вот рута для вас. Вот несколько стебельков для меня. Ее можно также звать богородицыной травой. В отличие от моей, носите свою как-нибудь по-другому». Да-да, именно по-другому. А получилось бы, пойдя вслед за также несравненной Людмилой Лопато, носить вдруг пришедшие ко мне в руки Mitsouko «как-нибудь по-другому»? …« ах вы милые мои цветочки, ах вы, цветики мои….». Ваши, Людмила Ильинична, и Мицуко для меня – в Вашей книге, и только там.
Вот и стих дождичек.
Ещё не встретившись с Мицуко, я начала с ней прощаться. Что ещё скажете, о Интернет? «Mitsouko Guerlain выпускается и по сию пору, оставаясь одним из самых востребованных парфюмерных творений дома Guerlain. Однако, как и множество других винтажных ароматов, Mitsouko Guerlain в своем первозданном виде, к сожалению, перестал существовать. Из-за новых требований Ассоциации парфюмеров Эдуард Фреше некоторое время назад вынужден был переформулировать парфюмерную композицию культового аромата, избавившись от ноты дубового мха, тем самым непоправимо лишив Mitsouko Guerlain изначальной оригинальности».
А я так люблю слово «мшистый»!
Попыткой избавления меня от не ушедшей всё же грусти по Mitsouko была покупка набора из восьми шипровых пробников в чёрных шапочках с крошечными пульверизаторами. Иногда, не нанося на точки сердцебиения вожделенные шипровые капли, просто провожу своим длинным лисьим носом по ряду пробничков, от первого до последнего, как играю на металлофоне из детства, с цветными пластинками. Шипр шипр шипр!!! Хотите, назову имя своего из них фаворита? - Zarkoperfume, Chupre 23. "Основные аккорды: древесный, мшистый, землистый, амбровый, пачулиевый, бальзамический, мускусный, тёплый пряный". Для меня звучит, да. Но это не Mitsouko (основные аккорды: мшистый, землистый, тёплый пряный, древесный, цитрусовый, коричный, фруктовый, фужерный, цветочный, сладкий). И что-то мне подсказывает, что Mitsouko - это прекрасно, но не моё, и почему-то ах как жаль… Где ты, девушка из книги, растаявшая во времени, как Снегурочка в огне?… «Я смотрю на это дело в древнерусской тоске…». Мисюсь?…, ой нет! – Мицуко, где ты?
------------------------------
Фото и цитаты из интернета