Январский Питерский расколбас.
Утром мороз, днём снегопад, вечером дождь, ночью аномальная оттепель, утром мороз.
Грязь на улице шалеет от неопределённости: ей скользить или ей засирать лобовые стёкла.
Земляки, обувшиеся в осенние штиблеты и земляки, обувшиеся в зимние штиблеты, все завидуют землякам в домашних тапочках, не покидавшим квартир.
Своих ли, чужих… В январский питерский расколбас это не так уж важно.
Синоптики, припёртые к стенке доказательствами очевидной лживости прогнозов, лепят что, де, впервые за стопиццотлет, такого старожилы не припомнят.
Им никто не возражает.
Те, кто прожил стопицот лет, ясен день ничего такого не запомнили. У них старческая амнезия.
Остальные поставлены в очередь к первому освободившемуся оператору.
Но, как в любом расколбасе, вдруг случается аномалия.
Ветер соглашается, что умеренность – не самая плохая идея.
Вода, превратившись в крупные снежинки, соглашается стать не лужами, а сугробами.
Упоротый «Жигуль» с заниженным клиренсом и ревущим глушаком, соглашается не дрифтовать под окнами.
И в свете уличных фонарей начинается волшебство.
Блажен, кто готов к подобной внезапной перемене.
Это, на самом деле, совсем не сложно: держать наготове тёплый костюм, красное сухое вино, специи для глинтвейна, термос, вспененные подсрачники и пластиковые чашки.
Увы, за окном совсем неглинтвейновая погода.
Поэтому выдержанный не менее пяти лет в дубовых бочках напиток, противопоказанный несовершеннолетним и беременным водителям с заболеваниями сердца и нервной системы, мне сейчас очень даже в тему.
Плеснём, прикроем глаза.
«Будем здравы»!
Выдохнем.
И сразу, поскольку «между первой и второй…»: за нас с вами!
Третья, что в январский питерский расколбас, что в любое остальное время, при любой погоде, выпивается стоя, не чокаясь.
За тех, кого с нами нет.
Будни хлопотны, выходные семейны.
Только вечер пятницы для друзей.
Кошке, ясен перец, не нравится происходящее.
Она не активистка общества трезвенников, её интересы сугубо утилитарны.
И, конечно, не стоит верить, что за свою почти восемнадцатилетнюю жизнь зверюга научилась сдержанно выражать недовольство, что неодобрительный «мряк» и укоризненное покачивание кончиком эрегированного хвоста, это всё, на что она способна.
Но лупить тапком по жопе почти столетней, по нашим меркам, даме как-то не с руки, а словесным угрозам котейка вообще не верит.
Кошка, не испорченная валерианой и мятой, ушла почивать.
Плеснул себе янтарного напитка.
Покойной ночи тебе, зверя.