Спускался Йети с белых гор,
В широкой волосистой дошке.
Миндальный пили мы ликёр
В шале и пялились в окошки.
Я в руки взял ганзейский нож,
Раскрыл высокое окошко
И крикнул: «Ты куда идёшь?»
(«Ой!» - мышкой пискнула бабёшка).
Налил в бокал ей двести грамм,
Придвинул блюдо с пирогами.
Шёл Йети и болтался срам,
Меж мускулистыми ногами.
Бабёшка нервная: «Какой!»
Восторг и страх – всё вперемешку.
Зверь-человек мотнул башкой
И спрятал в бороде усмешку.
Вновь громкий писк,
вновь слышно: «Ой!»
С альпийских гор спускался Йети.
Ликёр миндальный.
Стон: «Какой!»
Огонь на тонкой сигарете.
Подумал я: «Ну всё, хана…»
Сломала баба сигарету.
Шале из толстого бревна.
Ружьё-то есть?
Конечно нету.
Он шёл, спокойный и большой.
Ни страх не ведал он, ни сраму.
Бабёшке я: «Смотри какой…»
И распахнул пошире раму.
У бабы грудь - вверх-вниз и брошь -
Вверх-вниз, вверх-вниз на пышном бюсте.
Я крикнул вновь: «Куда идёшь?»
Он: «К вам».
Мы с бабою: «Не пустим!»
Я от испуга помертвел,
Бабёшка пискнула: «О, боги…»
Он влез в окно, на пуфик сел,
Расставив в дикой шерсти ноги.
Мы толерантны:
видя срам,
Вид делаем – не видим срама.
«Фу, - буркнул Йети, - по горам -
Беда ходить – то щель, то яма».
Разлил миндальный я ликёр.
Гость выпил,
«Фу, - сказал, - противный».
А баба, опуская взор:
«Вы грубоваты и наивны».
Как затуманен бабий взор,
Восторг в нём и немного страха.
И я взор опускал, как вор,
Смятенно бормоча: «Вот, бляха…»
Напился быстро и уснул,
Когда проснулся, поздно было.
С гор белых слабый ветер дул,
Шале альпийское остыло.
Два тёмных пятнышка вдали,
А от шале – следов две стёжки.
Ушли на пару? Да, ушли.
Заглянет скоро ночь в окошки.