Война и мир. том 2 По Л. Н. Толстому

Марк Штремт



Война и мир

Том 2

Стихотворное переложение романа Л.Н. Толстого


 





2022
Марк Штремт




Война и мир

Том 2

Стихотворное переложение романа Л. Н. Толстого


 












2022

 
На вечную, добрую память моему многоуважаемому зятю, как человеку и как врачу — Игорю Флееру, в честь его 60-тилетия.

Благодаря правильному лечению автор смог в возрасте почти 90 лет создать эту поэму.

От автора
 
Оглавление

Часть первая……………………5
Часть вторая………..………….72
Часть третья………………..…160
Часть четвёртая..…………….265
Часть пятая…………………..320











 
Том  2

Война и мир

Стихотворное переложение романа
Л.Н. Толстого

Часть  1

2-1-1а

В начале зимы позапрошлого века
Ростов и Денисов, как о;тпускники,
Домой возвращались с «позорного бега»,
И, как пережившие ужас войны.

Сдружившись с храбрейшим своим командиром,
Ростов предложил погостить у него,
Военная участь закончилась миром,
Война превратила все распри в ничто.

Денисов, соскучившись, страсть, по спиртному,
Спал, лёжа на пе;рекладных, как всегда,
Ухабы дороги и близость к их дому,
Всё не волновало его никогда.

Ростов же, напротив, к нему с приближеньем,
При виде Москвы стал сильней возбуждён,
Всё боле и боле входил в нетерпенье,
Он — прямо как будто бы лез на рожон.

— Ну, скоро ли? Скоро? — Несносные лавки,
Знакомые улицы и фонари:
— Денисов, вставай, поднимайся на лапки,
Наш дом уже виден, вон там, впереди!

Но спит командир, так поддавшийся страсти;
«Как в виде таком я представлю родным?
Хорош буду я, по спиртной с другом части,
Явиться, как с пьяницей, другом своим.

Но вот уже угол, вот тот перекрёсток,
Где вечно извозчик Захар там стоит».
— Денисов, вставай! Скоро вновь будем «в тостах»,
За то, что мы живы, и жизнь вся кипит.

— У нас ведь огонь? — Обратился к лакею;
— Так точно-с, у папеньки в комнате свет;
— С какой же я радостью встречу лелею,
Как будто родился я вновь, как на свет.

Смотри, не забудь там достать мне венгерку, —
Прибавил Ростов, поправляя усы:
— Я в ней открывать буду дома ту дверку,
Хотя уже поздние наши часы.

Проснись же ты, Вася! Уже — подъезжаем! —
Уже сани были за пару домов;
И вот он пред ним, как же дом обожаем:
— Так это же дом мой, и я — граф Ростов!

Знакомый карниз с отбито;й штукатуркой,
Дорожка, деревья к крыльцу по бокам,
И дома весь вид, красивый, ажурный…
«Неужто, отдам его нашим врагам?»

Но он на ходу и с большим нетерпеньем,
Стрелой из саней добежал до сеней,
В передней свеча лишь горела, как тленьем,
Михайло — старик спал на ларе при ней.

Прокофий — лакей, так силён был, который
Карету поднять мог один за задок,
Лакей — выездной, на подъём был он скорый,
Вязал лапти он, сидя, из покромок.

Внезапно «возник» перед ним его барин;
— Ох, батюшки — светы! Ты ль — граф молодой? —
Прокофий тот, как кипятком был ошпарен:
— Живой, слава богу, вернулся домой.

Он ринулся было сначала в гостиную,
Но, видно, раздумал, обнявши его,
Привержен он был той привычки старинною,
Сначала всю радость излить на него.

— Так все ли здоровы? — «Да, все, слава богу!
Сейчас лишь откушали, пили все чай»;
— Пойди, дорогой, сделай мне ты услугу,
Мне друга из са;ней сюда «притаскай».

Уже скинув шубу, вбежал сперва в залу:
Всё — то же, всё те же — ломберны(е) столы;
Как вдруг, всё известно уже как бы стало,
Повисли на нём все родные свои.

И Петя, Наташа и Соня, и Вера,
И Анна Михайловна, и старый граф,
Его обнимали, не зная той меры,
Как будто за это «платили бы штраф».

Лакеи и горничные;, дворовы;е,
Наполнили комнаты радостью встреч,
И не подойти — облепили родные,
А Петя — не слез с его ласковых плеч.

Наташа, пригнув к себе, расцеловала,
Скакала, за полу венгерки держась,
При этом, пронзительно, дико визжала,
На нём изливая всей радость страсть.

А Соня, краснея, держалась за руку,
Сияла, блаженный вонзив в него взгляд,
Ждала, испытала всей радости муку,
Глотала ответный Николенькин «яд».

Она расцвела, была очень красива,
Уже как минуло шестнадцать ей лет,
И, глаз не спуская, смотрела на Диво,
Казалось — конец ожиданью всех бед.

Но он, всё же, ждал и искал он кого-то,
Вот слы;шны в дверях и графини шаги;
Николенька был — постоянной заботой,
Боялась — отнимут сыночка враги.

Она была в новом, ему незнакомом,
В том платье, пошитом уже без него,
Они друг без друга страдали истомой,
Любимым был сыном ей, больше всего.

Рыдая, упала на грудь Николаю,
Лица не могла оторвать от груди;
Денисов стоял, никому не мешая,
И он словно ждал своей очереди;.

2-1-1б

— Василий Денисов — друг вашего сына, —
Представил себя он так графу-отцу;
За храбрость в боях дослужился до чина,
Заслуженно дали майора ему.

— Прошу Вас, мы знаем, писал наш сыночек,
За сына — большое спасибо от нас;
Представлю сейчас я жену, своих дочек,
Заботой, вниманьем окружим мы вас.

Всё те же счастливые девичьи лица
К нему подскочили, восторг даря свой,
Наташа и здесь вновь смогла отличиться,
Вступая с Денисовым в девичий бой.

— Денисов, голубчик! — взвизгну;ла Наташа, —
Его целовала — как брат ей родной:
— Вы с Коленькой нам — друзья лучшие наши,
И вы теперь нам, как и он — дорогой!

Смутилися все сим поступком Наташи,
Денисов и сам тоже весь покраснел,
Но он, улыбнувшись, смутившись чуть даже,
И в руку её целовать лишь посмел.

Но после семейной восторженной встречи,
В диванную комнату все перешли,
В ней дальше продолжить семейное вече,
Где все в своей радости дальше пошли.

Мать рядом всё время сидела с сыночком,
Держа его руку всё время в своей,
А все остальные семейные дочки,
Столпились вокруг, к ним прижавшись тесней.

Ловили они его каждое слово,
С него не спускали восторженных глаз,
Им всё интересно и всё было ново,
Особенно каждый военный рассказ.

Ростов бесконечно был счастлив любовью,
От всех, ему близких, домашних людей,
Он очень доволен своей новой ролью,
Он — взрослый мужчина, что в жизни важней.

Но вот, уже утро, уставши с дороги,
Проснулись гусары в десятом часу,
Но дети уже обивали пороги,
У всех их приезд словно был на духу.

Но дети, гонимые все любопытством,
Толклись уже рядом, у спальных дверей,
А Петя, конечно же, с детским лако;мством,
Из всей детворы был, как мальчик, шустрей.

Он, дверь приоткрывши, и саблю взяв в руки,
Хотел спросить брата, а чья же она.
Забыл дверь закрыть, и мохнатые ноги
Увидели сёстры нежданно, сполна.

— Николенька, ждём мы тебя с нетерпеньем, —
Наташа уж влезла в его сапоги,
И обе с настойчивым радостным рвеньем,
Просили рассказа о ходе войны.

Уже в новых и одинаковых платьях,
Свежи и румяны, весельем полны,
Считая Они — по оружью братья,
Считали героями этой войны.

Им есть рассказать что, заполнить их скуку,
Нарушить девичий их жизни уклад,
А брату — быть рядом с его же подругой,
Он Соню, конечно же, видеть как рад.

— Послушай, я рада — теперь ты мужчина,
Я рада ужасно — гусар и мой брат,
Мне хочется знать все про вас те причины,
Такие, как мы, иль иной у вас склад?

— А Соня, чего убежала от встречи?
— Да это — история целая здесь,
Есть в жизни у нас очень сложные вещи,
И — это не спесь, а защитная честь.

А как обращаться теперь ты к ней будешь?
Когда — самый близкий тебе человек,
На «ты» иль на «вы», если очень ты любишь,
И с ней ты намерен прожить целый век?

— Подскажут нам чувства взаимные наши;
— Пока «вы» говори, я — после скажу;
— Да что же, мой друг, что же здесь-то за каша?
— Ну, ладно — тебе всё сейчас расскажу:

— Ты знаешь, что Соня — мой друг очень верный,
Такой друг — я руку сожгла за неё,
За дружбу — готова снести много терний,
Чтоб стало счастливой её бы житьё.

Смотри, под плечом и чуть локтя выше,
Отметину красную левой руки,
Она, та отметина — нам ещё краше,
Замешана нами уже на крови,
Нам вместе желать должна крепкой любви.

Линейкой нагретой, прижала к ней руку,
Ей, как доказать бы мою к ней любовь,
И в том дать ей клятву, в том смысле, поруку,
Когда подкрепляешь, пустив себе кровь.

Он, сидя с Наташей уже на диване,
И глядя в её озорные глаза,
Казалось, купался так просто в нирване,
Попал в детский мир, где прошибла слеза.

В тот мир, в жизни лучших его наслаждений,
Когда он признался ей в нежной любви,
В боях кровью смешанных тех ожиданий,
Чтоб ей доказать намеренья свои.

— Так что же? — Спросил он: «Она, если любит,
Уже не теряет то чувство любви,
А я не пойму, как сама себя судит,
Я не сохраню это чувство в крови.

2-1-1в

Она нас обоих давно уже любит,
Тебя и меня, так она говорит…
Под нас с тобой чувства свои она «губит»,
Её вся душа постоянно горит.

Ты помнишь, уже перед самым отъездом
Она говорила: «Забудь это всё…
Каким бы он ни был замешан там тестом,
Любить его буду — есть право моё»!

А он, как захочет, быть может свободным,
Так, право — она благородна, умна…
— Я, право, не был никогда таким скромным,
Назад я слова не беру никогда!
 
— А Соня — всегда, просто прелесть девчонка,
Какой же дурак может ей отказать?
И чувства её — постоянны, столь тонки,
Любить её надо и помнить, и знать.

Нет, нет!  Мы про это уже говорили,
Мы знали, какой ты нам скажешь ответ,
Но это нельзя, потому и решили,
Как во избежанье слычайных всех бед;

Иначе, считаешь, как связанным словом,
Как будто нарочно сказала она,
Она будет довольна таким вот уловом,
Добившись такого, как ты жениха.

Ростов убедился, что всё — справедливо,
Придумано ими с пытливым умом;
А Соня — действительно была красива,
И нынче, увидев её лишь мельком;

«Она показалась ему ещё лучше,
И — самое главное, любит его,
И он её любит не менее жгуче,
Так что ещё нужно для счастья всего?

«Осталось жениться и быть с ней счастливым,
Она — молода, подожду, не теперь...
И я, как мужчина, считаюсь красивым,
Успею открыть для женитьбы я дверь.

Прекрасно придумали это сестрички,
Свободным я должен остаться пока…
Они так сроднились — две чудные птички,
Успею себе я «намять все бока».

— Прекрасно, — изрёк он: «Как рад с тобой встрече,
А что же Борис — не измена ль ему»?
— О нём, ни о ком и не может быть речи,
Об этом и думать, и знать не хочу!

— Так вот как, ты что же, останешься девой?
Счастливой улыбкой светилася вся:
— Ты видел Дюпора — вот это так диво!
Так ты не поймёшь, но мечтаю и я.

Она показала часть танца Дюпора:
— Пойду в танцовщицы я, но, ты — молчи,
Мне в танце пока — интерес, как опора,
Хочу попытаться без всяких причин.

Ростов рассмеялся таким звонким смехом,
Смеялась Наташа сама, вместе с ним,
И весь разговор стал для них, как утеха,
Их встречу, беседу — причислить к успеху,
Успеху, где даже затронут интим.

— А что твой Денисов, какой-то он страшный,
— Но, что же в нём страшного — очень хорош,
Нет, Васька — мой друг и он честен и славный,
И в высший состав офицерский он вхож.

— Пора и к столу, там и чай уже стынет, —
Наташа на цыпочках танцем прошлась,
Надеясь, её в этих «па» не увидят,
И ей её выходка так удалась.

Ростов покраснел, встретив Соню в гостиной,
Он помнил интимный с сестрой разговор,
Явился пред нею как будто с повинной,
В себе признавая какой-то укор.

Но радость вчерашнего с нею свиданья,
Ему обошлась в сладкий их поцелуй,
Но нынче, пред всеми, в своё оправданье,
Нельзя было сделать, «заплывши за буй».

Назвав её «вы», целовал только руку,
Но «ты» им друг другу сказали глаза,
И в них поцелуй отразил всю их муку,
У Сони слегка проступила слеза.

Она словно взглядом просила прощенья,
За то, чрез Наташу напомнив ему,
О данном с отъездом его обещанье,
«Но вот, что случилось — сейчас не пойму».

А взгляд выдавал их так тонко и ясно,
Рождённое раньше их чувство любви,
Её взгляд, к тому же, ему — жить прекрасно,
Свободным как будто от всей суеты.

Его взгляд, вдобавок, что так иль иначе,
Не бросит её постоянно любить,
Поскольку она даёт взглядом, как сдачи,
Что вместе по жизни им надобно быть!

— Как странно, однако, — промолвила Вера,
А ей, как всегда, — что-то злое сказать:
— Николенька с Соней, (сама, как мегера),
Они, как чужие — на «вы» себя звать.

Хотя замечанье было; справедливо,
Всем стало неловко от сказанных слов,
И даже графиня, взглянув как-то «криво»,
Хотя и считала, как Сонин улов;

Как девочка тоже сама покраснела;
Она была против женитьбы такой,
Она и невесту ему присмотрела,
Из партий богатых и знатных судьбой.

Денисов же и к удивлению друга,
Сам в новом мундире и, как на парад,
Явился в гостиную, но без испуга,
Как будто в сражение, так был он рад.

Он весь напомаженный, благоухающий,
Любезный и с дамами, как кавалер,
К персоне своей взгляды всех привлекающий,
И сам, как мужчина — достойный пример.

2-1-2а

Вернувшись в Москву, он был принят родными,
Уже как герой, ненаглядный их сын,
Как милым, приятным считался другими,
А из женихов, как — из лучших один.

К тому же — поручик красивый гусарский,
И средь бомонда он — лучший танцор,
Изящным манерам, обучен рыца;рским,
И выпущен он на московский простор.

У старого графа достаточно денег,
И сын завёл лучшей породы коня,
(Ему не хватало лишь летом, как снега),
По-норову конь был быстрее огня.

Красив был Ростов в своей форме наездник,
Рейтузы и модны(е) на нём сапоги,
Он храбр был, к тому же, как каторжный смертник,
Ему не страшны ни овраги, враги.

Немного подрос, возмужал, как мужчина,
Скакал он прилично, бесстрашен в бегах,
Гордился гусарским своим уже чином,
А, в общем, он прочно стоял на ногах.

Знакомая дама его — на бульваре,
К которой он ездит всегда вечерком,
Мазурку ведёт у Архаровых в паре,
С фельдмаршалом Каменским также знаком.

Был членом уже он Английского клуба,
Знакомый полковник в нём был его друг,
На нём дорогая, из меха и шуба,
Отказа не знал он от многих подруг.

Любовь к госуда;рю немного ослабла,
Царь был обожаем в то время в Москве,
Она к нему словно немного озябла,
В его повседневной весёлой среде.

Царь слыл по Москве словно «ангел во плоти»,
Его так называли в Престольной всегда.
Он был в постоянной военной заботе,
Его обожанье внедрилось в года.

Побывка Ростова в Москве до отъезда,
Не сблизила их до серьёзной любви,
Меж ними «проплыла» какая-то бездна,
Веселье ему стало больше сродни.

Свобода во всём, и сейчас это важно,
«Успею ещё я, когда — захочу»,
И он, как в бою, окунулся отважно
В разгульную жизнь, «мол, потом оплачу».

Он как бы стеснялся и общества женщин,
Гусарское мужество — не растерять,
Он с Соней ещё даже не был обвенчан,
Но он притворялся, как в прятки играть.

Балы и бега, клуб и «женское счастье» —
Прилично гусару — герою войны,
Всё делал одной, под эгидою, мастью,
Не ведая в том за собою вины.

В честь Багратиона в том клубе Английском
Давался приём, и граф старый, Ростов,
Он сам старшиной пребывал в нём российским,
И — это один из главнейших постов.

Он был озабочен устройством обеда,
Приказы спуская о всех тонкостя;х:
Спаржа, земляника, телёнок и рыба,
(Хотят пораженье запить свои беды),
Князь знал всю заботу о русских костях.

Ему поручили устроить весь праздник,
Кто редко умел хлебосольно дать пир?
Он не жалел в дело даже бумажник,
Ведь князь слыл всеобщий народа кумир.

Был Митенька послан уже за цветами,
Расщедрился граф аж на двести горшков,
А вся подготовка была, как цунами,
Было; заморочено много голов.

В дверях стала слышна мужская походка,
Красивый, румяный вошёл сам сынок,
И чёрные усики, и также бородка,
Явился пред графом уже на порог.

— Ах, братец, помог бы, башка идёт кругом, —
Промолвил отец, как пред сыном стыдясь,
Вот ты бы с лошадкой своею, да цугом,
Привёз мне цыган, их не звал отродясь.

А музыка есть, не хватает веселья,
Военный ваш брат будет видеть их рад,
И слышать цыганское чудное пенье,
Все гости войдут в настоящий азарт.

— Так вот, — вскричал граф, схватив сына за руку,
К Безухову, графу, на санях ступай,
Прислал, мол, просить ананас, земляники,
Его-то там нет, взор к княжнам обращай.

Нежданно проблемы папаши Ростова
Взяла на себя часть труднейших забот,
Михайловна Анна: « Помочь я готова,
Отправлюсь сама я до Пьера, в поход.

Да мне и самой Пьер несчастный и нужен,
Письмо от Бориса он мне переслал,
Теперь, слава богу, при штабе он сужен,
А Пьер сейчас здесь — от жены убежал.

2-1-2б

— Ему передайте моё приглашенье,
Его запишу я, а что — он с женой?
Несчастный  наш Пьер в своём положенье,
Он просто убит той бродячей молвой.

И Анна с гримасой, подняв к небу очи,
В лице появилась большая печаль:
— Мой друг, он — несчастлив по жизни стал очень,
Душа он небесная, и мне его жаль!

Когда он женился — мы рады все счастью,
Он — граф и богат, жена блещет красой,
Но, надо ж случиться такому ненастью,
Ему поперёк стал мужчина другой.

Не просто другой, а дружок его бывший,
С медведем история помнится нам,
Тот Долохов, в дом его Пьер пригласивши,
Так он ему жизнь всю сломал — просто срам!

Он стал волочиться за Пьера женою,
Её, очевидно, взаимность была,
Ну, в общем — нельзя здесь пройти стороною, 
Измена, неверность в их дом, как вошла.

Приём в честь героя был дан уже в марте,
Все триста, с гостями, его человек,
Встречали героя в едином азарте,
Россию прославивший словно на век.

Однако известие о пораженье
Как с не;доуме;ньем прошло по Москве,
Мы все не привыкли терпеть отступленья,
Всегда ожидали победы в войне.

Неверье, растерянность бродит по людям,
А в клубе Английском, чем жил весь бомонд,
И слухи уже нехорошие блудят,
И каждый боится раскрыть о том рот.

А люди, дававшие темы к беседам,
Как князь Долгорукий и граф Растопчин,
Кто раньше был склонен в нём к общим обедам,
Теперь по домам — задавали почин.

В интимных кружках, зная доступ к секретам;
А все остальные — с чужих голосов,
И, склонные люди к различным наветам,
По своему каждый «имел свой улов».

Но, время прошло, и молчать — невозможно,
И клубные, те же, большие тузы,
Так не торопливо и сверх осторожно,
Опять в темы но;востей взяли в бразды.

Причины нашлись — почему мы разбиты,
ОДНО уже точно, как бродит в Москве,
Условья плохие всей армии быта,
Измена австрийцев в бездарной судьбе.

Поляк Пржибыче;вский — опять же измена,
Француз Ланжерон — нет доверья к нему,
Кутузова слабость, незнание дела,
И даже царя, как доверье всему.

Но русское войско на многих позицьях
Геройски сражалось, творя чудеса,
Хвалили враги, невзирая на лица,
Бездарна кампании всей полоса.

Штабное австрийское всё руководство,
Плюс русская бездарь в военных делах,
В угоду царям план сражений — уродство,
Победа считалась геройством в верхах.

Но главным героем — герой из героев,
Конечно, считался князь Багратион,
В Шенграбенском деле был на; поле боя,
И из Аустерлица войско увёл,

Не просто увёл, отступая с боями,
Не просто бежали, как дикой толпой,
Но стройными и в отступленье рядами,
Он всех уводил, отступая домой.

Не только заслуги в боях и сраженьях,
Был выбран героем князь Багратион,
А он был чужой, без связей, во мненьях,
Умом и делами заслуживал он.

Ежели бы не было Багратиона,
Он должен быть выдуман, как таковой,
Героя — почётное место у трона,
Занять мог бы даже и кто-то другой.

Но про Кутузова — так не; говорили,
Придворной вертушкой, считая его,
Бывало и шёпотом чуть и бранили,
Винили не только его одного.

О ярких примерах, о мужестве русских
В боях Аустерлицких наших солдат,
Рассказы слышны, но союзникам — чуждых,
Последним удобней бежать всем назад.

Тот знамя спас, то;т — убил па;ру французов,
Другой — пяток пушек один заряжал,
Примером, как Берг, был прилично контужен,
Но шпагу, в другую же руку он взял.

Про князя Андрея хранили молчанье,
Жалели, так рано, что молод — убит,
Оставив нам всем будто, как завещанье,
Покинув родных — тем и «каждый был сыт».

2-1-3а

А в залах элитного русского клуба
Висел голосов гомон разных мастей,
На зрелище это смотреть было любо,
На дикий разгул наших русских людей.

Сновали, как пчёлы в весеннем полёте,
Сидели, стояли, сходились они,
Обильной еды, от питья — были в поте,
Накала страстей, как от жгучей жары.

В мундирах, кафтанах, во фраках все гости,
У каждой двери был ливрейный лакей,
Костяк старых членов — почтенные «кости»,
И — каждый соседа знатней и древней.

Случайных гостей, в основном молодёжи,
Участников наших геройских боёв,
Денисов и Долохов, и; — Ростов тоже,
И многих участников средних слоёв.

Одетый по-модному — Пьер с грустным видом,
Ходил по всем залам как будто гулял,
И — словно привыкший ко всяким обидам,
Ему, кто не нужен — взгляд не обращал.

Годами он должен был быть с молодыми,
По связям, богатству — член старых кружков,
Не нужны богатому вовсе иные,
Зачем на них тратить и пару всех слов?

Бродил от кружка до кружка он, к другому,
Где мог быть востребован тот интерес,
Ему — дань отдавшему Наполеону,
Ему, полководцу, имевшему вес.

Кружки стариков из фамилий столь знатных,
Имели особый для всех интерес,
В них часто о подвигах молвили ратных,
А также — какой был «достигнут прогресс»:

Как наши, бежавшей австрийской пехотой,
Наткнулись на дикую эту толпу,
Они были смяты «австрийской заботой»,
Об этом не скроешь смешную молву.

Должны были русские просто штыками,
Среди беглецов проложить себе путь,
Они, несмотря ни на что, (между нами),
От русских штыков не боялись свернуть.

В другом кружке — речь об австрийском совете,
В котором Суворов кричал петухом,
В ответ на австрийские бредни все эти,
Желая пресечь глупость ту обухо;м.

Шиншин как бы в шутку сказал, что Кутузов,
Кричать петухом не смог опыт принять,
Ему возразили, что в крепкие узы
Главкома пытались за правду связать.

Ростов, как граф-ра;споряди;тель, поспешно
Обхаживал важных по чину гостей,
Здороваясь с каждым приветливо, нежно,
По духу был словно всем им, как родней.

Ростов Николай, его новый знакомый
Беседу о чём-то вели у окна,
Им Долохов был, другом ставшим искомым,
Он дружбою с ним был доволен сполна.

Но граф не успел дать приветствий герою,
Как вдруг доложили: «Прибыли ОНЕ!»
И гости сомкнулись, как в кучу, толпою,
С желанием видеть хотели бы все!

Уже развернувшись, спешил граф навстречу,
В передней, в дверях показался сам ОН,
Приветствия сыпались в виде «картечи»,
Явился пред ними сам Багратион.

Без шляпы и шпаги, и в новом мундире,
(Доверив швейцару оружье своё),
И весь в орденах, на груди словно гири,
Они отличали заслуги его.

И, как украшенье отваги героя,
Вся грудь в орденах и Георги;й с звездой,
В лице его — праздник победного боя,
И в нём — побеждённой Престольной Москвой.

Он шёл, как стесняясь, и, как держать руки,
Под пулями легче, привычней шагать,
Он, в самом-то деле, испытывал муки,
Впервые пришлось перед светом предстать.

Почётное место он занял в гостиной,
Вокруг вся столпилась московская знать,
На блюде серебряном  будто с повинной,
Но с видом, манерою очень картинной,
Лежали стихи в его честь, чтоб читать.

Сначала не понял, зачем ему блюдо,
Потом попытался он, всё же, читать,
Забрали из рук у него это «чудо»,
И автору дали их вслух воссоздать:

«Славь тако Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве, а Цезарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…

2-1-3б

Но он не докончил стихов своё чтение,
Дворецкий нарушил сие торжество,
Как здравницу, и с громогласным почтением,
Слова произнёс эти, как божество:
           «Кушать подано»!

Гремел «Гром победы раздайся» из зала,
Все встали, обед был важнее стихов,
Он стал словно искрой приёма накала,
Не нужно уже никаких больше слов.

Его посадили меж двух Александров,
(Беклешов, Нарышкин — по обе руки),
Как близости символ к царю его кадров,
Как верный помощник всей царской руки.

Пред самым обедом представил граф сына,
Узнав его, молвил ему пару слов;
Денисов и Долохов, и в том причина,
И с ними Ростов, как герои, по чину,
Сидели все вместе, украсив весь стол.

Напротив сел Пьер, с ним Несвицкий, князь рядом,
Сам граф со старшинами — против НЕГО,
Обед мог сравниться со спелым тем садом,
Зимой на столе плоды были его.

На блюде втором, исполинских размеров,
Красуется стерлядь, всем радуя глаз,
Являя обеду особым примером,
Гостей вовлекая всех в новый экстаз.

Шампанское, хлопая пробками, вскрыли,
Граф встал и поднял уже полный бокал,
Все гости тост ждали, готовыми были
Продолжить — как праздника яркий накал.

А тост был простой, но, идущий от сердца,
Желали здоровья все государю;!
Они словно в душах открыли все дверцы,
Любимому всеми в России царю!

Глаза увлажнились слезами восторга,
Опять «Гром победы» раздался, как гимн,
«Урра»! Многократно все гости исторгли,
Они с императором были своим.

Потом — За здоровье любимого гостя!
И певчие пели контату в стихах:

«Тщетны Россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног»…

И вновь — за здоровье всех важных все тосты,
И за учредителя — на радостя;х!

2-1-4а

При взгляде на Пьера видна перемена,
Унылым и мрачным казался весь вид,
Его угнетала супруги измена,
И нет тяжелее мужчине обид.

Намёки княжны, анонимно посланье,
Где с шуткою подлой — опять же намёк,
Что он сквозь очки плохо видит свиданья,
Жены его, Элен — судьбы своей рок.

Что связь с бывшим другом является тайной
Лишь для него, Пьера, и для; — одного,
Не верил молве он, возможно обманной,
А кто-то, за что-то терзает его.

Но Пьер с отвращеньем, смотревший на друга,
Поскольку сидел он напротив него,
Не мог так избавить себя от недуга,
Всё время лишь видеть его одного.

Не мог даже в праздник отвлечься от мысли,
Что правдою дышит такое письмо,
Его эти мысли всё время, как грызли,
Дышать стало трудно — «открыл, как окно».

Невольно текли его мысли о друге,
За храбрость простили ему все грехи,
Пьер принял его, сам сгорая от скуки,
Не ведая в то, что он лезет в верхи.

Его поселил Пьер в своём новом доме,
Взаймы и, как другу, дал денег ему,
От вида Элен пребывал друг в истоме,
Но Элен была недовольна всему.

С улыбкою, правда, терзала всё мужа,
Зачем, мол, ты друга такого впустил,
Видна была в друге к хозяину стужа,
Но Пьер как бы друга и не раскусил.

Цинично хвалил ему Элен-красотку,
Нахально всё время живя у четы,
Теперь, за столом мысли строились чётко,
Друг пе;реступил все приличья черты.

Хотя он красив, и овеян весь славой,
Но помнил Пьер скверный характер его,
Покрыть моё имя столь подлой забавой,
Особая прелесть в том есть для него.

Но я ж хлопотал за него, как за друга,
Призрел я его и помог же ему,
Выходит, вскормил я злодея, недру;га,
Какая ж причина подвигла к тому?

Любая нужна ему только отвага,
К тому же, у женщин имеет успех,
Ему неизвестно то слово Пощада,
Готов на пути уничтожить он всех.

Он любит, когда бы его все боялись,
И страшные мысли рождались в душе,
Задеть, возразить бы ему — опасались,
А лучше не связываться вообще.

Но, как отступиться и как уклониться,
Когда здесь задета его семьи честь,
Такому нахальству не должно проститься,
Должна быть ответная этому месть.

Напротив, все трое героев сражений
Охвачены общим весельем торжеств,
Особенно Долохов тем поведеньем,
Он с явным намёком на Пьера дал тост:

— Теперь, за здоровье всех женщин красивых, —
С улыбкой на Пьера нахально глядя:
— Любовников их, но для сердца дам милых,
Бокал поднимаю, Петруша, здесь я!

Глаза опустив, Пьер невольно пить должен,
Но он полон злобы и весь радражён,
Он вновь посчитал этот выпад, как ложный,
Теперь его «друг» быть не может прощён.

Пьер стал угрюм и ещё больше рассеян,
Ростов тоже тяжкий бросал Пьеру взгляд,
Считал, как мужчина, отвагой он беден,
Богач, муж — красивицы, общества — яд.

Он даже при встрече не вспомнил Ростова,
И он не ответил ему на поклон,
Когда за царя тост поднять все готовы,
Бокала не взял и не встал с места он.

— Так что ж вы? — Ростов, закричавши не вольно:
— Ведь тост за здоровье же государя;!
Пьер встал, и бокал осушил, как подпольно;
Ему — не до Пьера, кричал он «Ура»!
 
Лакей, раздававший контату для пения,
Почётному гостю, дал Пьеру листок,
Но Долохов выхватил от нетерпенья,
И, прямо сказать,  Пьера для озлобленья,
Таким был «друг» Пьера, к нему же — жесток.

Пьер, яростным взглядом окинувши «друга»,
И — что-то вдруг страшное вспыхнуло в нём:
— Не смеете брать! — крикнул он от недуга:
— Играете вы здесь со мною с огнём!

Ответный взгляд «друга» — весёлый, жестокий,
Опять же, с улыбкой, нарочно дразня:
— О, как я люблю ваш сей гнев столь глубокий:
— Не дам! Ты такой же здесь гость, как и я!

Пьер бледный, весь в гневе, рванул тот листочек:
— Вы… вы… негодяй! Вызываю я вас!
Ты весь по натуре, как дряни кусочек,
Ты зверем любому стать можешь из нас!

И, выпалив гневные мысли недру;гу,
Вопрос о вине жены — ясен теперь,
К ней ненависть вспыхнула также, как к «другу»,
Он Элен зачислил к числу всех потерь!

2-1-4б

Желанье его расплатиться дуэлью,
По сути, для Пьера — опаснейший шаг,
Ведь он — не военный, был склонен к безделью,
И он не держал пистолета в руках,
Зато им отлично владел его враг.

Вот здесь и проснулась у Пьера отвага,
На сцену поставлены жизнь или смерть,
Не мог он надежды питать к жизни благам,
Ему нетерпима вся та круговерть,

Ростов дал согласие быть секундантом,
Конечно, у нового друга его,
Несвицкий — таким же стал Пьеру «талантом»,
Хотя Пьеру про;сто Несвицкий — никто.

Пьер двинул домой, а два друга, героя,
Остались до вечера слушать цыган;
В Сокольниках место назначено боя,
Где до;лжно решиться — а кто из них «пан!»

Все точно явились на место сраженья,
Пьер меланхоличный имел как бы вид,
Ему — всё равно, кто пожнёт пораженье,
Душа вся «сварилась, уже — не кипит».

Лицо стало жёлтым, фигура чуть сникла,
Не спал он, наверно, тревожную ночь,
Виновность жены в мыслях явно возникла,
С ней надо расстаться и гнать её прочь.

«А я поступил на его как бы месте?
Да то же бы сделал, скорее всего,
Не ради какой-нибудь другу там мести,
Нам чувства природой даны для того.

К чему же тогда нам нужны все убийства,
Зачем афишировать эти дела,
Зачем превращать этот акт, как в злодейство,
Здесь тайна глубокая явно нужна!

Уйти, убежать иль зарыться куда-то…»
Но мысли иные над ним брали верх:
— Поругана честь, и должна быть расплата,
Для тех, кто вершит всё, лишь ради утех.

Но, может убит также и невиновный,
Он честь защищал, ему в свете — хвала,
Хотя треугольник погибнет любовный,
Но смерть ему тоже престиж отдала.

Когда всё готово, воткнуты в снег сабли,
Они означали схожденья барьер,
Казалось, желания как-то ослабли,
При виде предпринятых ранее мер.

Но перед дуэлью бывает обычно,
Противники могут умерить свой гнев,
И их секунданты, по просьбе их лично,
Пытаются сгладить у гнева «напев».

Несвицкий, как долгом, считал ту возможность,
Ещё раз напомнить «лихому бойцу»,
Что он совершает большую оплошность:
— Причина — обычна, и вам — не к лицу;

Подобным деяньям весь свет часто дышит,
Не стоит того — проливать свою кровь,
Противник ваш только и случая ищет,
Вовлечь вас в смертельный конфликт за «любовь».

При этом, он знает, вам — это в новинку,
В руках не держали ещё пистолет,
И он потому и плетёт паутинку,
Закрыть вам навеки весь жизненный свет.

Вы были неправы, моё в этом мненье;
— Да, да, это вспыхнул какой-то порыв;
— Позвольте от вас передать сожаленье,
Уверен, что примут они извиненье,
Чем вам, сломя голову, прыгать в обрыв.

— О чём говорить! Всё равно… Так готово?
Вы только скажите, идти как, стрелять?
На что нажимать, чтоб «сказать своё слово»,
В руках как мне правильно штуку держать?

С другой стороны была тоже попытка,
Их вновь примирить, но был резкий ответ:
— Нет, пусть испытает хоть раз эту пытку,
Ответ мой ему — так решительно — нет!

На малой поляне соснового леса,
Истаявшим снегом стелился покров,
И не было лучшего, как этого места,
Пускать здесь друг другу их яркую кровь.

Отмерены были шаги для схождения,
И — между барьерами в десять шагов,
Готово и место уже для сражения,
И каждый заране(е) был к смерти готов.

2-1-5

— Начнём, — молвил Долохов, и с нетерпеньем;
— Пожалуй, — с улыбкой сказал Пьер в ответ;
Начавшись, всё дело с таким намереньем:
Калекой ли быть, покинуть ли свет.

Уже не могло; само о;становиться,
Оно, как под гору катилось уже,
Должно было чем-то в конце завершиться,
Кому-то стать лучше, другому — хуже;.

К барьеру, вперёд, вышел первым Денисов,
И он, как в бою, зычно провозгласил:
— Коль нет к примирению вам интересов,
Пора начинать, бог уже нам простил.

Всем взять пистолеты, и на;чать сходиться,
И по роковому всем счёту, как «три»!
Несильный туман уж нача;л расходиться,
И жизнь словно замерла у всех внутри.

Вот оба пошли по готовым дорожкам,
Имели все право и раньше стрелять,
Замедленный ход дал «дружок» своим ножкам,
С улыбкой, и лучше бы Пьера узнать.

При слове «три», Пьер, как сбиваясь с дорожки,
По цельному снегу пошёл он вперёд,
Не мог прочно ставить свои даже ножки,
Шатало его, усложняя весь ход.

Нетвёрдой походкой, шагов так с десяток,
Боясь потерять его «мерзкую» тень,
Не стал дожидаться пути весь остаток,
Споткнувшись, нажал на курок в свою цель.

Он, не ожидая столь громкого звука,
Весь вздрогнул, потом улыбнулся себе:
«Вот кончилась эта притивная мука,
В моей так неравной с «героем» борьбе.

От выстрела дым, от густого тумана,
Ему мешал видеть его результат;
Ответного — нет, значит — смерть или рана,
Неужто, победа, неужто — виват!

Лишь слышны шаги торопливые «друга»,
А вот и фигура уже вся видна,
Он скрюченно шёл от такого недуга,
Отмщён был он Пьером «за дружбу» сполна.

Держался за бок он одною рукою,
В другой же — сжимал он ещё пистолет,
Похоже, уже не владел он собою,
Здоровью его нанесён тяжкий вред.

Ростов подбежал и сказал ему что-то,
Лицо было бледно, сказать еле смог,
— Пожалу…йте к месту, моя в том забота, —
Так крикнул он Пьеру: «К барьеру «дружок»!

Сначала на снег лёг у самой он сабли,
Жевать стал он снег, погасить внутри жар,
Он сел, но здоровье не стало той каплей,
Ответный «дружку» нанести свой удар.

Дрожал он всем телом, но та же улыбка,
Глаза излучали озлобленный взгляд,
Собрать сил остатки, была уже пытка,
Но вместе со снегом глотал он и яд.

Успел, всё же, выполнить выстрел по праву,
Хоть цель так близка и размером крупна,
Здоровье нашло на него всю управу,
И он расплатился за наглость сполна!

Все Пьеру кричали: «Да станьте вы боком,
Держите, прикрывшись, пистоль у груди; —
Пьер с кроткой улыбкой, как скованный роком,
Стоял гордо, открыто, весь виден вдали.

Но выстрел случился, и он промахнулся,
Бессильно лёг Долохов в снег лишь лицом,
Пьер как бы в себя ушёл и развернулся,
И в лес зашагал, весь довольный концом.

Несвицкий догнал, и, набросивши шубу,
Счастливца повёз он с победой домой;
В сердцах он отметил счастливую су;дьбу:
Богач — он и граф, и остался живой.

Уже лёжа в санях, молчал пострадавший,
И только он тихо и нежно стонал,
Но въехав в Москву, как момента он ждавши,
И, как на прощанье, Ростова позвал.

Гусара сразил вид несчастного друга,
И с нежно-восторженным видом лица,
Казалось, ему уже не до недуга,
А ждёт он предсмертного будто конца.

— Ну, как самочувствие? — «Скверно, неважно,
Убил я её». — Но кого? — «Свою мать!
Моя мама, мой ангел, любит так нежно,
Ей нужно заранее это сказать».

Заплакал, сжимая он руку Ростова,
И он объяснил, где и как он живёт,
Его, умирающим, знать не готова,
И, если увидит — не пе;реживёт.

Просил он Ростова, как нового друга,
Её приготовить к печальным делам:
—Возможно, последняя это услуга,
По очень коротким всей дружбы годам.

Помчался Ростов исполнять порученье,
Узнал он, дружок его, этот буян,
К великому также его удивленью,
Хотя и бывал он жестоким и пьян;

Жил с мамой, старушкой, горбатой сестрою,
И был самый нежный им сын он и брат,
Кормилиц семьи — ему честь, как герою,
Лежит, умирая, как богом прокля;т.

2-1-6а

В последнее время Пьер виделся редко,
С женою не спал, он её презирал,
В ночь после дуэли, он в комнате предка
Себя разместил, ведь он очень устал.

Мучительной бы;ла последняя ночка,
А после дуэли — ещё тяжелей,
В судьбе не поставлена даже та точка,
А что же с женою, как быть ему с ней?

Пытался заснуть он, прилёг на диване,
Забыть бы ему всё, что делалось с ним,
Но сгусток и чувств, и всех мыслей — цунами,
Взыграли в душе словно ими — гоним.

Не только уснуть, сидеть просто на месте,
Не мог он спокойно, был должен ходить,
Все виденья смешаны были, как в тесте,
Не мог он в сознание переварить.

Ему представлялась жена после свадьбы,
С плечами, как мрамор, зовущими к ней,
С её взглядом страстным и жадным, и как бы —
Что всё подчиняться должно было ей.

А рядом — красивое, наглое, дерзкое,
Как на; том обеде, «дружочка» лицо,
И, как на снегу, лежал — было всё бледное,
Его, не сказавшего даже словцо.

«Убил я любовника, это случилось,
Как мог я такое себе допустить?
А вот почему на судьбу отразилось?
Женился на ней, сам с собою в борьбе.

Как мог я жениться, вот в том и виновен,
Опять же — женился, её не любя,
Давленьем отца её я и был сломлен,
Как мог ей сказать тогда: «Вас люблю я»!

Но раньше в душе был я очень доволен,
Гордился женой я уже много раз,
Её светским тактом был я словно болен,
И созданных ею всей жизни прикрас.

Гордился я Элен и светским приемом,
Такой неприступной её красотой,
Гордился, в котором мы жили с ней, домом,
Но также гордился и я, сам собой.
 
Я думал, не понял всё то её «злато»,
И в том упрекал себя — я виноват,
Разгадка была в страшном слове — «разврата»,
И я, вместе с нею, тем словом объят.

О деньгах с ней братец ведёт только речи,
При этом, дарил поцелуй он всегда,
Да не один, а в обнажённые плечи,
Она целовать позволяла себя,
Но денег ему не даёт никогда.

Отец, как шутя, возбуждал её ревность,
Она — со спокойной улыбкой в ответ:
— Не так я глупа, чтоб играть свою честность,
Ему не должна я давать свой совет.

Вопрос я ей за;дал житейский однажды:
— Когда в её планах иметь нам детей?
— Детей?! Я не дурра иметь от них жажду,
И чтоб от меня ты не ждал радосте;й!

Он вспомнил всю грубость и мыслей, и речи,
Вульгарность частенько бывает в ответ,
Бывало, как сыпала ими картечью,
Что был удивлён даже высший тот свет.

Успех у мужчин её, даже у женщин,
Не мог Пьер понять, отчего — не любил,
«Зачем же тогда с нею я был повенчан?
Я знал, что развратна — себя я убил.

Убиты мы оба одной только ею,
Семья — она ей не нужна никогда,
Отныне винить никого я не смею,
И жить с своим горем один буду я.

Позор его имени, как то несчастье,
Но — это не так и всё это же — вздор,
Людовика казнь и его все ненастья,
Двояко ценили — и вздор, и позор.

Одни говорили, что он был преступник,
Другие — его причисляли к святым,
А он просто жизни своей был, как спутник,
У всех тех сторон — своя правда над ним.

Потом Робеспьера казнили — был деспот,
Кто прав, кто виновен? Пожалуй — никто,
Покуда ты жив, так живи словно тесто,
Будь честен и жди, как взойдёт ли оно.

Из жизни из нас так уйти может каждый,
И я умереть даже час мог назад,
Не стоит терзать себя даже однажды,
Как, если попал ты случайно в тот ад.

Вся жизнь впереди, и хотя — как секунда,
В сравнении с вечностью жизни, во(о)бще,
Но как бы вся ни; была нам она трудна,
Живи, как живёшь, и как можно — проще;.

Когда он считал, что уже так спокоен,
От всех тех навязчивых мыслей и дел,
Не мог он расстаться, как был ими болен,
Ему представлялась она, как удел.

Он чувствовал к сердцу прилив словно крови,
Опять должен двигаться, что-то ломать,
Зачем, не любя, ей признался в том слове?
Уже надоело его повторять.

Он вспомнил Мольера с его выражением:
«Зачем в дело влезть меня дёрнул сам чёрт»,
И он поднял на смех своё положение,
Все прошлые чувства я кину за борт».

2-1-6б

Не мог оставаться с ней под одной кровлей,
Не мог и представить, как с ней говорить,
Он принял решенье хозяйскою волей,
Расстаться, уехать, но жизнь сохранить.

Велел камердинеру укладывать вещи,
На завтра отчаливать вновь в Петербург,
Но он понимал, как зажат будто в клещи,
Она — ведь жена — не отделаться вдруг.

Когда, неся кофе, слуга зашёл утром,
Пьер спал, держа книгу, раскрытой в руках,
Забылся он сном, не мог понять ну;тром,
Где он, зачем обувь осталась в ногах.

— Графиня изволили знать, светлость ваша,
Вы дома? — такой слуга задал вопрос,
Но он не успел дать ответ ему даже,
Как вдруг перед ним её облик возрос.

Графиня сама уже, в белом халате,
Атласном и шитый он весь серебром,
Косы; две и, как диадемою в злате,
Явилась к нему, в кабинет словно гром.

Вошла величаво, явилась спокойно,
С морщиночкой гнева на белом лице,
И ей, как жене, подобает достойно,
Всё знать о дуэли и что там в конце.

Пьер робко, как заяц, окинувши взглядом,
Но делает вид, продолжая читать,
Присела и ждёт, и с презрительным «ядом»,
Она начинает свой гнев выражать:

— Так что вы наделали с вашей дуэлью,
Храбрец отыскался, и что за дуэль,
И что доказать, и с какой такой целью?
Да вы посадили нас вместе на мель!

Вы верите всем и всему, что вам скажут!
Что Долохов, друг ваш, — любовник был мой,
Убив его, в обществе нас все «размажут»,
Вы стали с рогами, как над головой!

Теперь — мы посмешище в нашей Престольной,
И каждый отныне вам может сказать,
Что вы, в пьяном виде, вели недостойно,
Что умным и здравым нельзя вас назвать.

Вы без основанья поверили слухам,
И вызвали друга на эту дуэль,
Вы слаб, дорогой, и умом, даже духом,
Обратную вы всю достигли так цель.

Но вы! — как могли вы поверить в такое,
Что он — мой любовник, и вдруг, почему?
Чем с вами, мне общество лучше иное,
С ним мне интересно, и вот — потому!

Вот, если б вы были умней и приятней,
То я предпочла бы быть с вами всегда;
— Молчите, мне с вами и с ним всё понятней,
Обмана в семье не прощу никогда!

— Так я говорить ещё с вами не смею!
Но нет, мне извольте, я смело скажу:
— Жена с таким мужем, как вы, разумею,
И я, как все женщины здраво сужу;

Имела б любовников, но — терпелива…
И я в этом плане семье вся верна;
Пьер взглядом окинул её так брезгливо,
Во взгляде всей ярости она не ждала.

А может нарочно устроила ссору,
От мужа такого избавить себя,
И дать ему право, и дать ему фору,
Вопрос бы поднял он, её не любя.

Страдал он физически в эту минуту:
Не мог он дышать и стесняло всю грудь,
Слова её вызвали ярость и смуту;
— Нам лучше расстаться, — успел он вздохнуть.

—Расстаться?! — извольте, всегда я готова,
Но дать состояние вы мне должны,
Вот чем испугали, найду мужа снова,
Жене ведь для жизни и деньги нужны.

Вскочил Пьер с дивана от наглости этой,
Шатаясь, он с яростью бросился к ней:
—Убью! — закричал, за живое задетый,
Доской угрожал, сделав шаг уже к ней.

Она отскочила, ей сделалось страшно,
На пол бросил до;ску, разбив на куски,
С руками раскрытыми к ней шёл опасно,
Расправу над ней совершить от тоски.

Он к ней подступал с таким страшным криком,
Что с ужасом в доме услышан был крик,
Бог знает, случиться могло что, но мигом,
Она убежала, Пьер — чуточку сник.

Давно стало ясно, не будет возврата,
Оставил жене Пьер «живой» документ,
Где в нём подтверждалась его вся расплата,
На всю половину имений — утрата,
Уехал в столицу он в данный момент.

2-1-7а

Минуло два месяца от всех известий
О гибели князя Андрея в боях,
Ни розыски тела сражений на месте,
Ни в пленных в чужих и далёких краях;

Не дали каких-либо тех результатов,
И даже намёка, зацепки в том нет,
Семья была горем великим объята,
Погас словно в доме у них белый свет.

Одна оставалась лишь в том вся надежда,
Что поднят людьми из селений, вокруг,
Лежит где-то в доме, каких там, как бездна,
Какой у него от сраженья недуг?

Отец из газет лишь узнал о сражении,
Где кратко, невнятно и в них, как всегда,
Не сказано прямо о том поражении:
С Союзом трёх стран получилась беда.

Ещё чрез неделю — письмо от Главкома:
«Пал в битве героем он, с флагом в руках,
Достойный отца и отечества трона» —
Писалось Кутузовым в этих строках.

Когда был один он в своём кабинете,
Уже в поздний вечер известье пришло,
Чего опасался князь больше на свете,
Что счастье из дома навеки ушло.

Что нет продолжения линии рода,
Остался один он средь «глупеньких баб»,
Болконских закончится знатна(я) порода,
Ведь он уж старик и, конечно же, слаб.

Но он, никому не сказавши об этом,
Как обыкновенно, уже в день другой,
С утра на прогулку пошёл он с рассветом,
Скрывая в душе необычный гнев свой.

Когда, как обычно, к нему вошла Марья,
Стоял и точил, как всегда у станка,
Лицо было грустным, накрыто печалью,
Но горем не сломлен, а злой он слегка.

Его странный вид на тревожные мысли
О брате заставили вспомнить её,
Известий же нет, всех давно они грызли,
Несладкое стало без брата житьё.

Она как-то сникла в предчувствие вести,
По виду отца, они были плохи:
— Андрей…что отец? — не сойду я ни с места,
Опять же французы, как наши враги.

Всё сказано ею с душевною болью,
Не выдержал он такой дочери взгляд,
Проникся он к дочке той редкой любовью,
Любовный она будто впрыснула яд.

Отец отвернулся, заметны и слёзы,
Но он в тот момент сильно был раздражён,
И князь, не меняя всей ярости позы:
— В погибших и в пленных — не о;бнаружён!

Как будто желая прогнать княжну криком,
Он выпалил ей: «Значит сын мой — убит!»;
Княжна поняла, князь душой и всем ликом,
Замкнувшись в себе, в одиночку скорбит.

В ней чувство родства и единства разлилось,
Сверх сильной печали, постигшей семью,
Забывши весь страх — «как бы что не случилось»,
Отца обняла, подошедши к нему.

— Меня не гоните, скорбеть будем вместе;
— Мерзавцы там все! — закричал старый князь:
— Ни совести нет у них, даже ни чести,
Зачем нам, России, вся с немцами связь?

Угробить людей и сгубить войско наше,
Но… ради чего? Иди Лизе скажи, —
В Европе чтоб быть нам сильнее и краше,
Ты ей осторожней о всём сообщи.

Бессильно присела княжна в кресло рядом,
И слёзы залили ей девичий лик,
Ей вспомнилась сцена прощания с братом
И тот образок, одевавший в тот миг.

— Отец, расскажите мне, как это было?
— Убит он в сраженье, где их вся судьба,
Испортить хотел бы я многим там рыло!
Но — слишком неравная с ними борьба.

Теперь же ступай, Маша, к нашей ты Лизе,
И всё расскажи ей — всё, как оно есть,
Ей всё это будет в ужасном капризе,
Ей — просто от жизни какая-то месть.

Княгиня сидела и что-то вязала,
Счастливо спокойным светился в ней взгляд,
Она уже скоро приплод ожидала,
И весь организм только этим объят.

— Мари, — отстраняясь от пяльцев, сказала,
При этом, откинувшись как бы назад:
— Дай руку сюда, на живот, я всё ждала,
Начнётся когда сей толчков водопад.

— Вот слышишь? Мне страшно, — промолвила Лиза:
— И знаешь, Мари, его буду любить, —
Закончила Лиза свою с тем репризу:
—Нам вместе теперь предстоит счастье вить.

2-1-7б

Лицо, погрузив княжна в Лизино платье,
Уже не поднять было ей головы,
Она обхватила колени в объятья,
И плакала, чувства скрывая свои.

— С тобою что Маша? — «Грущу об Андрее», —
Она в продолжение у;тра, не раз,
(Готовить невестку к несчастью — важнее),
Пыталась сказать ей об этом сейчас.

Причин этих слёз она не; понимала,
Но было тревожно их видеть всегда,
И Лиза привыкла и им не внимала,
Сомнение вкралось, а может — беда?

Уже старый князь зашёл к ней пред обедом,
Которого Лиза боялась всегда,
Лицо было злое, с расстроенным видом,
Ни слова не вымолвил — может беда?

Княгиня задумалась и с пониманием,
На Марью взглянув, и заплакала вдруг,
И вновь на Андрея — её всё внимание,
И вновь за Андрея у Лизы — испуг.

— Так что от Андрея уже есть известие?
— Нет, знаешь, ещё не могло и придти,
Пока нам о нём ничего не известно,
Папа; беспокоен, мне страшно, пойми.

— Нет, нет, ничего, никаких нет известий,
Вонзая лучистый на Лизу свой взгляд,
Она скрыть решила плохие все вести,
Когда станет ясно, пустить в ход и яд.

Княжна, старый князь, из них каждый отдельно,
Носили, скрывали свою в этом боль,
Уверен был князь: сын убит безраздельно,
Послал человека  исполнить всю роль.

Погибшего сына искать заграницей,
И памятник он заказал уж в Москве,
Но, всё же, надежда в душе чуть теплится,
И сын возвращался, так снилось во сне.

Старался он не и;зменять образ жизни,
Но силы уже изменяли ему,
Он полон был жалости к сыну, отчизне,
И с каждым днём хуже — уже самому.

Он меньше ходил, ел и спал меньше тоже,
Слабее он делался с каждым вновь днём,
Мари; всё молилась, был жив бы, о боже!
Ждала тех известий всё время о нём.

2-1-8

— Но, милый мой друг, — вдруг сказала княгиня,
С улыбкой, похожей на всю их печаль,
С неё давно спала её вся гордыня:
— Мне что-то себя уже, кажется жаль.

Боюсь, что от завтрака станет мне дурно;
— Ах, что с тобой, душечка, ты так бледна?
Нужна акушерка, — вскочила столь бурно:
— Послать за Богдановной, здесь счас она.

И вот уже в доме у них — акушерка,
Спокойной походкой, спокойный весь вид,
Уже не нужна никакая проверка,
Младенец на свет божий выйти спешит.

— Но как, из Москвы доктор же не приехал;
— Вы не беспокойтесь, я сделаю всё,
Мне здесь в этом деле ничто не помеха,
В покое всё будет здесь ваше житьё.

Княжна в беспокойстве ловила все звуки,
Свою иногда отворяла и дверь,
Несла в своих мыслях двойные все муки,
Как верная дому, природная дщерь.

То в кресло садилась, то просто молилась,
Но не утешала молитва княжну,
Как вдруг на пороге старушка явилась,
Как бывшая няня, ей сгладить нужду.

Нужду — успокоить её все волненья,
За брата, за Лизу, исход и родов,
Какая-то в доме волна потепленья
Достигла семейных её берегов.

Сам старый князь был пленён полным волненьем,
Он тихо шагал, меря свой кабинет,
Был послан слуга, узнать ход весь теченья,
И есть ли уже хоть какой-нибудь след.

— Что роды проходят, пока — всё нормально,
Ступай к князю и успокой ты его,
Семья должна в радости жить, не печально,
Понять это надобно, прежде всего.

Зима, она будто с отчаянной злобой,
Воспрянула в эту тревожную ночь,
Хотелось ей стать в этот раз, как особой,
Обрушила сверху на нас свою мощь.

Казалось, последние снег и бураны,
Испортить чтоб людям житьё и бытьё,
Возможно, чинить им какие-то раны,
И так усыпить их людское чутьё.

Встречать немца-доктора тёмною ночью,
К дороге в посёлок, в её поворот,
Был выслан патруль с фонарями и срочно,
Один доктор бы не нашёл нужный брод.

Уже княжна Марья оставила книгу,
И, молча, глядела старушке в глаза,
В открытую раму «влетела интрига»,
Что и послужило началом конца.

Пытаясь закрыть окно, вскрикнула няня:
—И сани с фона;рями — все на конях,
Ну вот, и дождались, голубушка, Маня,
И дохтур явился в глубинных краях.

Накинув шаль, Марья бежала навстречу,
Чтоб к Лизе скорее попал уже врач,
(Уже приближался в селе поздний вечер).
Чтоб роды прошли бы без всех неудач.

Ей слышалась речь и голос здоровый,
Кому-то дворецкий внизу отвечал,
Каким-то родным он казался, знакомым,
И он их по имени всех называл.

«Неужто Андрей — это было б чудесно,
И так необычно — счастливый конец,
Он жив и здоров, и герой, всем нам лестно,
И счастьем наполнился дом, наконец.

Да, это был он, но узнать его трудно,
Он бледный, худой и — какой-то другой,
Но — это мой брат, и мы все беспробудно,
Живя здесь, всё время теряли покой».

Он обнял сестру, но и сам — неспокоен,
Но — счастлив, оставшись, как чудом, живым,
Всех в здравии видеть — опять успокоен,
Как с неба подарком просыпался им.

2-1-9

Княгиня лежала на мягких подушках,
И волосы пря;дями вились у щёк,
И ротик чудесный, и губки с опушкой,
Увидев Андрея, рот молвить не смог.

Глаза заблестели, смотрели с волненьем,
Оставив на муже испуганный взгляд:
«За что же мне в жизни подобное «мщенье»,
Мне жизнь принесла и ребёнка, и яд».

Смотрела на мужа, но не понимала
Его появления вдруг перед ней,
Она в это время нещадно страдала,
Жизнь новая в свет выходила смелей.

— Но, Лизонька, душечка, — молвил он слово,
Которое ей не дарил никогда,
Но тёплые чувства семейного зова,
Когда ждёшь ребёнка, слетят иногда.

— Бог милостив, — есть и у нас вся надежда,
На благополучный, счастливый исход;
Он ей поцелуй подарил очень нежно,
Рождался наследник, продолжить их род.

Она вопросительно смотрит на мужа:
«Я помощи жду, ты не можешь помочь,
И кто ты такой, мне совсем ты не нужен?
И свет для меня поглощает вся ночь».

Как на;чались и продолжались мученья,
Андрея просили покинуть жену,
Княжна и Андрей ждали все облегченья,
Природа им всем «объявила войну».

Беспомощно-жалкие слышались стоны,
Как вдруг словно взрыв прогремел страшный крик,
Крик смолк, но другой, тот иного был тона,
И он продолжался, и вовсе не сник.

Он понял значение этого крика,
И чувства его пробудила слеза,
А радость настолько родилась велика,
Что слёзы залили Андрею глаза.

Внезапно открылась дверь комнаты Лизы,
И выскочил доктор, лица на нём нет,
Опять в этом доме — сплошные сюрпризы,
И снова, как прежде, погас в доме свет.

Почуяв неладное, прыгнул князь в двери,
Уже Лиза мёртвая, лёжа пластом,
В момент князь не мог даже в это поверить,
Что станет пустынным родной ему дом.

К отцу князь вошёл в кабинет мирно, тихо,
Старик уже знал, он стоял у двери,
Понурые оба, в плен взяло их лихо,
Но сделать уже ничего не могли.

Он, молча, повис, обхватив шею сына,
А сам зарыдал, как мало;е дитя,
Семью обрекла смертоносная тина,
Не дав им нормального даже житья.

Чрез три дня уже отпевали княгиню,
Прощаясь, увидел он то же лицо,
Он спрятал подальше свою всю гордыню,
Оно «говорило» всё время словцо:

« Ах, что со мной сделали, я вас любила»;
Причиной мог быть за Андрея и страх,
Возможно, его отчуждённость убила,
Он славу решил добывать в тех местах.

Дней пять не прошло, как младенца крестили,
Им был вновь рождённый — Сам князь Николай,
В помятой купели его поместили,
Казалось бы, он испытал уже рай.

Священник помазал и ручки и ножки,
И нянечка вынесла сына к отцу,
А крестными стали у этакой крошки
И Марья, и дед, им, конечно, к лицу.

2-1-10а

Участье Ростова в дуэли — замято,
Об этом, во всю, постарался отец,
Из дела оно словно было изъято,
Он мог быть разжалованным, наконец,

Но он был устроен уже адъютантом,
К высокому чину Престольной Москвы,
Что дало возможность ему быть гарантом,
Избавиться о;т такой «грозной тоски».

В деревню не мог ехать со; всем семейством,
Остался при новой работе в Москве,
Он был восхищён своим новым знакомством,
Понравился друг, приглашал и к себе.

Он после больницы всё время был дома,
Был нежно любимый, как мамин сынок,
И не было лучшего сыну, чем крова,
Иметь для лечения свой уголок.

Она полюбила Ростова за дружбу:
— Сын так благороден, душою он чист,
Какую мой Федя за всех вынес ну;жду,
А этот Безухов, дружок — эгоист!

Богач, он отделался, таки, деньгами,
А Федя мой жизнью своей рисковал,
А эта дуэль, я скажу между нами,
Так этот Безухов проблему создал.

Вы поняли Федю, я вам благодарна,
Люблю, милый граф вас, я всею душой,
Но то, что случилось, настолько печально,
Один пострадал только Федя в том мой.

Сам Долохов при своём выздоровленье,
Говаривал другу такие слова,
Что будто сложилось плохое столь мненье,
И ходит об этом в округе молва.

— Меня здесь считают все злым человеком,
Но знать не хочу никого, кроме тех,
Кого я люблю до скончания века,
И кто не приносит мне в жизни помех.

Того люблю так, что и жизни не жалко,
Но всех уничтожу на светлом пути,
Для тех, кто мешает, имеется палка,
Так лучше им сразу с дороги уйти.

Есть пару друзей у меня очень верных,
И мать, и сестра, с ними ты — Николай,
Ты — новый мне друг, но уже как бы — в первых,
И вот он и весь в моей жизни тот рай.

А на остальных обращаю вниманье,
Насколько полезны мне или вредны,
Такое у жизни моё пониманье,
В друзьях у меня, кто мне в жизни нужны.

Но все почти вредны, особенно бабы,
Мужчин я встречал благородных, но баб,
Графинь иль княгинь, иль иных всех их я бы…
Таких в жизни много, а — это лишь скарб.

Но я не встречал ещё преданных женщин,
Небесной всех мыслей и чувств чистоты,
Ищу я такую, с кем мог быть повенчан,
Но не нахожу даже их я следы.

Ежели ещё дорожу своей жизнью,
Хочу очень встретить — пленила тоска,
Такую, когда на моей даже тризне,
О ней все бы молвили чудо-слова.

Я вижу, мой друг, ты не всё понимаешь…
— Да нет, почему мне здесь всё не понять?
— Ты очень уж молод и много гуляешь,
И хочешь от жизни всё многое знать.
 
2-1-10б

Вернулось в Москву всё семейство Ростовых,
В начале зимы — и Денисов их гость,
Всё время в Москве, как из самых весёлых,
Ростову все дни провести удалось.

Веселье коснулось не только сыночка,
Семейству всему и гостям вместе с ним,
Домой приезжал сынок не в одиночку,
Друзей привозил, кем был очень любим.

А в доме девиц было — просто на выбор,
И девушка Соня, шестнадцати лет,
Красавица Вера, Наташа, как табор,
И, в общем — всей молодости яркий свет.

Царила любовностью вся атмосфера,
Влечения чувства царили над всем,
Сквозила во всём та приличная мера,
И было всё видно, кто с кем и зачем.

Конечно же, Долохов был частым гостем,
Всем сразу понравился, был он красив,
Герой-офицер, холостой, вышел ростом,
Хотя был немного он как бы спесив.

Однако, не нравился он лишь Наташе,
И чуть не поссорилась с братом своим,
Она раскусила характер типажа:
— Он — злой, неприятен и так нелюдим.

К примеру, Денисов мне очень приятен,
Ведь он не хвастун, хоть кутила, герой;
— А мне друг мой, Долохов, как богом даден,
Ты б видела с мамой, в семье он какой!

— А, знаешь ли, братец, влюбился он в Соню,
Наташа хотя и была молода,
В любовных делах вся готова, как к бою,
И правдой всей в спорах «стреляла» она,

Хотя не любивший он дамского круга,
Но, как на свидания ездит к ним в дом,
Он Соню, как жертву наметил в подруги,
И весь интерес его был только в том.

Смотрел он на Соню такими глазами,
Без краски в лице не терпела сей взгляд,
Графиня с Наташей краснели и сами,
Его, этот взгляд, излучал словно яд.

Давно уже видно всем стало в их доме,
Что этот и сильный, и странный их друг,
Попал под влияние Сони — лишь кроме,
Всех радость сковала и даже — испуг.

Влияние Сони, такой же красивой,
Влюблённой в Ростова, кем был его друг,
Настолько так стало неотразимо,
Что он растерял свой обычный досуг.

Ростов замечал новый вид отношений,
Но он не хотел в них особо вникать,
«Все там влюблены» — не стал делать он рвений,
И не захотел в той игре им мешать.

Как было всё прежде, то стало неловко,
И он уклонялся от всех новых встреч,
В любые веселья вне дома так бойко,
Гусар погружал теперь «острый свой меч».

Война с Францией после разгрома Союза,
Не кончилась мирным обычным путём,
И осенью вновь легла вся та обуза,
Как будто страна полыхнула огнём.

Военный набор был назначен в России,
Восполнить армейский состав всех родов,
Война всем казалась подарком стихии,
По воле бездарных союзных голов.

Готовность к войне для семейства Ростовых,
Была лишь в проблеме, как сам Николай,
Поставит себя в число тех готовых,
С Денисовым вместе в армейский встать рай.

В Москве ни за что не хотел оставаться,
И ждал он Денисова, ехать с ним в полк,
Весельям отъезд не мешал отдаваться,
Уже он познал в них усладу и толк.

Он редко бывал уже в собственном доме,
Текло его время в обедах, балах,
Ещё из занятий и скачек, всех кроме,
Всегда пропадал он на всех вечерах.

2-1-11

На день Рождества Николай — ещё дома,
Был подан отменный, праздни;чный обед,
Ростова пленила по дому истома,
Был официально-прощальным, им вслед;

С Денисовым их, уже после Крещенья,
Как проводы в армию был тот обед,
И в том числе Долохов, для настроенья,
Оставил последний в их доме он след.

Ещё никогда в этом доме Ростовых,
Такой не царил силы воздух любви,
От этих всех чувств, как и старых, и новых,
Уже эти чувства засели в крови.

Ростов, как всегда, прибыл пе;ред обедом,
Он сразу заметил «напряг» всех людей,
Особенно были взволнованы, следом:
И Долохов, Соня, графиня и с ней.

Должно что-то случиться, чуткостью сердца,
Он стал осторожен и нежен, как друг,
Наташин вопрос в обед всыпал, как перца,
Но он прозвучал не напрасно, не вдруг.

— А вечером — бал у учителя танцев,
Николенька, едешь сегодня на бал?
— Не знаю, успею ли, мало в том шансов,
Архаровым я обещание дал.

А ты?.. — обратился он к новому другу, —
Но понял мгновенно — напрасный вопрос,
И, даже поддавшись немного испугу,
Бестактным в момент оказался сей спрос.

— Да, может быть…но ещё точно не знаю, —
Сердито и холодно был дан ответ,
Я в игры такие совсем не играю
И мне и не нужен подобный совет.

При этом, нахмурившись, глянул на Соню,
Каким на обеде был встречен им Пьер,
Для Коли оставил такую же долю,
Уже перейдя весь приличный барьер.

«Так, что-то случилось», — он чувствовал это;
Тем более Долохов вскоре исчез,
Какое-то близилось тайное вето,
Всей дружбе с ним словно наперерез.

Позвал он Наташу: «Тебя я искала,
Но ты не хотел тогда верить в то мне»;
Она торжествующе, вновь повторяла:
— Он ей предложение сделал в судьбе.

В Москве, за то время его пребыванья,
Не жаловал Соню общением с ней,
Он ей уделял даже мало вниманья,
Но он не давал обещания ей.

Узнав эту новость, как что-то сорвалось,
Блестящая партия для сироты,
Его чуть задело, коснулось, казалось,
Но чувств не расстроило всей полноты.

Родители в доме, и мнение света:
Нельзя отказать было в этом ему;
И первое чувство, достигнув расцвета:
Вся злоба на Соню легла, ко всему.

Готов был сказать: «Как всё это прекрасно!
Долой обещания детских всех лет»,
Но он не успел, как сестрица столь ясно,
Дала неожиданно, вновь, свой привет:

— Она отказала, при этом, сказала,
Что любит другого и очень давно;
И в этот момент его злость вся пропала,
Ему уже стало и не всё равно.

«Другой дать ответ не могла моя Соня», —
Подумал с любовью о ней Николай:
«Такая уж выпала Сонина доля,
Найти по любви свой единственный рай»!

— И сколько её ни просила графиня,
Она не изменит решенье своё,
По очень простой и известной причине:
Она всегда любит его одного.

— А мама просила! — сказал он с упрёком;
— Да, — молвила Ната: «Но ты не сердись,
На ней ты не женишься, видится роком,
И с этим законом уже ты смирись».

Но мне бы увидеть и на;чать беседу,
Ах, прелесть какая мне, Соня моя,
Не дам никому мою Соню в обиду,
Она для всех в доме и наша сестра.

С испугом вбежала вдруг в комнату Соня,
Как будто на ней и висит вся вина,
Подумал Ростов: «Вот какая тихоня,
А твёрдость характера сразу видна»!

Он по;целовал только Сонину руку,
Отдельная встреча была в первый раз,
Она испытала от встречи лишь муку,
Она повторила ему свой отказ.

Он начал опять разговор с уговоров,
И вновь перебила, вменяя отказ,
— Но, ваш сей отказ не снимает всех споров,
И матушка вам говорила не раз.

— Но, если отказ ваш имеет причиной,
Питая надежду в любви, для меня,
То я, вас любя, но быть вам половиной…
— Но мне и довольно, за вас рада я.

— Я молод, война, был я ранен, вновь еду,
И кто его знает — останусь ли жив,
А в том потому всей надежды и нету,
Лишь здесь о кошмаре я словно забыл.

Расслабился я, находясь здесь с друзьями,
Сейчас ничего не могу обещать;
Влюблялся не раз, говоря между нами,
Но вас я люблю, как сестру и как мать.

Но Федя — прекрасный и он — благороден,
Недаром сдружились, он тоже — герой…
— Пусть будет ваш друг, как вы тоже свободен,
И я вас люблю, вы же тоже брат мой.

И буду любить вас я долго и верно,
И буду я ждать, не теряя надежд,
Хотя всё идёт для меня слишком скверно,
Но, как говорят: не снимая одежд.

— Вы ангел, и я вас не стою, но только,
Боюсь я вас, Соня, сейчас обмануть…
И как бы то ни было мне уже горько,
Вы дали мне повод свободно вздохнуть.

2-1-12

Всеобщее мнение в нашей Престольной,
Что самые модны(е) с весельем балы,
От гнёта ханжей до того своевольных,
Давались Иогелем в танцах Москвы.

Довольные были учителем танцев
Все люди и всех молодых возрастов,
На этих балах было много и шансов,
Найти себе пару от гнёта оков.

К промеру, на них две княжны Горчаковы
Нашли себе очень приличных мужей,
И слава о них разнеслась «через горы»,
И многим  для них стали в жизни важней.

На этих балах был один лишь хозяин,
«Летающий», Сам — словно пух, как танцор,
Он тон задавал словно был на них барин,
И не допускался от старших надзор.

И даже pas de chale иногда танцевали,
И лучшей в сим танце Наташа слыла,
Её грациозность там все признавали,
О них, вместе с Соней, молва вся текла.

На этот же бал была нанята зала
В известном Безуховых доме-дворце,
Мазурка в то время уже привлекала,
Она среди танцев была, как в венце.

Там много хорошеньких девушек было,
И обе Ростовы — из лучших слыли;,
А Соню особая радость накрыла,
Её «женихи» в этом ей помогли.

Пропали надежды, горда тем отказом,
С порывистой радостью светится вся,
И обе они, с ними Вера, все разом,
Царила Ростовых сестёр, их семья.

Наташа, не менее гордая платьем,
Уже, как положено, длинном в сей раз,
Счастливою стала, как взрослой, участьем,
Во всё и во всех влюблена в этот час.

Уже вся сияла, как в зал лишь входила,
На всех оседали сиянья лучи,
Она этот бал как бы боготворила,
Он стал для неё, как от жизни ключи.

Ростов и Денисов ходили по залам,
Любуясь танцующим «хором из пар»,
Завидуя тоже красивым всем парам,
Они берегли свой мужской в том угар.

— Ах, как всё ж мила, как красива Наташа! —
Давно был гусар ею так восхищён:
— Она на балу ещё смотрится краше,
Танцует то как, то природный ведь дар!

— Любезный мой граф, вы — из лучших танцоров,
У нас большой выбор, должны танцевать,
И друг ваш, Денисов, вы без уговоров
Должны здесь гусарскую прыть показать. –

Так сам устроитель с нижайшим поклоном
Просил их, гусар, оживить этот бал,
Денисов отделался явным уклоном,
Считая себя, что для танцев он стар.

Не мог Николай  отказать этой просьбе,
Он Соню на танец «свою» пригласил,
Но после беседы, казалось, что — врозь бы,
Ведь он её чувства всё время гасил.

Денисов подсел к пожилым уже дамам,
Но не отрывал от Наташи он взгляд,
Пристукивал саблей, и как бы тем самым
Гасил нарастающий в мыслях весь яд.

Яд зависти, он не стоит в паре с нею,
Какой-то там «Ёгель» украл этот тур:
«Но я-то мазурку, ого! — как умею,
А здесь, подо мною всего только стул».

Он вспомнил свои похождения в Польше,
И как там мазурка пришлась по душе,
И как он плясал там, всех лучше и дольше,
И в Польше — другая мазурка во(о)бще.

Ростов, зная удаль Денисова в танце,
Намёком Наташе дал верный совет:
— Пойди, пригласи, не теряй свои шансы,
Я вижу, он завистью очень задет.

Наташа, робея, пройдя через залу,
И помня ей данный Ростовым совет,
(К тому же и шарма придать сему балу),
Его пригласила, сама — ждёт ответ.

— Да что вы, увольте, как можно, графиня? —
Конечно, отказ был на первых порах,
Ростов всё следил, и он это всё видя,
Помог он Наташе, с улыбкой в глазах.

— Ну, полно, Василий, так сделай же милость.
— Волшебница вы, и попал я к вам в плен; —
Сияла Наташа, у ней — получилось,
На радость ему, побороть его лень.

Он вышел и крепко взял даму за руку,
Отставил и ногу, приподнял главу,
Прогнал уже мысленно вечную скуку,
Желанную даму держал он свою,
Себя же почувствовал словно в раю.

Он такт ожидал, и, пристукнув ногою,
Как мячик, упруго от пола вскочил,
И будто взлетел, увлекал за собою
Наташу как будто в сраженье вступил.

Неслышно летел половину всей залы,
Причём, на одной лишь по ходу ноге,
И не допускал никакие причалы,
Стоял иногда на одном каблуке.

Стучал он ногами, как стоя на месте,
И быстро вращаясь, был слышен звук шпор,
Звон, как нога о;б ногу бьёт ими вместе,
Вертелся и вновь улетал на простор.

Вертел он Наташу то влево, то вправо,
Пред ней на колена всегда становясь,
Неслось ото всюду им громкое: «Браво»!
Мазурка вся эта, как польская вязь.

Вдруг щёлкнул он порой, кружа свою даму,
И кланяясь, к месту Наташу привёл,
Та с недоуменьем, что новую «драму»,
Казалось ей, в танец «мазурку» он ввёл.

Учитель не принял всю эту мазурку,
Но лишь признавая в ней польский уклон,
Он всем насаждал свою, нашу «дочурку»,
Но, всё же, отдал ему низкий поклон.

2-1-13

Обиженный, злой на всех после отказа,
На несколько дней «лучший друг» вдруг исчез,
Уже он не ждал и счастливого часа,
А счастье своё продвигал через «лес».

«Чрез лес» — снова армия, в битвах он счастлив,
Записку послал, что он едет в войска,
И вечером нынче, на радость и счастье
Пирушку даёт, взяла в плен уж тоска.

Друзей приглашает в отель он Английский,
Чтоб помнили друга, и кто он такой,
Ростов ему стал уже друг самый близкий,
Чуть, чуть он не стал ему даже родной.

На этих пирушках, всегда, как обычно,
Ещё до начала питья и еды,
Играли все в карты — обычай привычный,
И эта игра оставляла следы.

Холодный взгляд «друга», такой же, как Пьеру,
Подарен Ростову за Сонин отказ,
В порядке отмщенья он принял все меры,
На нём отыграться уже в этот раз.   

Заядлый картёжник с обманным уклоном,
Он вёл игру, сидя лишь в центре стола,
И, как по обычным картёжным законам,
Вся власть над деньгами его в том была.

— Давно не встречались, ты можешь поставить,
Боишься, с улыбкой, картёжной игры?
И в этой улыбке блеснула вся зависть
К нему, до известной всем людям поры.

Богат, граф, красив, и невеста — в расцвете,
А я — только воин и — простолюдин,
И выскочка тоже, престиж его — в свете,
Невесту украл, и опять я — один.

— Ну, что ж не играешь? — «Нет денег со мною,
А впрочем, попробую, вот есть пятак,
Давно распрощался я с этой игрою,
Слова твои помню: «в надежде — дурак».

Поставил, «профукал» свои две пятёрки,
Но неудержимо вошёл он в азарт,
Отец говорил «под угрозою порки»:
— Сынок, бойся грязных и про;клятых карт.

Но он, как в бою, с тем бесстрашным упорством
Всё ставил и ставил уже даже в долг,
В надежде в картёжном с ним единоборстве,
В итоге поймать хоть какой-нибудь толк.

Но нет, не везёт, и опять неудача,
Поставил на кон он уже восемьсот,
И вновь все надежды, авось и — удача,
Но вновь вся игра плывёт на; оборот.

На прошлой неделе уже ссудил сыну,
До мая всего лишь две «тыщи» рублей,
А он словно выбросил их, как в корзину,
В мгновенье стал бедного даже бедней.

Опять, ожидая заветную карту,
В уме пронеслись мысли все о семье,
Как он отдавался веселью и шарму,
И как он был счастлив до сих пор, везде.

Как мог он поддаться «дешёвому другу»,
Связался, увлёкся картёжной игрой,
Теперь он сидит в «заколдованном круге»,
И он проиграл ему «дружеский бой».

Не просто играл «друг» с Ростовым в те карты,
Он, как в удовольствие, начал игру,
Он как бы наращивал чувство азарта,
Его, подстрекая, испортить судьбу.

— Так ты не боишься играть ли со мною?
Притом он отбросил колоду всех карт,
Хотел насладиться своею игрою,
Историю вспомнить, и новый дать старт.

И на;чал, откинувшись на; спинку стула:
— Известно, распущен по городу слух,
Что будто я шулер — несётся огулом,
Но я к этой сплетне остался, как глух.

Советую вам, быть со мной осторожней;
— Мечи же уже, — раздражился Ростов;
— Ох, тётушки все, язык их порожний,
Смотрите, судите — на всё я готов.

— Ах, вскрикнул Ростов, и опять невезенье;
Он про;играл больше, чем мог заплатить;
«Когда уже кончится это паденье,
Когда, наконец-то, случится спасенье,
В какую-то яму успел угодить!»

2-1-14

Он полон надежды и полон упрямства,
Игру продолжать, авось мне повезёт,
А «друг» полон к «другу» ехидного чванства,
И долг неуклонно, всё время растёт.

Уже долг возрос до два;дцати тысяч,
Игра вся пошла на Ростове одном,
«Пора уже нашего Колю бы высечь»,
За то, что смешным уже стал игроком.

А «друг» продолжал метать, приняв решенье,
Пока не достигнет долг со;рока трёх,
Он выбрал число, как насмешку и мщенье,
(Та сумма равнялась их с Соней годам);
Семье отомстить через друга, как мог.

Ростов окончательно сник, как убитый,
Ещё бы! Такое внесёт он в семью,
Он к месту прирос словно чем-то прибитый,
Он совесть и честь потерял здесь свою.

В уме проносились досадные мысли:
«Как мог бывший друг поступить так со мной,
Они, эти мысли всю душу изгрызли,
И как теперь, с чем возвращусь я домой?!

Он весь покраснел и облился весь потом,
И Долохов, стукнув колодою карт,
Так запись означилась их годом-числом,
Ростов упросил на ещё один акт.

Опять он дышал с замиранием сердца,
Должно же быть счастье, так где же оно?
Пора же судьбе и открыть свои дверцы,
Пока же к нему — как закрыто окно.

Но рок неудачи навис над судьбою:
— За вами, граф, числятся все сорок три,
Вы честно сражались, готовые к бою,
Но в будущем, граф, ты себя береги.

Когда я смогу получить эту сумму?
— Я всё не могу вдруг тебе их отдать!
Она велика, мне собрать эту уйму,
Придётся обдумать с отцом, как собрать.

Пока предлагаю, возьми векселями,
— Послушай, Ростов, — прямо глядя в глаза:
— Скажу тебе прямо, меж нами друзьями,
Мне деньги нужны, а не ваша слеза!

Кто счастлив в любви, но несчастлив тот в картах,
Я знаю, кузина в тебя влюблена,
Любовь вдохновляет к развитью азарта,
В надежде, что в картах поможет она.

«О! Это ужасно, бывать в чужой власти,
И он понимал весь семейный удар»;
— Твоя же кузина во всей своей страсти…
— Кузина моя, как бесценный мне дар!

Но я не пойму, так причём здесь кузина?
И я запрещаю о ней говорить,
Тебя раскусила — ты ей, как чужбина!
— Когда эту сумму смогу получить?

Не раньше, чем завтра…

2-1-15

Сказать просто «завтра», сдержать тон приличья,
Нетрудно, когда ты у злости в плену,
Но как сохранить притом графа величье,
Вернувшись домой, было трудно ему.

Увидеть родных всех, признаться в «отваге»,
И денег просить — не имеешь ты прав,
Когда ты по глупости весь, как в «клоаке»,
Ведь честное слово отцу он отдал.

Две тысячи взял на своё всё веселье,
И больше не брать обещал он отцу,
Но как объяснить своё это безделье,
Под сил лишь явному в том подлецу.

Ещё все не спали, пришедши с театра,
Поужинав, сели к роялю они,
Влекомые все той любовью азарта,
Заполнены ею у всех в эти дни.

Как только Ростов вошёл в залу, к роялю,
Его охватила «погода» любви,
И Соня с Наташей, той ролью играя,
Под музыку чувства бурлили в крови.

И эта погода царила в их доме
Всю зиму и даже и раньше, когда
Ростов пред войной обещание Соне
Дал с чувством надежды, что будет жена.

А Сонины чувства уже постоянны,
Давно она в Колю была влюблена,
И бал, и отказ их согрели так явно,
Она просто Колей всё время больна.

Денисов сидел у рояля, играя,
К стихам своим музыку он подбирал,
Своим хриплым голосом пел, сочиняя,
«Волшебницей» этот стишок он назвал:

«Волшебница, скажи, какая сила,
Влечёт меня к покинутым струна;м,
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!»

Пел голосом страстным, бросив взгляд на Наташу:
— Прекрасно, отлично! — кричала она,
Он словно восторгом наполнил ей душу,
Наташа так женственна, что Васю влекла.

— А папенька дома? — спросил хмурым взглядом;
— Я рада, явился мой брат, наконец,
На всех он смотрел, как отравленный ядом,
Гусар, дурака он присвоил венец.

— Денисов твой сделал мне словно подарок,
Остался у нас на ещё один день;
Ростов подсел к маме, он был очень жалок,
Всем видом казался он будто бы тень.

Из залы всё слышались смех и веселье,
Наташу просили все что-нибудь спеть:
— Прошу вас, Наташа, явить всё уменье,
Хочу баркаролу услышать, узреть.

Графиня взглянула на «бедного» сына:
— Так что с тобой, Коко, лица в тебе нет?
— Да так, ничего, тот мой «друг», как скотина,
Достойный семьи получил он ответ.

«Куда мне деваться», — опять пошёл в залу…
Там Соня включилась с роялем в игру…
«Погибший, бесчестный, презрения мало,
Я сам себя даже сейчас не пойму!»

Он мрачный ходить продолжал в этой зале,
Порою бросая на них беглый взгляд,
Он как бы в семье теперь будет в опале,
Он как бы подсыпал в семью просто яд.

Но Соня чутьём угадала несчастье:
— Николенька, что с вами? — взгляд вопрошал,
Она не могла представлять своё счастье,
Когда он, любимый, так чем-то страдал.

Но не подошёл к его боготворящей,
И также нервозно продо;лжил ходить,
Наташа и та своей чуткостью вящей,
Заметила тоже несчастный в нём вид.

Но ей было весело в эту минуту,
От горя и грусти была далека,
И не пожелала вникать в его путы,
Смотрела на это всё — не, как всегда.

Она же готова была уже к пению
По просьбе любимого ею дружка:
— Ну, Соня, — сказала она с нетерпеньем,
И вышла в средину, и такта ждала.

«Чему она рада» — взглянув на сестрицу:
«И как ей не совестно — плохо же мне,
Как могут они все сейчас веселиться,
А я оказался в постыдном мне дне».

Наташа взяла уже первую ноту,
С улыбкой полился весь песенный звук;
«Ей петь так «приспичила» эта охота,
А мне как избавиться от моих мук»?

Наташа уже в эту зи;му запела,
И было серьёзно всё с ней в первый раз,
Денисов толкнул её на; это дело,
В восторге от пения был и сейчас.

А голос — прекрасный, но он не поставлен,
Так все говорили, как он замолкал,
Когда он звучал, то был чувством приправлен,
Тогда говорили, что голос блистал.

В нём соединялись нехватка искусства,
Нетронутость, девственность, ра;складка сил,
Зато в нём рождалось уже много чувства,
И бархатность слышна, настолько был мил.

— Что ж это за чудо? Какой голос чудный!
И что с ней случилось, красиво поёт,
Скорее всего, у неё он природный,
Свободно, от сердца, так славно идёт.

Он вдруг, на мгновенье отвлёкся от долга,
Его покорила Наташина страсть,
Но это мгновение длилось не долго,
Оно ему было совсем, не как в масть.

Он — весь в ожиданье последу(ю)щей ноты…
Несчастье и деньги, и злоба, и честь,
Всё в нём промелькнули подобно там «рвоты»,
Включился он в пенье — как прошлому месть.

«Что стало со мой в эти дни пребыванья,
Веселье и карты — так всё это вздор!
Сестрица поёт — это сверх ожиданья,
И, боле того — это сверх пониманья,
Моя же вся жизнь здесь — так это позор»!

И он, подпевая, взял с нею «si» ноту,
И сам удивился, что смог её взять,
Счастливым он стал от той новой заботы,
Что смог, хоть на время, несчастье унять.

2-1-16

Довно уже он не имел наслажденья,
От пенья и музыки, как в этот день,
Но как только кончилось Наташино пение,
Так снова возникла вся та же «мигрень».

Довольный вернулся граф старый из клуба,
И сын поспешил сразу свидеться с ним,
— Как повеселился, какая особа?..
Граф всё понимал, очень важен интим.

Но он не заметил его настроения…
Граф трубку курил, как обычно, всегда;
— Веселье в сей раз перешло в невезение,
Мне деньги нужны, очень много — беда.

Краснел он и с глупой, небрежной улыбкой:
—Играл я и долг — в сорок тысяч рублей,
— Кому, ты что шутишь! — всё кончилось пыткой,
Отец получил, будь сынок поумней.

Отец потрясён был подобным поступком,
Он помнил, как сына предо;стерегал,
Как мог оказаться сын грубым, нечутким,
Сам весь покраснел и весь духом упал.

— Я завтра ему обещал, расплатиться,
Что делать, бывает у нас иногда, —
Он не посчитал, должен был устыдиться,
Но сказано смело, хотя — и беда.

Тогда как в душе себя чтил негодяем,
Ему целовать надо б руки отца,
А он грубым тоном и спесью снедаем:
— Случается, мол, — повторял без конца.

Слова так задели отцовскую гордость:
— Да, да, — молвил граф, это трудно… достать,
Но,..с кем не бывало! Да, с кем эта чёрствость? —
В лицо взглянув сыну, не стал больше ждать.

Отцу стало плохо, покинул он сына,
Но не ожидал сын такого конца,
Как будто взорвалась меж ними, та мина,
Ему стало жалко «трудягу» отца.

Рыдая, кричал ему: «Папенька! Папа!
Простите меня», — схватив руки отца, —
Тот крик был достоин ружейного залпа,
Прижавшись губами, ревел, как овца.

Во время решения с сыном проблемы,
У матери с дочерью — свой разговор,
Где вскрыта не менее важная тема,
Похоже, вся тема была только вздор.

Наташа — ребёнок живой, беспокойный,
Росла, набирая весь женский улов,
Разумный и не по годам даже вольный,
Уже, наравне, как играя в любовь;

Примчалась к мамаше: «Мама;, он мне сделал…
Денисов нежданно так просит руки,
Об этом он только что мне и поведал,
Всему, как сказал он, и всем вопреки».

Не веря ушам, мама: «Глупости это,
Кому? Этой крошечной детке моей?
Ещё не пришёл к нам конец даже света,
Так что, уж пришла очерёдность детей»?

Надеюсь, — сказала: «Что это же шутка!»
— Серьёзно, не глупость, пришла я спросить,
Вы б видели, как он сказал эту «утку»,
И как сей порыв его мне погасить?

— Но ежели правда его предложение,
Скажи, это просто смешно, он дурак,
— Нет — он не дурак, я к нему с уважением,
Он просто мужик и храбрец, и добряк.

— Раз ты влюблена, так шагай уже замуж,
Вы нынче ведь все уже здесь влюблены;
Сердито так молвила мама: «А там уж…
На свадьбу вам печь будем с папой блины»…

— Я не влюблена в него, мне его жалко,
Вы сердитесь, мама, моя в чём вина?
В любви к нему мне и «не жарко, не валко»,
Я просто не знаю, сказать как должна.

— Ну, хочешь, сама я пойду на расправу…
— Вы только скажите, мне как отказать,
Сама на ответ всю найду я управу,
Идите и слушайте; «Добро, буду ждать».

Она побежала в ту самую залу,
Где у клавикорда Денисов сидел,
От дум и поступка казался усталым,
Ответа он ждал, думал, как он посмел.

Звук лёгких шагов, и вскочил гусар с места:
—Наташа, судьба моя — в ваших руках,
Хотел бы я знать, вы моя ли невеста?
Меня вы простите, что так — «впопыхах»…

— Нет, это — не надо, но вы такой славный,
А так, я всегда буду помнить, любить,
Вы в нашей семье стали другом желанным,
И нам так чудесно всегда с вами быть.

Денисов нагнулся над нежной рукою,
В ответ ему в голову дан поцелуй,
Но он, как гусар, был всегда готов к бою,
И понял, «заплыл за означенный буй».

Поспешный услышан шум платья мамаши,
Она подошла к ним, дать свой приговор:
— Я благодарю вас за честь для Наташи,
У нас прежде должен быть сей разговор.

Дочь так молода, ей, конечно же, рано,
Но вы вынуждаете дать вам отказ,
И вы, как друг сына, душевную рану
И нам, и себе нанесли в этот раз.

— Простите, графиня, — так молвил Денисов,
Глаза опустил, виноватый весь вид:
— Не должен был я делать всё, как повеса,
Семье нанести всей так много обид.

Я боготворю вашу дочь, всё семейство,
И знайте, за вас я две жизни отдам…
Прощайте, графиня, за гостеприимство
Я так благодарен семье, прежде — вам.

На следу(ю)щий день были проводы друга,
Его провожали все с хором цыган,
Уложен был в сани — такая услуга,
Не помнил три станции даже досуга,
Настолько от чувств своих был гусар пьян.

Ростов в ожидании денег к расплате,
Которые сразу не мог собрать граф,
Ещё две недели провёл в Москве, в «хате»,
И не выезжая, как будто бы — штраф.

Он был окружён тем счастливым вниманьем,
Всех преданных, нежных, любимых сестёр,
Особенно Соня с большим пониманьем
Нежнее и преданней стала с тех пор.

Старалась ему показать, что долг в карты,
Как подвиг большой этот проигрыш был,
Его больше любит за ту страсть к азарту,
И он так достойно свой долг погасил.

Но он не считал быть достойным ей мужем,
Стихами альбомы он им заполнял,
Он долг отослал и был больше «не нужен»,
Уехал и в Польше свой полк он догнал.

Конец первой части второго тома.



 

 






 

 

 

 
Том 2

Часть 2

2-2-1

Пьер по;сле семейного, скажем, скандала,
Поехал в столицу — не видеть Элен,
Он всё рассуждал, как плохое начало
Всей жизни семейной так бросило в плен.

Застрял он в Торжке по обычной причине,
Нехватка всем нужных всегда лошадей,
Отныне он был в постоянной кручине,
И как бы стесняясь, обычно, людей.

Он лёг на диван и ждал, не; раздеваясь,
На стол водрузив ноги, так — в сапогах,
Всё больше от дум он теперь, раздражаясь,
От всех своих прожитых «славных» делах.

Ему предлагали уют в виде чая,
Немного поспать, постелив и кровать,
Но он, ни во что в этот раз не вникая,
Стал ждать в этой позе и, не; отвечая,
Ему на приезд срочный — просто плевать.

Всё больше и больше текли его мысли,
О той невозможности жизни с женой,
Они постоянно его уже грызли,
Он жил уже жизнью настолько другой.

О чём бы ни думал, всегда возвращался
К вопросам, которых не мог разрешить,
Как будто в главе его винт отвернулся,
И он не давал ему правильно жить.

Всё в нём и вокруг представлялось неясным,
Запутанным, смысла лишённым почти,
И всё — отвратительным, просто ужасным,
Оно всё в душе начинало расти.

— Осмелюсь просить я, сиятельство ваше,
Чуть, чуть потесниться — со мной господин,
И вам ожидание станет чуть краше,
Уже здесь вы будете и не один.

Приезжий — приземистый, ширококостный,
Морщинистый, жёлтый, костлявый старик,
Всем видом казался он будто бы постным,
А на голове сидел явно парик.

Он строгим, но умным стремительным взглядом
«Обмерил» соседа с ног до; головы,
И взгляд этот не был пропитан весь ядом,
Он ра;сполагал быть с партнёром на Вы.

Пьер был поражён проницательным взглядом,
Блестящие старчески скрыты глаза,
Смотрели в лицо, находясь уже рядом,
От них уклониться так просто нельзя.

2-2-2а

— Безухова видеть имею честь, графа,
Я слышал про вас, — так промолвил сосед:
— Несчастье, постигшее вас в виде «штрафа»,
Вам в душу набросило так много бед.

Весьма сожалею о том, вы простите;
Пьер весь покраснел, улыбаясь ему;
— Не из любопытства сказал я, учтите,
Причина в том есть и вот почему.

Помочь я желал бы вам в вашем несчастье;
— Я вам благодарен, — в ответ молвил Пьер;
— И всё наше братство — по этой вот части,
Кто нам доверяет к принятию мер.

— Я так очень рад познакомиться с вами, —
Заметил  Пьер перстень, особый в нём вид,
Адама глава в нём красуется в раме,
Масонства тот знак о себе говорит.

— Позвольте спросить вас, мне всё любопытно,
Что это за общество, вы что — масон?
— Да, мой государь, мне нисколько не стыдно, —
Хранил он в беседе отеческий тон.

— Боюсь я, колеблюсь меж разных понятий
О всём мироздании, вашим — моим,
О всём его, мира, другим восприятьем,
И я не могу согласиться с другим.

— Известен мне ваш, дорогой, образ мыслей,
Но он, к сожаленью, — у многих людей,
Они, эти мысли, на всех нас повисли,
Они — плод невежества, гордости всей.

Ваш образ всех мыслей — всегда заблужденье;
— Но я могу то же сказать и про вас;
— Я к мненью другому — всегда с уваженьем,
Но вот что сказать должен вам в этот раз.

Не смею сказать я, что истину знаю,
Её утверждать не могу никогда,
Не может один достичь в истине рая,
И в этом вся наша людская беда.

И только с участием всех поколений,
С тех древних времён создаётся тот храм,
Жилищем великого бога, всех мнений,
Где гасится весь человеческий нрав.

— Я должен сказать вам, не верю я в бога, —
В ответ с сожалением вымолвил Пьер,
— Неверие ваше, — сказал масон строго:
— Для всех остальных есть отвратный пример.

И дальше вся речь его — только упрёки:
— Несчастны вы, Пьер, бог лишь вам незнаком,
Лишь бог льёт нам в душу живительны соки,
И он нам спускает с небес свой закон.

И мы должны жить, лишь его признавая,
Познать его трудно — терпенье нужно,
Молиться, просить, но его уважая,
И верить в него, что для жизни важно.

Но в непониманье и есть наша слабость,
И в том состоит всё величье его;
И Пьер всей душой желал верить на радость,
Спокойную жизнь иметь прежде всего.   

— Я не понимаю, как ум человека
Не может постигнуть, что знает ваш бог;
— Не каждый из нас до скончания века
Понять и принять его в жизни бы смог.

Вся высшая мудрость не только есть разум,
Она — мирозданье, и в нём — человек,
Вместить в него всё, нужно сделать в нём базу,
Очистить сознанье нам в жизни, на век.

Но прежде, чем знать, нужно верить, меняться,
Заложен в душе нашей весь божий свет,
Он совестью в нас так привык проявляться,
И он хранит нас от возможных всех бед.

Спроси у себя, ты доволен собою,
Чего ты достиг, обладая умом,
Доволен ли данной тебе той судьбою,
И что ты улучшил у жизни потом?

Ты молод, богат, умён, образован,
Так что же ты сделал из всех этих благ?
От всех этих благ ты, по-моему, сломан,
И ум оказался тебе в жизни враг.

— Я жизнь свою просто сейчас ненавижу, —
Едва лишь смог вымолвить Пьер на ответ;
— Я не сомневаюсь, я это всё вижу,
Даю, друг любезный, в ответ мой совет.

— Так ты измени и очисти от грязи,
Со временем мудрость и сможешь узнать,
Она вся протекала в сплошной неприязни,
И вы ничего не смогли людям дать.

Как жизнь проводили вы? В оргиях буйных,
Богатство свалилось на вас, как с небес,
А думали вы о других жизнях трудных,
Вам разум затмила и гордость, и спесь,

Избрали ли вы своё место для службы,
Где вы приносили бы пользу всем нам?
Вы в праздности жили, не ведая дружбы,
Потом вы женились, с грехом пополам.

Вы не помогли ей с ней в жизни совместной,
А ввергли в пучину несчастья и лжи,
Хотя не найти жену боле прелестной,
Вы с ней оказались настолько чужи.

Но вас оскорбили, его вы убили,
И вы говорите — неведом вам бог,
Вот так вы, неведая жизни, и жили,
Отсюда такой вашей жизни итог.

Пьер прямо смотрел в это мёртвое тело,
Губами беззвучно лопоча слегка,
Масон знал всю правду, вник в жизнь его смело,
И как бы смотрел на него свысока.

Хотел Пьер сознаться, что так всё и было,
Да, мерзкая, праздная жизнь протекла,
Но он промолчал, в душе всё застыло,
Пока тот устал и закрыл он глаза.

Пьер встал, возбуждённый таким обвиненьем:
«Но я не хотел этой жизни себе,
Неужто всё это его оскорбленье,
И он не поможет ничем уже мне»?

— Я вам благодарен, я с вами согласен,
Всегда всей душой я хотел быть другим,
Меня вынуждали, был часто не властен,
Себя защищал и не мог стать иным.

Ни в ком никогда не искал я поддержки,
Никто не пытался мне в чём-то помочь,
Свои все невзгоды и все те издержки,
Я сам устранял, от себя гнал их прочь.

Я сам виноват во всём, мне помогите,
А как дальше жить, научите меня,
В моё положенье вы просто войдите,
Отныне, быть может, и буду… я…

— Вся помощь даётся нам только от бога,
Но знайте, от вас весь зависит успех,
У нас дисциплина довольно так строга,
Мы не позволяем всем вольных потех.

Приехав в столицу, вот эту записку,
(За нею придёт наш доверенный граф),
Должны вы пройти, всё же, некую «чистку»,
Считайте её, как за прошлое — штраф.

Приехав в столицу, всё первое время,
Вы не предавайтесь весельям, пирам,
Живите спокойно, не «лазайте в стремя»,
И дайте отбой прежним буйным годам.

Позвольте откланяться, рад я знакомству,
Потом — вам счастливого дальше пути,
Меня вы простите за то вероломство,
Что я в вашу жизнь соизволил войти.

Пьер долго бродил по «просторам лачуги»,
Он всё вспоминал весь свой жизненный путь,
Все встречи с друзьями и факты разлуки,
Женитьбы, разлада, семейные муки,
И понял — ему есть о чём помянуть.

Уже не осталось всех прежних сомнений,
Он твёрдо поверил в то братство людей,
Он путь добродетели твёрдых решений,
И путь свой в масонство ему стал видней.

2-2-3а

Пьер не известил о приезде в столицу,
И сам не ходил никуда, ни к кому,
Он книгу читал, и должно же случиться,
Поверить в возможность любви самому.

И чистой любви меж людьми, самой братской,
Поддерживать и наставлять их на путь,
На путь добродетели, честный и ясный,
И в этом, масонства он видел всю суть.

Граф Ви;лларский вскоре с торжественным видом
Явился к затворнику в тот самый дом:
— Я прибыл к вам, граф, вопреки всем обидам,
На ваш одинокий отчаянный зов.

Я к вам с порученьем от нашего братства:
— Желаете вы ли пополнить наш стан,
Избавиться вам от житейского рабства,
Открыть для себя наш живительный кран?

А как у вас с богом, насчёт в него веры?
— Желаю, и бога уже признаю;
— Тогда мы спокойно сейчас примем меры,
Я вас приглашаю в карету свою.

Дорогой вопросы возникли у Пьера,
Вести себя как, что и как отвечать?
— Вас, Пьер, испытают на прочность всей веры,
Одну только правду в ответах давать!

Карета вкатилась в ворота масонства,
Где ложа масонского братства была,
Глаза завязали, не видеть чтоб солнца,
Пройти зону страха, она в нём жила.

Пройдя шагов десять, взяв Пьера за руку,
Он вновь указал на дальнейший весь ход:
— Вам с мужеством надо пройти здесь все муки,
Весь тот ритуал указал нам сам бог.

Когда вы услышите стук в эти двери,
Развяжите спешно себе вновь глаза,
Ежели вы твёрдо решили нам верить,
Достойно должны всё пройти до конца.

Оставшись один в позе вновь ожиданья,
Минуты казались часами ему,
Но, ради всего и в своё оправданье,
Стоял он и ждал, был готов ко всему.

Ему было страшно, но всё любопытно,
Узнать, как откроется новый весь путь,
Стоять до конца, а там — будет всё видно,
Уже с пути Пьеру назад не свернуть.

Раздался стук в дверь, и Пьер скинул повязку,
Всё в комнате было черно и темно,
Теперь, наконец, со всего снята маска,
Ему даже стало немного смешно.

На чёрном столе лежит только лишь книга,
Раскрыта была — Евангелье она,
Всё больше влезала в него вся интрига,
Та книга была там совсем не одна.

С другой стороны — большой и раскрытый,
Наполненный чем-то, как ящик лежал,
То гроб был с костями, скилет, весь открытый,
Он всем посвящённым всё на;поминал.

Он не удивился тому, что увидел,
Надеясь в жизнь новую как бы вступить,
Его ритуал весь ничуть не обидел,
Он твёрдо решил до конца всё испить.

«Бог, Смерть и любовь, и всё братство людское»,
Так думал и связывал с этим он путь,
В нём всё расцветало по жизни другое,
Какую-то радость хоть в жизни вернуть.

Вошедший служил в этом братстве, как ритор,
Так  звался в их братстве такой человек,
Готовил людей он, подобно арбитру,
К вступлению в братство, уже на весь век.

Одет, в прикрывающий грудь, белый фартук,
И — сверх ожерелье на шее висит,
Высокий и белый жабо, вроде — галстук,
Весь вид мясника и всем видом смердит.

— Зачем вы пришли сюда? — молвил вошедший,
Вы — тот, кто не верит в божественный свет,
Вы — в жизни разгульной, себя, как нашедший,
У нас, что хотите иметь от всех бед?

Добра ли, премудрости и просвещенья?
— Да, жизнь я намерен исправить свою,
Да, я… я… хочу для себя обновленья,
Теперь верю в бога, и вас я молю.

Надеюсь… путём руководства… и в помощь…
Которую здесь я от вас получу,
Мне встать на путь веры, изжить свою немощь,
Тем самым и жизнь свою я улучшу;.

— Какое понятие — о франкмасонстве?
— Я думаю — равенство, братство людей;
— Искали ли средств вы в своём беспокойстве,
В религии цели достичь поскорей?

—  Считал я религию несправедливой,
Не следовал я и учениям в ней,
Её считал вредной и нерадивой,
Я был атеистом всей жизни моей.

— Вы ищите истины, ей следовать в жизни,
Премудрости и добродетели в ней?
Но это всё будет до вашей аж тризны,
С религией — жизнью вы связаны всей.

Поскольку я понял, со всем вы согласны,
Теперь я открою вам главную цель,
К которой наш орден и все мы причастны,
И, как говорится, — вся наша «купель».

Всё то — сохраненье, преданье потомству
Важнейшего таинства древних веков,
Учить всех людей и приблизить знакомство,
Изгнать из сердец всех людей вероломство,
Избавить людей от всех вредных оков.

2-2-3б

Но таинство то — незнакомого свойства,
Не может никто его знать, применять,
Сознанье людей и его всё устройство,
Прилежною чисткою надо менять.

И мы потому, с основанием полным,
Имеем, в начале, вторую в том цель,
Менять, очищать, делать разум свободным,
Чтоб в нём не таилась зловещая тень.

Стараемся, в третьих, у братства примером,
Исправить и весь человеческий род,
И именно той, в бога преданной верой,
Менять у людей и природный их код.

Чтоб видели в членах пример благочестья,
Пример добродетели, как против зла,
И как неминуемость людям возмездия,
За все неприглядные в мире дела.

Обдумайте всё хорошенько и честно,
И я возвращусь вскоре снова, опять, —
Так молвил сей ритор и вышел неспешно,
Чтоб дать Пьеру время всё это понять.

Ему представлялись такие же люди,
Каким он был сам две недели назад,
Всё зло извлекать из них должен он будет,
И речь приготовил уже в этот ад.

Себе представлял он порочных, несчастных,
И словом, и делом бы им помогал,
Из целей всех трёх, убедительных, важных,
Весь род человека исправить желал.

А некое важное таинство века,
Хотя подстрекало его ему знать,
Но значило мало, как для человека,
О нём предпочёл он, пока что, молчать.

Вторая же цель — как себя исправленье,
Уже его мало тревожит теперь,
Уже он почувствовал и очищенье,
От прежних пороков, желанных потерь.

Тут ритор вернулся, кончать посвященье,
Как новому члену закон преподать,
Все семь добродетелей, как наставленье,
Он должен, живя, их всегда соблюдать.

Они все похожи на семь ступене;й храма,
Который возвёл древний царь Соломон,
Они у масонства — как вся панорама,
Всей жизни для всех, как один весь закон.

Вот те добродетели в виде законов,
В себе воспитать должен каждый масон,
Все эти законы подобно препонам,
Им следовать должен член каждый сквозь стон.

Хранить тайны ордена, скромность являя,
И повиновение к высшим чинам,
Любовь к человеку во всём проявляя,
Всегда добронравие свойственно вам.

И мужество, щедрость, любовь даже к смерти,
В последней — не чтите, как страшным врагом,
А другом, который во всей круговерти,
Даёт вам свободу от жизни — потом.

«Да, это быть до;лжно так — всё у них мудро», —
Так думал Пьер, ритор снова ушёл,
«Но я люблю жизнь, в ней лишь «светится утро»,
Я только сейчас в ней весь смысл и нашёл.

Другие все свойства возникли в нём сразу,
Они в нём таились там, где-то в душе,
Воспринял их с радостью, даже все разом,
Поднял с тайников души, с самой глуши.

Опять он вернулся и вновь спросил Пьера:
— Остался ли твёрд в намеренье своём,
Вселилась в него ли во всё это вера,
Решается ль он на все пытки потом.

Ещё должен я; вам добавить, не только,
Что орден ученье даёт лишь в словах,
Иными путями и средствами, токмо,
Всем видом устройства во всех хорома;х.

Наш орден пример берёт с древних позиций,
В ученье заложен какой-нибудь знак,
К примеру, в нём знак — иероглиф таится,
И чтобы узнать нас всегда мог бы всяк.

Ежели тверды вы, то я приступаю
К введению в членство, вы — ордена брат,
А в знак щедрости вашей, я вам предлагаю
Отдать мне всё то, чем сейчас вы богат.

Всё то, что на вас: часы, деньги и кольца…
Ограбленный молча, покорно стоял;
— Теперь я в вас вижу уже добровольца,
И весь ритуал посвященья настал.

Прошу вас раздеться, не всё, но частично,
Пьер снял фрак и жилет, и левый сапог,
Но выглядел он ещё, всё же, прилично,
Но он, как опоры лишился для ног.

Ему расстегнул он поспешно рубашку,
Штанину поднял он у левой ноги,
Как будто свершил он над Пьером насмешку,
Но туфлю подал ему, всё же, носи.

Пьер с детской улыбкой какой-то насмешки,
Стыдливо стоял и ждал новых потех,
Себя он почувствовал, вроде, как пешки,
Но он был готов даже даться на смех.

— Откройте мне главное ваше пристрастье;
— Их было так много, мне трудно назвать;
— Над вами довлело, пленяя всевластьем,
Которого вы не могли избежать.

Задумался Пьер, в уме пе;ребира;я,
Все те «добродетели» в жизни своей:
«Да, женщины все, ни на что не взирая,
Пожалуй, и будут они всех главней.

Масон, молча, долго и после ответа
Опять завязал ему прочно глаза:
— Я вновь обращаю вниманье на это,
Ищите блаженство в себе вы всегда.

Цепями свяжите свои вы все чувства,
Ищите блаженства не в ваших страстях,
Владейте собою предельно искусно,
Во всех ваших жизненных новых боях.

Уже он почувствовал свежий источник,
Душа наполнялась блаженством опять,
Масонство считая, как новый помощник,
Вернуть счастье в жизни ему как бы вспять.

2-2-4а

Вновь вскоре вернулся его поручитель,
И на; все вопросы остался он твёрд,
Уже отвечал Пьер, как ритор-учитель:
— Согласен во всём я, отныне всем горд.

Он с детской улыбкой, с открытою грудью,
Шагая в различной обувке всех ног,
Пошёл за Вилларским, влекомый за сутью,
Познать их ученье, насколько он смог.

К открытой груди им приставлена шпага,
Его повели и, вращая кругом,
На разум его началась та атака,
То был ритуал устрашенья умов.

К дверям подвели, наконец, главной ложи,
Ведущий покашлял, раздался в дверь стук,
Она отворилась — допросы — всё то же,
Всё для устрашения начатых мук.

Вопросы, кто он, где, когда он родился,
Подробности жизни последних всех лет,
Опять повели, чтобы он устрашился,
Не видя куда, и какой будет свет.

Во время ходьбы, всё путём аллегорий,
Ему говорили о тяжких трудах
Всей будущей жизни, с примером историй,
И что она часто течёт не в ладах.

О Дружбе священной, строителе мира,
Назвали то ищущим, страждущим он,
При этом, стук шпагами словно, как лира,
Катился в пространстве как будто бы стон.

А надо ли было, заспорили люди,
Его провести ещё и по ковру,
Сошлись все во мнении, достаточно будет
Всех тех впечатлений — его же нутру.

Сложили ему его правую руку,
А левой — приставили циркуль к груди,
Слова повторять должен Пьер за тем звуком,
За тем человеком, кто шёл впереди.

Слова были клятвой на верность закону,
Погасли и свечи, зажгли чистый спирт,
Увидеть свет белый, одевши корону,
Пока в свете белом спирт весь не сгорит.

И вдруг перед ним, когда сняли повязку,
Стояла когорта, как ритор людей,
В такой же одежде, и словно, как в сказке,
И шпаги направлены в грудь, как злодей.

Опять же одели повязку на Пьера;
— Ты видел свет малый, — сказал чей-то глас,
И вновь зажгли свечи, что — новая сфера,
Вновь сняли повязку — свет полный сейчас.

Пред ним оказались с десяток масонов:
«Так слава мирская приходит до вас,
Вы — новый наш брат, находясь перед троном»;
За чёрным столом — все двенадцать масонов,
И всё было сказано, как в один глас.

Отдельных — узнал по столичному свету,
На месте главы — молодой человек,
С особым на шее крестом от Совета,
Но Пьеру он был безразличен средь всех.

По правую руку сидел итальянец,
«Дружок» Анны Павловны — тоже аббат,
Ещё — у Курагиных, живший швейцарец,
И он оказался в масонстве — их брат.

Сидели все молча, речь слушая шефа,
В руках тот  держал, как всегда, молоток,
Ковёр пред столом был расстелен для «блефа»,
С другой стороны — вновь алтарь — тоже рок.

На нём лежит череп, и вновь — Евангелье,
Подсвечников семь — на всё том же столе,
Вот всё из предметов «для их же веселья»,
Как всё их ученье, живуче во мгле.

И вновь кандидат пред алтарь был подведен,
На этот раз лечь приказали пред ним,
Пьер стал, как курок у оружия взведен,
Опять ритуал оказался, как дым.

Нагрянули вновь на него все сомненья:
— Где я, не смеются ль Оне надо мной?
Но мысль продолжалась одно лишь мгновенье:
«Весь их ритуал — это просто мне бой»!

«Я столько уже перенёс унижений,
И «медные трубы, и даже огонь»;
Теперь будут лишними все осложненья,
Я должен стерпеть, как послушный им конь».

Вдруг чувство смиренья, сильнее, чем прежде,
Его охватило, повергнув в раба,
Он, всё-таки, верил какой-то надежде,
Что, может быть, доля в их правде была.

2-2-4б

На голом полу «отдых» — не; на диване,
Успешно и с мужеством Пьер совершил,
Уже находился он словно в нирване,
Нигде и ни в чём в ходе не согрешил.

Теперь встать велели и фартук одели,
Такой же он белый, как и у других,
Лопату, три пары перчаток — при деле,
Служили всегда в ситуацьях любых.

— Держите сей фартук всегда чистым, белым,
Он есть, как наш символ всей крепости сил,
И всю непорочность поступков всех смелых,
Которые брат наш всю жизнь бы хранил.

Лопата дана, очищать сердце и разум,
И свой, даже ближнего брата недуг,
И ею заглаживать сердце и заумь,
Желаешь, чтоб был тебе братом тот друг.

Про первую пару мужских же перчаток,
Сказал, что не может значенья их знать,
Но должен хранить их, такой здесь порядок,
(Вторые перчатки и тоже мужские);
К собраниям их, чтоб всегда одевать.

А третья — та пара перчаток для женщин,
Она вам дана, показать вашу суть,
Коль вскоре ты с нею, возможно, повенчан,
Захочешь её в наше братство втянуть.

Уверить её в непорочности сердца,
Сим даром супругу по жизни найти,
Открыть в её сердце себе тоже дверцы,
И вместе с ней встать на достойном пути.

Свои наставленья закончил словами:
— Мой брат, соблюдай, будь любезен, весь круг,
Да не украшают нечистых сих рук,
И я откровенно скажу, между нами,
Перчатка, как дар, будет спутница-друг.

От слов тех последних всё Пьеру казалось,
Смутился от смысла и главный их брат,
Ему уже больше как и не осталось,
Смутился сам больше и был ими смят.

До слёз покраснел, как краснеют все дети,
Бросая свой взгляд беспокойно кругом,
Молчанье неловко возникло в том свете,
Где шутки, намёки считались врагом.

Молчанье нарушил один из тех братьев,
Который подвёл Пьера, встав на ковёр,
Он начал читать объясненья к понятьям,
К фигурам, рисункам, давая обзор.

Потом Пьеру место назначили в братстве,
И знаки, пароль — всё сказали ему,
Позволили сесть, наконец, в сим убранстве,
С уставом знакомить его, ко всему.

Устав был обширен, и он от волненья
Не мог в состояние что-то понять,
Последние поняты им наставленья,
И ум его смог, наконец, смысл объять.

«Неведомы принципы нашему братству,
Различия делать в пороках людей,
Явить неприязнь и все признаки чванства,
Ты должен быть в этом любого умней.

Оказывай помощь любому из братьев,
Наставь, подними в добродетели путь,
Открой ему правду, от бога, объятья,
Ни злобы, вражды, и, не дай бог, вдохнуть.

Будь ласков, приветлив, услужлив в той мере,
В сердцах возбуждай «доброденья» огонь,
Дели с твоим близким всё счастие в вере,
Прощай врагу боль, его мщеньем — не тронь.

Пьер радостью весь был охвачен так крепко,
Что слёзы возникли уже на глазах,
Смотрел он вокруг, взглядом острым и цепким,
Слов не; находил он в молчащих устах.

Он видел теперь в людях только лишь братьев,
Сгорал нетерпением что-то свершить,
И тем испытать, наконец-то, в том счастье,
Всё ради того, в счастье, радости жить.

К концу заседанья один из тех братьев,
Который вёл право на денежный сбор,
Обходит всех братьев «по делу изъятья»,
Вписать в лист поборов и с каждого сбор.

Хотел Пьер вписать сумму больше обычной,
Но он побоялся тем выказать спесь,
НЕ хвастать богатством, столь вредной привычкой,
И он записал, соблюдая всю честь.

На том и закрыто было; заседанье,
Казалось, что по возвращенью домой,
Вернулся с поездки столь длительной, дальней,
На лет так с десяток покинул — родной.

2-2-5

Пьер — как изменился, он стал столь спокойным,
Уже после братства и на; день другой,
Увлёкся он чтением, жизнью всей вольной,
И планы все строил «на вкус только свой».

Но прошлое вновь не давало покоя,
В столице все знали про эту дуэль,
И во избежанья возможных «побоев»,
Удрать из столицы имел в планах цель.

Хотел он податься на южны(е) именья,
Укрыться от гнева государя,
Но тесть-князь Василий, влекомый злым рвеньем,
А также свою репутацью храня;

Буквально ворвался до зятя в покои:
— Так что сотворил ты в Москве, милый друг?
Ты был в заблужденье, «нанёс ей побои»,
Ты всем показал свой моральный недуг.

Я всё разузнал и скажу, между нами,
Ты ревностью был ослеплён там, как муж,
Невинна Элен, как Христос пред жидами,
Ты всем показал, что умом — неуклюж.

Ты мог обратиться ко мне и неспешно,
Как к другу теперь уже новой семьи,
Себя вёл, однако, прилично, поспешно,
Но ты не учёл всех последствий, они;
 
В смешное нас ставят всех здесь положенье,
В глазах всего общества, даже двора,
Она — там, в Москве, вроде, как отторженье,
Подумать о сплетнях давно бы пора.

Пора исправлять вам сие положенье,
Тебе разве будет не всё ли равно?
Здесь видно одно твоё в том нетерпенье,
Скорее всего, даже недоуменье,
Пора и кончать с этим надо давно!

Пиши здесь, сейчас же, свои извиненья,
Я сам увезу твою просьбу в Москву,
Она возвернётся, такого же мненья;
А то, я тебе ещё вот что скажу:

Ты очень легко пострадать можешь, милый,
Весь двор принимает живой интерес,
Особенно повод сказался и лживый,
Запрет на дуэль может взять перевес.

И даже вдова тоже императрица
Во всём в курсе дела, жалеет Элен,
Она не одна может в том усомниться,
Что ты попал просто в обманчивый плен.

Пьер несколько раз собирался с ответом,
Но князь так поспешно менял разговор,
А Пьер был уверен, тесть ложным наветом,
Уладить стремился меж дочерью спор.

Пьер снова в двоякое впал положенье,
Он твёрдо решил князю в том отказать,
С другой стороны, был охвачен волненьем,
Ведь он же — масон, примиренье признать.

Краснел он и морщился, скован сомненьем,
Сказать неприятное слово в глаза?
Привык подчиняться Василия мненьям,
Тем более может нависнуть гроза.

Но он понимал, от того, что он скажет,
Зависит дальнейшая Пьера судьба,
Ему здесь всей правды никто не подскажет,
Не раз уличал он в обманах тестя;.

Пойдёт ли по старой, как прежде, дорогой,
Ведь он теперь братства масонского член,
Ведь он теперь прочно стоит у порога,
Один только шаг, и всё прежнее — тлен.

Последние доводы были важнее;
Но тесть подумал, что зять побеждён:
— Скажи ты мне «да» и всё будет яснее,
И я прекращу в вашей жизни сей «стон».

Но князь не успел досказать свои шутки,
Как с бешенством, шёпотом тихим, в лице,
Восстал Пьер, отбросив его, тестя, «утки»,
И высказал князю, что всплыло в сердце;.

— Я вас не звал, князь, идите вы с богом!
Вскочил, отворив для него спешно дверь:
— Идите же, вместе с её же пороком,
Мне вовсе не ну;жна та лживая дщерь!

Так Пьер разорвал все семейные связи,
Не веря себе, был, однако, он рад,
Что вырвался он, наконец-то из грязи,
И в новую жизнь пошёл, как на парад.

— Но что с тобой, Пьер, верно, может ты болен?
— Идите, — гремел угрожающий глас;
Уехал тесть-князь, и он стал обездолен,
Не стал уже тестем, остался, как князь.

Простившись с друзьями из нового братства,
Оставив приличную сумму им в дар,
Уехал в именья познать всё богатство,
Как раз в пик всех сплетен, в их самый разгар.

Друзья-братья письма ему дали в Киев,
В Одессу, к таким же масонам-друзьям,
Чтоб он оценил, все поместья увидев,
И как бы вздохнул, сбросив прежнего хлам.

2-2-6а

Всё дело дуэли уже, как замято,
История вся, разрыв Пьера с женой,
«Блистала» по обществу долго, предвзято,
Похоже, решили все Пьеру «дать бой».

Теперь его только винили в разрыве,
Что он — бестолковый ревнивец, мужлан,
И он, как отец тем подвержен в порыве,
Припадками бешенства за весь обман.

Когда Елен после отъезда «масона»,
Вернулась в столицу и принята в свет,
Ещё же — жена по всем меркам закона,
Пришлось ей выдерживать некий обет.

Когда разговор заходил с ней о муже,
Она принимала достойный свой вид,
С оттенком печали, что ей в душе хуже,
И муж ей, как крест, на душе всё висит.

Достойно она переносит несчастье,
Её наградил этим мужем сам бог,
Характеры, взгляды у них — разной масти,
Такой, что поделать, у пары итог!

А тесть, князь Василий — ещё откровенней:
Его он полу;сумасшедшим назвал,
Он с ним пережил массу тягостных терний,
Жалеет, что дочь ему замуж отдал.

— Я раньше вас, князь, поведала свету,
Что это — безумный младой человек,
Испорченный разными мненьями где-то,
Он — просто какой-то кавказский абрек.

Когда он приехал лишь из заграницы,
Мы все восхищались им — молод, умён,
Когда же он на;чал у нас «веселиться»,
И странными мыслями начал «браниться»,
То мы здесь все по;няли, он — также дурён.

Хвалил он тогда и врага Бонапарта,
Что тот — полководец, каких не знал свет,
И он из себя корчил даже Марата,
В нём — вся заграница, а нашего — нет.

По-прежнему славились Павловны Анны
Её знаменитые все вечера,
На них будто с неба просыпалась манна,
Сама на них блещет потоком ума.

На них собирались все общества сливки,
Интеллектуальной эссенции цвет,
И не обходилось всегда без новинки,
И в том заключался из них весь обет.

Всегда приглашала кого-то из важных
И столь интересных в беседах тех лиц,
Во всём компетентных, довольно «отважных»,
Кто был в своей области царь или принц.

Нигде, где на тех вечерах, как у Анны,
Так смело не раз обсуждался вопрос,
Какие бы ни были нужды иль страны,
На все те событья, где есть на них спрос.

Нигде не держался так твёрдо и явно,
Весь градус текущей политики стран,
Текущая жизнь двора, света — подавно,
Событий войны, как текущий экран.

Как раз в это время печальные вести
Пришли из театра в Европе войны,
Лишил Бонапарт всю Пруссию чести,
Вести с ним попытки дальнейшей борьбы.

Разбили французы всю армию немцев,
Сданы им часть важных уже крепостей,
Распался Союз, став в войне, как младенцем,
Все ждали из армии новых вестей.

Когда войска наши пришли ей на помощь,
Когда началась уже вновь с ним война,
Когда пред французом явили всю немощь,
И пала вся гордая немцев страна;

Тогда Анна Павловна вновь дала вечер,
И из приглашённых, конечно, Элен,
Несчастной, но о;бворожительной встрече,
Опять привлекающей видом в свой плен.

И двух дипломатов, и оба из Вены,
Других интересных во многом людей,
И, как квитэссенцию, развитой темы —
Борис Друбецкой, ему всё там видней.

Вернулся с театра военных всех действий,
Он в прусских войсках адъютантом служил,
И не;утешительные привёз вести,
Похоже, как немец оружье сложил.

Борис в адъютантском щёгольском мундире,
Уже возмужавший, вошёл молодцом,
Он был первый раз удостоин «квартиры»,
Где общества цвет собирался кружком.

Обычным для нового гостя приёмом:
Хозяйке всегда целованьем руки,
Затем — представленье, знакомство с бомондом,
Кружки интересов, от скуки уйти.

— Вот князь Ипполит — дипломат он по службе,
Вот Круг — господин, он поверен в делах,
Вот Шитов — ум светлый и склонный он к дружбе,
По схожести мыслей и чувствах в сердцах.

Борис за то время армейской всей службы,
Заботами мамы и гибким умом,
Характером сдержанным, нужной с кем дружбе,
Востребован стал у начальства кругом.

Служил адъютантом при важном столь чине,
Курьером он в Пруссию вёз документ,
Успехом в карьере усвоил причины,
И он уловил сей счастливый момент.

На службе нужны не труды, не усилья,
Не храбрость и не та отвага в бою,
Но, лишь надо знать и являть те уменья,
Служить и, являя покорность свою.

2-2-6б

И именно к тем, для которых ты служишь,
Кто во;знаграждает за службу твою,
Знакомства искать не с которыми дружишь,
Кто выше по чину, чтоб двинуть судьбу.

Борис не богат, но последние средства
Он тратил, одетым быть лучше других,
И не был лишён в этом плане кокетства,
И он в экипажах езжал дорогих.

Любил он столицу, Москва — скучновата…
И мысли о детской к Наташе любви,
Ему неприятны, и чувств всех утрата
Прошла под влияньем войны и крови.

Своё приглашенье на вечер у Анны
Считал он за важный в судьбе его шаг,
С большим пониманьем оценивал шансы
Сближенья, знакомства, искал словно маг.

Его посадили как раз рядом с Элен,
С вниманием слушал он весь разговор,
Казалось, он будто бы к ней, как приклеен,
Но мысль не терял, о чём общий шёл спор.

— Но Вена не видит причин очень веских,
Как с нами опять заключать договор,
Для этого ну;жно блестящих и дерзких,
Успехов, побед — разрешить этот спор.

— Нам нужно понять все различия власти,
Меж их кабинетом и венским двором,
По этой важнейшей австрийской уча;сти…
— Нам лестны сомненья, таков ли их дом?

— Ах, милый виконт, — вдруг промолвила Анна:
— Европа не станет родной нам сестрой,
Пора нам понять, хотя всё очень странно,
При всякой угрозе могла б стать такой.

Борис всех внимательно слушал, все мненья,
И, как говорится, мотал всё на ус,
Не мог удержать он мужского терпенья,
Как рядом с Элен, погасить своих чувств.

Она же в ответ на его эти взгляды,
Улыбкой пленяла его красотой,
Глаза их встречались в преддверье услады,
Она, как дразнила Бориса собой.

Теперь уже очередь нового гостя
Настала, поведать гостям свой рассказ,
Какой оказалась вся Пруссия «костью»,
Она, как союзница, что с ней сейчас.

О миссии тайной Бориса в Глогау,
В каком состоянье их войско нашёл,
Что Пруссия «празднует доблестный траур»,
Опять Бонапарт, как забил им свой гол.

Но он избегал заявлять свои мненья,
Одни только факты он им излагал,
Но этим Борис и привлёк всех вниманье,
Тем самым удачнее вечер и стал.

Борис оправдал все хозяйки надежды,
Он, как угоще;нием стал для гостей;
Но более всех— Элен взгляды столь нежны,
Вниманье к рассказу, но — к личности прежде,
И — весь интерес от его новостей.

Когда же он кончил, с пленившей улыбкой,
Она не могла уже скрыть своих чувств,
Она обратилась с «настойчивой пыткой»,
И так откровенно звучало из уст:

— Мне так, непременно и очень бы нужно,
Во вторник приехали вы бы ко мне;
Борис обещал, и расстались все дружно,
Довольными стали они все вдвойне.

2-2-7

Кружком завладел уже после Бориса,
Другой — дипломат, он же — князь Ипполит,
В кругу дипломатов считался повеса,
Он словно со службой и с праздностью слит.

— О, прусский король! — и, сказав, засмеялся,
Вниманье и взоры вечерних гостей
К нему обратились, но он, как замялся,
Вновь: «Прусский король — словно клад новостей»!

И он замолчал, интерес выжидая,
Тогда Анна Павловна «влезла в игру»,
Она, Бонапарта всегда проклиная,
Но ве;чера, впрочем, спасая судьбу;

Поведала миру, как этот безбожник,
Конечно, имея в виду, Бонапарт,
Похоже, и есть он тот самый разбойник,
Вошедший в победный, воровский азарт.

Похитил в Потсдаме музейную шпагу,
Великого Фридриха шпага была,
Опять Ипполит, проявив «всю отвагу»:
— А Прусский король… о нём слава текла.

— Так что ж, этот Прусский король, в чём интрига?
— Да нет, ничего, я хотел лишь сказать…
Сказать он хотел: «Показать русским фигу»,
Но, как дипломат, не стал в грубость влезать.

— Хотел я сказать, что Россия напрасно
Воюет сейчас за того пруссака,
Зачем нам страдать, никому и не ясно,
Они пусть друг другу и «чешут бока».

Борис улыбнулся слегка, осторожно,
Насмешке иль шутке, улыбку даря,
Хозяйка прервала: «Все шутки столь ложны,
Мы с ним не воюем за их короля!

Россия воюет за добрососедство,
А не за какого-то там короля,
Она всегда против насилья, все средства
Применит усми;рить любого врага».

Весь вечер беседы вращались о войнах,
К вопросам политики был интерес,
О всём положенье страны, беспокойном,
И есть ли в подобных вопросах прогресс.

Когда все поднялись, начавши прощанье,
Опять обратилась к Борису Элен,
Скорее не просьба, а тон приказанья:
— Так вы не забудьте — попасть ко мне в плен!

Мне это так нужно, — сказала с улыбкой, —
С оглядкой на Анну — хозяйку дворца,
И Анна с какой-то вымученной пыткой,
С повадками сводни, сближая сердца;

Желанье Элен внушительным взглядом
Она подтвердила кивком головы,
Бориса окутав «приветливым ядом»,
Как высшего света законной главы.

Борис весь гордился таким приглашеньем,
Приехав во вторник в сей чудный салон,
Не понял всей сути её поведенья,
Зачем ей был нужен здесь именно он?
 
Графиня почти не обмолвилась словом,
На вечере было так много гостей,
Хотя и довольна Бориса уловом,
Но не; было времени с ним побыть ей.

И только прощаясь, целуя ей руку,
Она шёпотом тихо сказала ему:
— Мы завтра развеем, Борис, эту скуку,
Моим будьте гостем, как в пику всему.

И в этот приезд свой, Бориса, в столицу,
Он сделался близким ей в доме лицом,
Под стать ей, графине, теперь веселиться,
И вместе с министром, её же отцом.

2-2-8

Война разгоралась, уже приближалась
К границам России всей мощной волной,
Россия пред боем как будто бы сжалась,
Готовясь к защите, готова дать бой.

Князь, старший Болконский, назначен главкомом
На сбор ополченья в губерньях страны,
В работу включился он рьяно, с напором,
Он сам понимал все те нужды войны.

Хотя был он слабым, убитый стал горем,
В период, как сына убитым считал,
И смертью невестки, с несчастною долей,
Однако, воскрес и здоровым он стал.

Не мог отказаться от должности этой,
Ему предложил её сам государь,
Она была гордостью, долгом согрета,
Так было всегда на Руси, даже встарь.

Он был постоянно в разъездах по сёлам
Во вверенных всех ему тех областях,
Он слыл очень строгим, где надо — суровым,
Он действовал в деле как будто в боях.

Работа его укрепила здоровье,
Подвижным и бодрым всегда теперь стал;
Грудной Николай рос, наполненный кровью,
И дед его князем уже называл.

Часть дня проводила княжна тоже в детской,
Подруге Бурьен доверяя за честь,
Любовью к ней и для неё слишком лестной,
И словно забыв за позор и за спесь.

Болконские память всю свято хранили,
О маме, княгине, Андрея жене,
Они в церкви памятник установили,
Вид ангела с крыльями будто — в небе;.

Лицо того ангела напоминало
Княгини лицо словно в зеркале вид,
Оно каждый раз ему будто сначала,
Всё время его как бы в том упрекало,
За целую серию мелких обид.

Отец отделил сына и дал именье,
В верстах сорока от его Лысых Гор,
Теперь Богучарово — это селенье
Характер Андрея взяло в свой простор.

Он после того пораженья-сраженья,
Решил никогда не бывать на войне,
От славы отбросил свои все стремленья,
Решил помогать он отцу и стране.

На должность по сбору народного войска,
С отцом вместе дружно так взялись за гуж,
Работа была слишком трудна и «скользка»,
Единственный в семьях работник был муж.

Они поменялись ролями во мненьях,
Князь старший надеялся лишь на успех,
Андрей, как участник, держался сомнений,
В душе — неучастьем во всём с сожаленьем,
Предвидел в кампании много помех.

Зимой, как князь старший уехал в округу,
Андрей оставался в их Лысых Горах,
Испытывал он тогда страшную муку,
Сынок нездоров был в своих-то годах!

Из города письма, бумаги прибы;ли,
А в это же время он в детской сидел,
С болезнею сына проблемы схватили,
Он был раздражён за такой свой удел.

Сидел он весь хмурый на стульчике детском,
И капал лекарство в стаканчик с водой,
Прогноз у врача для него слишком веский,
Пытался влить сыну, он скован судьбой.

Не спали с сестрицею, сидя у сына,
А мальчик пылал весь в сильнейшем жару,
Его словно в плен захватила ангина,
Решили лекарством спасти, по утру.

Считая, что сон — это лучшее средство,
Сестра была против — давать в сей момент,
Меж ними всплыл спор, он возник словно с детства,
Но был слишком важен врача аргумент.

И, всё-таки, дали лекарство ребёнку,
Но он закричал и потом захрипел,
Отец предпочёл удалиться в сторонку,
Он крика и плача детей не терпел.

За голову взявшись, он вышел от сына,
В соседней сел комнате он на диван,
Другая была ещё в том и причина,
Письмом от отца был он к действию зван.

Отец сообщил ему свежую новость:
Под Прейсиш-Эйлау — победа у нас,
Что мы, наконец-то, воюем на совесть,
И Бенигсен, немец, сражение спас.

«Никак не постигну, у нас дела плохи:
Доставлены люди не все — провиант,
Скачи и скажи им, что я их настигну,
И выясни, кто там и есть симулянт?

«Нет, я не поеду, пока сын болеет», —
Взглянуть чтоб на сына, шагнул он к двери,
Княжна у кроватки стоит и лелеет,
И машет ему, ты, мол, дверь затвори.

Он вновь окунулся во все; те же письма,
«Ах, как неприятно мне всё это знать,
Победа их вся мне на совесть повисла,
Её без меня там сумели создать».

Читать стал Билибина письма с досадой,
Не всё понимая так многое в них,
И даже с какой-то возникшей отрадой,
Но лишь бы отвлечься от мыслей плохих.

2-2-9а

Билибин служил дипломатом при штабе
Главкома российских военных всех сил,
Но он с осужденьем порядков там как бы,
И с князем Андреем в знакомстве счастлив.

Он видел в нём друга с таким, как он, мненьем,
Которому мог изливать он всю желчь,
С таким же, как он, о порядках сомненьем,
И смело при нём излагать свою речь.

«Со времени наших «блестящих успехов»,
Где при Аустерлице влипли в позор,
Я не покидаю своих всех доспехов,
При главной квартире служу, как дозор.

Вошёл я во вкус войны, тем и доволен,
Такого не видел ведения войн,
Я просто всем виденным, как уже болен,
И от всех предательств теряю покой.

Француз атакует союзницу нашу,
Её разбивает он в полный «пух-прах»,
Мы им помогаем, но помощь, что каша,
Течёт как-то мимо, у них пред ним — страх.

Они не воюют, а просто сдаются,
И нас обманули уже, и не раз,
Они уже панике все предаются,
Покорность ему выставлять напоказ.

В Потсдамском дворце поселяется «визирь»,
А прусский король поздравления шлёт,
Ведёт он себя будто признанный «Цезарь»,
Теперь и из Пруссии соки все пьёт.

Он пишет ему в виде, как поздравленья:
«Желаю быть принятым в нашем дворце
Приятнейшим образом, без промедленья,
Величество Ваше в победном венце».

Они не воюют, а просто сдаются,
И мы вместе с ними втяну;ты в войну,
Предательство их нам, как дар остаётся,
Нас словно втянули в какую-то тьму!

И всё потому, что у нас нет главкома,
А главное — должного выбора нет,
Осталось старьё словно глаз глаукома,
И в этой войне мы не видим просвет.

Курьер прибывает из нашей столицы,
Зовут меня письма к нему разобрать,
Он ждёт от царя, ему чтобы смениться,
Ему нет письма, и — некогда ждать.

Он пишет известный приказ Бенигсену:
«Я ранен и ездить верхом не могу,
Давно нужна должности эта замена,
И тем остаюсь я пред всеми в долгу.

Вам должно подумать о всей ретираде,
К тем нашим законным границам страны,
И только затем, сохранения ради
Живой нашей силы нам вредной войны».

И дальше он пишет письмо императору:
 
« Болезнь есть такая, Величество Ваше,
Мешает мне ездить верхом на коне,
А значит, командовать армией даже,
Уже не под силу по старости мне.

Командовать оной сложил я на графа
Бугсгевдена — старший он здесь генерал,
А я по болезни и в качестве штрафа,
В больнице нашёл свой законный причал.

К тому же, и слишком плохое снабженье,
И хлеба осталось всего-то на день,
В иных частях — полное в том обнищанье,
Голодная бродит по армии тень.

Но, всё же, беру на себя даже смелость,
Прискорбнейши Вам сообщить эту весть,
Поскольку она, эта весть, и не мелочь,
А нам, как за нашу порядочность — месть.

Что после разгрома союзницы нашей,
Негоже стоять нам и ждать в биваке,
И, если стоять хоть полмесяца даже,
Здоровых солдат не найдёте во(о)бще.

Увольте меня, старика, на деревню,
Что я не принёс долгожданных побед,
А значит, потерю и славы столь древней,
Не предостерёг от случившихся бед».

Продолжение письма Билибина.

Разгром пруссаков лишь добавил проблемы,
И мы оказались лицом ко врагу,
И не было боле другой всей дилеммы,
Сражение дать, ибо мы — как в долгу.

И Бенигсен принял решение к бою,
Напротив, Буксгевден — отныне главком,
Другой имел план, принуждённый судьбою,
К границе катиться, как снежный тот ком.

Тем более в армии голод нача;лся,
И общий победный упал уже дух,
Меж ними незримый (во мненьях), как бой разрастался,
Что резало всем здесь обычный наш слух.

И Бенигсен дал этот бой наш победный,
Пултуская битва, и в ней — наш успех,
Потом — отступленье, маневр для нас «бледный»,
А для наступленья есть много помех.

Хотя и победой считается битва,
Но штатские мнения — наоборот,
Напрасной была о победе молитва,
Тот, кто отступил, победитель — не тот.

Но после победы мы вновь отступаем,
Зато мы курьера шлём в наш Петербург,
Француза что мы уже, как побеждаем,
Но в этом — весь толк, хотя отступаем,
Предательство немцев замкнуло нам круг.

Конечно, надежда была, стать главкомом,
Чтоб вместо кутузовского протеже,
Одним, так понятным всем нам этим словом,
Назначен был тот, чьи дела всех лучше;.

Теперь главный враг у нас, в армии — новый,
Теперь он не есть тот француз — Бонапарт,
Свои генералы друг другу готовы,
Придя в тот типичный служебный азарт;   

2-2-9б

Убрать с пути лестницы этой служебной,
На этот так важный для армии пост,
Соперника с качеством мысли столь бедной,
Другой — наводил для победы бы мост.

Их ссора достигла большого накала,
Глядишь, так вот-вот и начнётся дуэль,
Но к счастью она уже нас не достала,
В их споре достигнута нужная цель.

Всё тот же курьер и привёз назначенье,
Буксгевден, как враг, стал уже побеждён,
И Бениксен место занял с утвержденьем,
И я в этом полностью был убеждён.

Но армия вся и её положенье,
Сама себе словно становится враг,
В её всех аспектах и всех отношеньях,
В снабжении полный становится крах.

Согласно Союзу, её всё снабженье
Должно проводиться союзной страной,
Но Пруссия впала в своё пораженье,
Оставив России заботу самой.

Накрыла голодная тень наше войско,
Ни — хлеба, ни мяса, ни сена, овса,
В таком положенье себя уже бойся,
«Разверглась» над армией просто гроза.

Возник новый враг под названием голод,
Одно есть лишь средство его победить,
Конец уж зимы, ещё действует холод,
Грабёж — повсеместно его возбудить.

И «новые» части полков и дивизий,
Как вольные банды свершают грабёж,
Добыча для армии нужной провизии,
Выходит, как месть пруссакам за «падёж».

Но выхода нет и сей выход — законный,
Так было и будет во все времена,
Хотя этот путь есть, как выход, позорный,
На то и ведётся любая война».

Сначала читал, пробегая глазами,
Но дальше — всё больше весь рос интерес,
В нём злоба росла, говоря между нами,
Военная жизнь всё брала перевес.

Он смял письмо, бросил, прогнав эти мысли;
Там, в детской послышался странный вдруг звук,
Но, чтобы те мысли его не загрызли,
Для «у;спокое;нья»  начавшихся мук;

Боялся, случилось ли что там с ребёнком,
Его охватил настоящий вдруг страх,
Он вдруг очутился в каких-то потёмках,
Как будто катился в неведомый крах.

Ему пришло в голову, умер ребёнок,
Как раз в ту минуту, когда он зашёл,
Он видел, как няня крутясь средь пелёнок,
В них прятала что-то, но был очень зол.

«Всё кончено», — думал; уже пот холодный…
«За что же мне в жизни такая судьба?
Я с нею рождён что ли? Но — не безродный!
Теперь умер сын, но сначала — жена»!

Растерянный шёл он к кроватке ребёнка,
Уверен, кроватку найдёт он пустой,
То няня его уже прячет в пелёнках,
И я теперь буду «душой холостой»!

Раскрыв занавески, увидел он сына,
Румяный лежал, дыша ровно во сне,
На убыль пошла у ребёнка ангина:
«Ну, как же могло так подуматься мне»?

Нагнувшись, проверил он лобик губами,
Что кризис уже очевидно прошёл,
Но он устыдился случившейся драме,
И с радостью был на себя только зол.

Так тихо княжна, подошедши к кроватке,
С ним вместе делила всю радость бытья,
Ах, как же у них стали чувства все сладки,
Дальнейшего брата с сестрою житья.

Княжна свою радость вложила в объятья,
Отвесив от счастья ему поцелуй,
Роднее и ближе им стали понятья
Семейных всех нежных столь родственных струй.

2-2-10

Уже после приёма в братство масонов,
Покинул Пьер срочно и свой Петербург,
Ему стало тесно от светских препонов,
Столица не стала уже ему друг.

Поехал в имения на Украину,
Под Киев, имений где большая часть,
Именья раскинулись, как паутиной,
Раскинув в губернии всю свою власть.

Он всех управляющих вызвал в контору,
Велел им по-новому дело вести:
— Живём мы в другую совсем уже пору,
Хозяйства все наши должны расцвести.

Немедленно до;лжны быть приняты меры
Для освобожденья моих всех крестьян,
От всей крепостной этой пагубной сферы,
Уже заграницей всё рабство — изъян.

Должны им даваться по силам работы,
Оказана помощь крестьянам должна,
О детях у женщин должна быть забота,
Их не посылать на иные работы,
Работа по дому у женщин — важна.

Телесные все запретить наказанья,
И в каждом именье — больница, приют,
Нам не обойтись и без школ обученья,
И, в общем — для жизни какой-то уют.

Не все понимали и смысл, и значенье,
Всех сказанных Пьером непонятых слов,
Испуганно слушая все те решенья,
Какой хотел барин иметь с них улов.

Часть думала, он недоволен ведением
Обычных, но мало доходных их дел,
Утайкою денег, халатным их бдением,
Порядка в них нет, лишь — сплошной беспредел.

Другие — оправившись как бы от страха,
Забавной считали у барина речь,
И не доведёт ли хозяйства все к краху,
Своё состояние им бы сберечь.

А третьи — с насмешкою и с любопытством —
Впервые услышать такие слова;
Но те, кто умнее, с присущим бесстыдством,
Считая всё это для них «что трава»;

Как им на все новшества те не перечить,
Вести всё хозяйство, как было всегда,
И делать лишь вид, всё, что сказано в речи,
Стараться не выполнить их никогда.

Ведь это мешало им о;богащаться,
Им эти все новшества и не нужны,
Но надо в работе всей как-то стараться,
Пытаться попробовать, если — важны.

Большое вниманье наме;реньям Пьера
Лишь выразил Главный «Управ», как за всех,
Сказал, что все новшества — всё накипело,
Дела бы поправить, они — только грех.

Пьер, вроде, дохода имел пятьсот тысяч,
Но всё уходило в долги, платежи,
И, если с дохода всё это бы вычесть,
С дохода останутся только «шиши».

И перечень дальше идёт всех расходов,
Что даже пришлось залезать ему в долг,
Но, кроме того, все капризы природы
Ему добавляли проблем каждый год.

Возникли проблемы опять перед Пьером,
Ему самому вникнуть в сущность всех дел,
Ему вместе с Главным и всё — первым делом,
Расчистить сложившийся сей беспредел.

Но меньше всего Пьер имел эту склонность,
Заняться делами в именьях своих,
А также иметь здесь, к тому же, способность
И опыт иметь, хоть не хуже других.

Пьер с Главным влезал во всю суть уже дела,
Он с ним занимался почти каждый день,
Но чувствовал он в себе массу пробелов,
И некую барскую в деле всю лень.

Он чувствовал, дело не движется с места,
Настолько запутаны были дела,
Всё новые требовал он с него средства,
Уплаты долгов, платежей, как всегда.

Опять крепостных привлекать на работы,
Пьер требовал о;свобождения их,
А Главный в упрёк выставлял лишь заботы,
Как долг уплатить за свободу, за них.

Он не отрицал указаний всех Пьера,
Но, чтобы исполнить любое из них,
Всегда выдвигал он такие барьеры,
Исполнить с трудом можно было бы их.

К примеру, лесов ли, земель ли продажу,
Но нужно на это бы снять весь запрет,
Придумывал разную, всякую «лажу»,
Хозяин терялся, «да, да» — лишь в ответ,

Отсутствие нужных понятий, сноровки,
Притворством лишь в деле всегда восполнял,
А главный в ответ — и с притворством воровки,
Поддерживал всё, что хозяин сказал.

К тому же, и в Киеве, как и в столице,
Нашлись для него, как обычно, друзья,
Но он, как богач, их не мог сторониться,
И южного здесь не вкусить вновь зелья.

Не смог он стерпеть новых всех искушений,
Все дни проходили в балах, вечерах,
Вновь южные женщины — суть развлечений,
Дела! Все дела он творил впопыхах.

Он жил той же жизнью, что и до женитьбы,
Он— молод, мужчина в  расцвете всех лет,
Ему, как масону, другим теперь быть бы,
Но, как же — богач, «холостой» — значит, нет!

Весной Пьер решил возвратиться в столицу,
Дорогой объехать именья свои,
И лично уже, самому, убедиться,
В итогах, где он проводил все бои.

Хотя и считали затеи безумством,
Пришлось кое-что делать в плане работ,
Оставить у барина некое чувство,
Предписанных им же о людях забот.

Постройкой в именьях больниц и приютов,
А также больших зданий школ для детей,
Готовились встречи в пути для уюта,
И с хлебом, и солью столь редких гостей.

Спокойное в венской коляске движенье,
Именья, где он никогда не бывал,
И их живописное расположенье,
Явили начало великих похвал.

Народ представлялся ему благодарным
За благодеяния барской души,
Везде были встречи с устройством столь «гарным»,
И даже в последней, казалось, глуши.

В одном — вместе с образом Пе;тра и Павла
Ему поднесли с хлебом-солью венец,
Неслась впереди него добрая слава,
Какой у них барин — добряк, молодец.

Просили воздвигнуть придел новой церкви;
В другом — Пьера встретили бабы с детьми,
От тяжких работ и иной круговерти
Ему благодарность с собою несли.

Священника встретил он в третьем именье,
С крестом, окружённым когортой детей,
По милости графа учил их умению,
Религии, грамоте и вразумению,
И многим другим всем понятьям вещей.

Везде видел Пьер стройку названных зданий,
Снижение также и барских работ,
И чувствовал, видел своё он влияние,
Крестьян депутаций и их понимание,
О принятых мерах для их всех забот.

Но многое было во всём показное,
Отчёты обманом пестрели подчас,
И как бы в отместку ему даже «злое»,
Не мучил бы ты, управляющих, нас.

Пьер был восхищён от своей всей поездки:
«Как мало усилий нужно; для добра,
Как много ещё остаётся столь мерзким,
Свободу крестьянам давать уж пора».

2-2-11а

Развеялся Пьер от своих всех несчастий,
Всю прелесть вкусив от имений своих,
Соскучился он по друзьям, их уча;сти,
Он ждал впечатлений от жизни других.

Исполнил давнишнее он намеренье,
Поскольку Болконский — его прежний друг,
Заехать к нему, своё принял решенье,
«В подарок ему отвалить свой досуг».

Андрей уже жил в своём новом именье,
В нека;зистой, плоской и скучной земле,
Село Богучарово, лишь живя тленьем,
Как и в большинстве всем подобным, извне.

Двор барский смотрелся большим даже домом,
И масса надворных построек при нём,
Красивым, с его полукруглым фронтоном,
Конюшен и бани, коровам — жильём.

Двор был расположен в конце, по дороге,
За вырытым сразу и полным прудом,
Вокруг и почти у «него на пороге»
Рассажен был сад, весь в заботах, кругом.

На всём — отпечаток хозяйской заботы,
Однако, Андрей жил не в доме тогда,
А во флигельке столь искусной работы,
Стоящим у самого края пруда.

Раздался стук в дверь, за ней — голос чуть резкий,
Послышался: «Кто там? Прошу подождать»!
Но он неприятный, какой-то он мерзкий,
Успел Андрей голосом Пьера обдать.

Но вот дверь открылась, и гость, и хозяин,
Последний — с нахмуренным и злым лицом,
И видя пред ним — его друг, тоже барин,
Но рад был он встрече довольный во всём:

— Не ждал, очень рад, — говорил удивлённо,
Притом, не спуская с приезжего глаз,
Слова были ласковы, взгляд был влюблённым,
И даже улыбка всплыла в этот раз.

Но радость при встрече была лишь мгновенной,
Вновь взгляд стал потухшим, теряющим блеск,
Он стал словно мёртвым в лице его бледном,
И встреча теряла свой радостный вес.

Сей взгляд поражал, отчуждая лишь Пьера,
Пока в разговоре к нему не привык,
Возможно, не вышла у друга карьера,
«От счастья семейного друг его сник».

Но их разговор после долгой разлуки,
Не мог войти сразу во весь интерес,
Они из себя «выжимали» лишь муки,
И след одиночества в них не исчез.

Ведь каждый из них пережил потрясенья,
Нарушились все их надежды, мечты,
О жизни сложились и разные мненья,
И каждый достиг роковой той черты.

У них в личном плане — одни те же судьбы,
В семейной их жизни, в семье и любви,
«Прошли огонь, воду и медные трубы»,
Но нет настоящей до сих пор семьи.

Один гнался за славой, еле вернулся
С полей всех сражений несчастной войны,
Безвестностью мир для него обернулся,
Хотя стал защитником он и страны.

Оставив жену, для добычи он славы,
Рожать в беспокойстве за мужа-отца,
Достаточно ей преподнёс он отравы,
Дождаться ей, матери, жизни конца.

А друг, не любя, выбрал в жёны красотку,
В богатство его была вся влюблена,
И в жизни совместной свою пела нотку,
Мужчину другого себе завела.

Но Пьер нашёл выход в масонском витействе,
Он дал себе клятву быть в жизни другим,
Решил поберечься от будущих бедствий,
В дуэли он словно был богом храним.

Он начал рассказ о всех южных именьях,
О новшествах всех в них, которые ввёл,
Но чувствовал Пьер, что Андрея терпенье
Своим хвастовством до черты он довёл.

Он понял, Андрею прети;т повесть друга,
Пьер сдерживать стал свой хвалёный отчёт,
Но, всё же, желание «быть в центре круга»,
Ведь он над собою вершил все потуги,
Отбросив назад жизни прежней весь гнёт.

— Мне трудно сказать, как всех много несчастей;
— Да, много, и мы изменились с тех пор,
— А вы, ваши планы, какой они масти,
На что же направлен, князь, весь ваш задор?

— Да вот видишь, строюсь, хочу переехать…
Да что про меня, я теперь — без жены,
И сын вот растёт на мою всю утеху,
Ты тоже, я слышал, впитал суть семьи.

Ты лучше скажи, что творил ты в имениях,
Пьер клюнул опять на приятный вопрос,
Поведал он другу о всех изменениях,
Какой он устроил Управам там спрос.

Но всё это было для князя не ново,
И быстро пропал ко всему интерес,
Всё это так в обществе было столь спорно,
Что вряд ли в то время наступит прогресс.

2-2-11б

Пьер, видя реакцию князя Андрея,
Решил побыстрее закончить рассказ,
И он замолчал как бы всё ещё тлея,
Подумал: «ну хватит на первый-то раз».

— Ну, вот что, дружок, — молвил князь утомлённо:
Я здесь лишь наездом, как на биваках,
Курирую стройку я здесь непрестанно,
Так что у себя я как будто в гостях.

Мы после обеда поедем в имение,
К отцу и сестре, ждёт сыночек там нас,
А мы с тобой, вместе, и, тем не менее,
Усадьбу осмотрим, как есть, без прикрас.

Так быстро прошли все часы до обеда,
С осмотром о многом зашёл разговор:
— Вот кончу я стройку, так будет победа,
И жизнь как бы выйдет сама на простор.

Зашёл разговор за обедом о Пьере,
Женитьбе его, как возник весь разлад:
— Я не сожалею об этой «потере»,
У нас слишком разный на жизнь с нею взгляд.

Я вам расскажу, как случилось всё это,
Но, знайте, всё кончено, раз — навсегда;
Друг мой навсегда и конец даже света,
И он не бывает почти никогда.

— А дело дошло у меня до дуэли,
Но я не убил, упаси его бог;
Обычно в дуэлях об этом хотели,
Но мне повезло, что убить я не смог.

Убить человека — всё не;справедливо…
— Нет, я не согласен с тобою в том, Пьер,
Судить нам о том, плохо или красиво,
А в этих делах — или прямо, иль криво,
Такого нам, людям не да;но в пример.

Всё зло для людей, оно — несправедливо…
Вот так меж друзьями возник этот спор,
Их спор разгорался, обоим хватило,
Уйти от несчастий своих на простор.

Простор от несчастий, случившихся с ними…
— Я знаю по жизни несчастья лишь два,
Могу я их выразить даже какими,
По-моему, мудрые эти слова.

Болезнь — вот одно из тех злостных несчастий,
Второе — угры;зынье совести всей,
Отсутствие этих двух зол и есть счастье,
Лишь жить для себя — девиз жизни моей.

— Никак не могу согласиться я с вами,
Чтоб жить только так и, не делая зла,
А где любовь к ближнему здесь, между нами,
Застать вашу жизнь ведь может и мгла.

Живой вам пример, вот он я — перед вами,
Я жил для себя, погубив жизнь свою,
И только теперь, вы, как видите сами,
Я будто другим свою жизнь отдаю.

Но только теперь понял в жизни я счастье,
Стараюсь я в меру и жить для других,
Могу избежать я угрозу напасти,
Я больше не знаю мотивов иных.

— Увидишь сестру мою, Пьер, княжну Марью,
Возможно сойдётесь вы в мнениях с ней,
«Той самою дышит она, той же гарью»,
Ей — только бы ближнему было светлей.

Но, каждый живёт по своим лишь законам,
Ты жил для себя — погубил жизнь свою,
Узнал только счастье, не «став ты бароном»,
Когда для других жизнь создал, как в раю.

А я испытал совершенно другое,
Для славы я жил, как добра для других,
И видишь, что сделалось в жизни со мною,
Я жизнь погубил всё от действий иных.

С тех пор стал спокоен, познав своё счастье,
Как видишь, живу для себя одного;
— Как жить для себя, разрываясь на части,
Сестра, сын, отец — разве мало всего?

— Семья, все они, да ведь это всё — то же,
Они все со мною, они — тоже я,
Как мог ты подумать, о, дай тебе Боже,
Что я и семья не одно есть и тоже,
Она — не другая, она — вся моя.

Другие, твои эти ближние люди,
На юге которые, те мужики,
Как ты их зовёшь, по словам твоим судя,
На самом же деле — тебе чужаки.

Есть главный источник и зла, заблужденья,
Которым ты хочешь всё делать добро,
Тебе на них даже не хватит терпенья,
Хотя — вызывают в душе сожаленья,
С твоим всем желанием к ним, заодно.

Он смотрит на Пьера насмешливым взглядом,
Возможно, как вызов ему он сказал,
Но Пьер, как тот спорщик, наполненный ядом,
Супротив Андрея мгновенно восстал.

Всё более Пьер оживлялся в том споре:
— Вы шутите, князь, так какое же зло?
Коль я, по своей, уже доброй той воле,
Что сделать желал я и сделал кой-что.

Они, мужики — все такие же люди,
И нами один управляет лишь Бог,
От нас в том добре ничего не убудет,
Зато будет виден просвета итог.

Какое в том зло, заблуждение даже,
Когда среди них уже много больных,
Они умирают без помощи каждый,
А я — дам больницу, лекарства для них.

А разве не благо, что баба с ребёнком,
И ей нет покоя ни ночи, ни дня,
Я дам им досуг и отдых сторонкой,
И всё это делал, в душе их любя.

И я никогда, никому не поверю,
Что плохо всё то, что я делаю им,
Уверен и даже про вас сказать смею,
Что вы, князь, под тем самым богом храним.

— Да, это — совсем так другое всё дело,
Еже;ли, как ты, так поставил вопрос,
Хотя в наше время звучит очень смело,
До истины в нём никто не дорос.

Ты строишь всё школы, больницы, приюты,
Ты вывести хочешь его, мужика,
Связали которого все наши путы,
И прочно, надеюсь, уже на века;

Его состоянья животного мира,
Но это — и есть счастье жизни их всей,
Лишить его хочешь его же кумира,
В том смысле, его же животного мира,
Его сделать мною без средств, без идей;

«Другое — сказал ты. «Облегчить работу?
Ему труд физический — необходим,
А умственный труд, как о наших заботах,
Он станет тогда просто, как — нелюдим,

Не думать не можешь и я, другой — тоже,
Не может и он не пахать, не косить,
Иначе в кабак пойдёт с пьяною рожей,
Не трудно ему что-нибудь натворить.

Не вынесу я его труд и заботы,
И через неделю — я просто умру,
Не перенесёт нашей праздной работы,
И сгинет от этой он жизненной льготы,
Напившись, в какой-нибудь день, поутру.

И третье из всех твоих в том «развлечений»,
Ах да — те больницы, лекарства, приют,
Больным не достанутся их улучшений,
Их вылечишь — гибнет физический труд.

Имею в виду я тяжёлых болезней,
Не знаю я случаев полных удач,
Калекой он будет ходить, бесполезный,
Пусть лучше умрёт, на том кончится плач».

Князь высказал мысли отчётливо, ясно,
Как видно, он думал об этом не раз;
— Я не понимаю, ах — это ужасно!
И мысли, и ваш сей безжалостный сказ.

Меня эти мысли частично и грызли,
Я места тогда себе не нахожу,
Другие на мне уже мысли повисли,
И с ними, как видишь, я очень дружу.

Считаю, добро, что я делаю людям,
Всё мне обернётся ответным добром,
Мы часто о них неприглядно так судим,
И в каждом из нас в голове — лишь свой дом.

— Да, надо стараться жизнь сделать приятной,
Живу я и в этом же не виноват;
— Но что побуждает вас к жизни столь сладкой,
Ведь в мыслях у вас против общества — яд.

— Вся жизнь никогда не бросает в покое,
Не делать, не думать был очень бы рад,
Дворянство здесь местное, мне против воли,
Как честь поднесли и в подарок, как клад;

Избранья меня в предводители даже,
Насилу отделался — нет в том души,
И нет добродушия, прямо так скажем,
Заботу, что пошлость во мне как нашли.

Потом — этот дом, что мне нужно достроить,
Теперь — ополченье на мне уж висит.
— А в армии служба ничем вас не поит?
— Нет, тот Аустерлиц мне вечно прети;т.

Отныне в той действу(ю)щей армии нашей,
Уже я не буду служить никогда,
И, если француз перед домом будь даже,
В неё не последую я и тогда!

Виною тому тот Союз, нам не ненужный,
И немцы у армии всей во главе,
Кутузов, как видите, больше не нужен,
Доверьем царя тогда не; удосужен,
Зачем мне служить их дурной голове?

Теперь — ополченье, по мне сие дело,
Оно — как бы служба в ней — помощь в войне,
Вот в это-то дело и вник я весь смело,
И я, как военный, достоин вполне.

Зачем же вы служите — это ж работа,
Опять же для той же и самой войны;
— Ну, это во вкусе моём вся забота,
Ума и порядка её разворота,
Опять же в защиту всей нашей страны.

Но здесь ещё есть мои личные цели,
Отец мой — достойный страны гражданин,
Он просто жесток супротив канители,
Характер такой, к беспорядкам — раним.

Он страшен обычной привычкою к власти,
Над всем ополченьем у нас он — Главком,
Не терпит он всякой в том деле напасти,
Тогда посылает виновнику гром.

И, если б не я, убил про;токоли;ста,
За то, что украл в службе он сапоги,
Но жалко мне папу — расправа не чиста,
И с должности этой его снять могли.

Так я и служу с тем сыновним вниманьем,
Опять же к отцу — всё равно будто мне,
С твоим, Пьер, конечно же, всем пониманьем
К нашей семейной и общей судьбе.

Хотя, продолжаю своё возмущенье
Поступком мерзавца — сказался он вор,
Добра не желал бы, не прочь с намереньем
Повесить его — дать такой приговор.

Всё более он оживлялся в их споре,
Блестели при этом, мелькая, глаза,
Старался во всём с Пьером он разговоре,
Что ближнему он не желал бы добра.

Ты хочешь изъять крепостное всё Право,
Тем самым свободными сделать крестьян,
На Западе это свершили по праву,
Однако у нас в этом будет изъян.

Куда им деваться, коль нет им работы…
Вновь к барину будут проситься: «возьми»,
А кто проявлять о них будет заботу?
Они уже больше теперь — не твои.

Когда же они есть и собственность наша,
Являют строптивость, в работе и лень,
То Право — оно, как законная стража,
Следит за всей жизнью его каждый день.

Оно позволяет ему наказанья
И даже телесные в том их числе,
В Сибирь отсылают, её освоенья,
Но там им не хуже, в холодной той мгле.

Они привыкают, рубцы заживают,
И скотскую жизнь там ведут они вновь,
Они вновь счастли;вы и вновь оживают,
У них та же самая кружится кровь.

Ты спросишь, зачем и кому это нужно,
А нужно всё это для тех же людей,
И нравы которых повержены стужей,
Которым всё кажется — им всё видней.

Они всё грубеют и есть та возможность,
Казнить и неважно им, кто виноват,
И им жажда власти присуща порочность,
С годами грубеют, впадая в разврат.

Мне жалко достоинства, как человека
Потери и совести, всей её чистоты,
Не спин и не лбов их, подумаешь — Мекка,
Из них выбивают «мешок дурноты».

2-2-12

Лишь к вечеру прибыли в Лысые Горы,
Дорогой продолжил Андрей разговор,
Но, чтоб не возникла случайная ссора,
О прошлом не стал он высвечивать спор.

Рассказывал он об успехах в хозяйстве,
Показывал Пьеру, какие поля…
Пьер мрачно молчал, как в другом он пространстве,
Свои мысли о том разговоре, храня.

Он думал о том, что Андрей так несчастлив,
Что он — в заблужденье, не ведает свет;
Он должен избавиться от злой уча;сти,
И он, Пьер, поможет найти тот просвет.

Он думал, как на;чать ему вновь беседу,
Боялся, князь сразу его оборвёт,
Но верил он, в споре добьётся победы,
Он больше не может терпеть этот гнёт.

— Нет, всё ж, отчего у вас странные мысли?
— Какие, о чём ты, любезный мой друг?
— Меня они тоже сначала так грызли,
Но я ощутил в жизни просто испуг!

Меня спасло в жизни простое ученье,
Масонство, не смейтесь, и есть в этом шаг,
Его в жизни людей лишь одно назначенье,
Дать лучшие чувства и их исполненье,
Не секта оно, где главенствует маг.

Масонство — учение есть христианства,
Свободное от государства оков,
От церкви влиянья, её мессианства,
Учение лучших для братства основ.

Основ человеческих чувств и поступков,
О равенстве, братстве людей и любви,
О том, что на свете и в жизни есть жутком,
И эти все чувства должны быть в крови.

Что умному, доброму, с вами согласен,
Осталось дожить, не мешая другим,
Но путь наш в масонстве совсем не опасен,
Он сделает вас совершенно иным.

Князь, молча, выслушивал все речи Пьера,
По блеску, возникшему князя в глазах,
Возможно, проникла в него эта вера,
Начало которой «плывёт в небесах».

По князя молчанью возникла надежда,
Его не напрасны все стали слова,
Возможно, колеблется князь где-то, между…
Взгляд Пьера на жизнь и имеет права?

Они подъезжали уже к переправе,
Паром ожидал их у «полной» реки,
А князь всё молчал, он всё думал о правде,
Не сходится с жизнью она, вопреки.

— Я слушал тебя, это так — всё возможно,
Вступить в ваше братство, познать вашу цель,
А, может быть, ваше учение ложно,
Оно разобьётся иль сядет на мель?

Укажем законы, что властвуют в мире…
Да кто же вы? Люди, такие, как я,
Откуда вы знаете всё, даже шире…
И знаете жизнь эту больше меня?

Вы видите то, что один я не вижу,
Вы видите царство любви и добра,
Но я — не один, и — не вижу, не слышу,
Где ваши понятья все в правде, когда?..
Бывает, случается так, иногда.

— А в бу;дущу(ю) жизнь есть у вас ещё вера,
Не видите царства добра на земле?
Я тоже не видел его, для примера,
Что, если смотреть на неё, как во мгле.

Как скоро наступит конец уже света,
Да, так всё и есть на всей грешной земле,
Пока здесь — всё ложь, на земле нет просвета,
Но в мире всё есть, не живёт он во мгле.

Во всём мире есть царство правды и братства,
Но, мы пока — дети сей грешной земли,
Детьми мира на ней нам как бы остаться,
Я — часть всей гармонии мира души.

Я чувствую, в мире есть высшая сила,
И я составляю одно с ней звено,
От низших существ к высшим, так всегда было,
И в том проявляется всё божество.

Живу я на лестнице, как для сравнений,
Важна мне ступень, на которой стоим,
Ведёт эта лестница к нам от растений,
И много из нас стоят близко так к ним.

Внизу эта лестница вся, как в растеньях,
Она же вверху не кончается мной,
Она ведёт дальше, до высших ступеней,
До высших существ, с их умом, головой.

Я чувствую, что никогда не исчезну,
И не исчезает в сим мире ничто,
Всегда буду я и всегда был полезным,
И думать иначе — всё вовсе грешно.

А, кроме меня, надо мной живут духи,
Я чувствую, правда вошла в этот мир;
— Учение Гердера — это всё слухи,
У многих он верущи(ю)х словно кумир.

Не это всё, друг, убедит меня в этом,
Вот что убеждает — так жизнь и та смерть,
Живёт кто-то рядом, тебя греет светом,
Страдает в мученьях, кончает и жить!

Зачем же всё это, но нет здесь ответа…
Но я, всё же, верю, ведь есть здесь ответ…
Вот что убедило, так нет конца света,
— Ну да, — молвил Пьер: «И — мой вам привет»!

Я всё это время толкую об этом,
Слова лишь другие, но суть в них — одна;
— Не та, но разнится одним лишь моментом,
Что в будущем жизнь продолжаться должна.

Не доводы эти, а факты лишь смерти,
Вдруг ты исчезаешь, Там, где-то в Нигде,
И ты, сам, подвержен такой круговерти,
Стоишь перед пропастью и — тоже в беде…

Заглянешь туда — вот что дальше как будет,
Вот в будущем жизнь, что тебя только ждёт,
А кто-то — есть бог, он тебя вновь разбудит,
Возможно, и руку к знакомству пожмёт…

Пред ними давно уже был другой берег,
И до половины уж солнце зашло,
А Пьер и Андрей себе каждый был верен,
Понять им друг друга — до них не дошло.

Стоят на пароме ко всем удивлению,
И всё продолжают хвалить, каждый, спор,
Забыв о реке, уже дня истечению,
А мысли другого считают, как вздор.

— Еже;ли есть бог, и есть жизнь после смерти,
А это и есть наша будуща жизнь,
То истина есть и добро, мне поверьте, —
Так Пьер продолжал продвигать свою мысль.

— И высшее счастье в том кроется в людях,
Стремиться при жизни достичь эту цель,
Нам жить и любить, и во всех наших буднях,
Стараться не сесть нам на скрытую мель.

И помнить, живём мы не только мгновеньем,
А жили и жить будем вечно и Там, —
На небо он пальцем ткнул, как мановеньем:
— На спор этот весь и ответ будет вам.

Стоял князь Андрей у перил их парома,
И взглядом сверлил как бы солнца закат,
Казалось, плеск волн повторял, как истома,
«Ты верь всему этому, божий наш брат».

Он нежным и детским, лучистым всем взглядом
Смотрел в лицо Пьера, как преданный друг,
Но жизнь князя вся, как наполнена ядом,
Нет славы, жены, и ему — не досуг.
 
— Да, коли бы это так было, — промолвил:
— Пойдём, граф, садиться, — добавил Андрей;
Взглянул он на небо, и вдруг что-то вспомнил,
Высокое, вечное небо тех дней.

Чужое, немецкое небо, в позорных,
Боях Аустерлицких нашей страны,
По большей же части и, попросту, вздорных,
Наживших для нас столь несчастий, беды.

Лежал он, как навзничь, и флаг даже рядом,
И «Слава» — в лице Бонапарта над ним,
Склонилась с победным, восторженным ядом,
Остался он жив, был он богом храним.

Но что-то заснувшее, что-то прекрасное
Проснулось в мгновения в князя душе,
Исчезло оно, но жило; в нём так страстно,
Развить не успел его в жизни, уже.

Эпохой сказалось свидание с Пьером,
Как новая жизнь вдруг открылась ему,
Он, князь, заразился как будто примером,
Та новая жизнь была внутренним миром,
А внешне — та самая, как по уму.

2-2-13

Смеркалось уже, когда барина оба
Подъехали к главному входу в их дом,
Вниманье Андрей обратил на особы,
На заднем крыльце, суматоху на нём.

Старушка с котомкой, мужчина весь в чёрном,
И волосы длинны, и сам — невысок,
Похоже, что странники, видом чопо;рным,
Завидев коляску, бегут наутёк.

Две женщины тут же бежали за ними,
В испуге все четверо, вновь возвратясь;
— То Машины божьи, «живёт она с ними»,
Они убежали, отца убоясь.

Отец велит гнать этих странников, нищих,
Она — принимает, жалеет людей,
Она в этом правду, добро к людям ищет,
Отец, хоть и строг, но пасует пред ней.

Андрей провёл Пьера в свою половину,
А сам пошёл в детскую, в ней — его сын,
Чем Пьера занять, нашёл даже причину:
— Пойдём, Пьер, к сестре, там не будешь один.

Все божие люди — её как луч света,
Общение с ними — церковный обряд,
За помощью «шляются» часто и где-то,
И новость приносят, от скуки — что яд.

Внезапные гости стеснят её царство,
Зато ты увидишь добро и любовь,
Общение с ними — сестре, что лекарство,
Оно разгоняет заснувшую кровь.

Вошедшим явилась добра вся картина,
Хотя и сконфузилась, видя мужчин,
Конечно, к тому и была вся причина,
Ведь брат к ней зашёл, да ещё не один.

В уютном жилище — киоты, лампадки,
Сидел рядом с ней молодой человек,
И за самоваром, приёмом столь редким,
Бродячею жизнью влачит он свой век.

В монашеской рясе, лицо — с длинным носом,
Свисает на спину прядь длинных волос,
А в кресле — старушка, всё с тем же вопросом,
Худая, вся сморщена — вот весь и спрос.

— Андрюша, зачем не сказал мне заранее, —
Бросая на брата законный упрёк:
— А вас, Пьер, ребёнком я видела ранее,
Конечно, прошёл уже длительный срок.

Его дружба с братом, несчастье с женою,
И добрый и тёплый, застенчивый взгляд,
Роднили по виду и мыслям с сестрою,
К обоим проник «дружелюбный их яд».

И нежным, лучистым  своим она взглядом,
Казалось, сам взгляд этот так говорил;
«Я очень люблю вас, не смейтесь, «как ядом»,
Всевышний несчастных тех благословил.

Такое, с насмешкой к ним князя «влечение»,
Защита всех бедных людей так, княжной,
Обычными были всегда отношения
В семействе Болконских, меж братом, сестрой.

— Но, добрый мой друг, дорогая сестрица,
Должна была быть благодарна за то,
Что я и отец должны с этим смириться,
И Пьеру, как другу, я ведаю всё;

Хотя и немного в насмешливом виде,
Но с нами — всегда понимания дух,
И ты не должна быть на брата в обиде
За доброжелательность наших потуг.

Княжна совершенно напрасно сердилась
За этих по духу ей близких людей,
Но чай попивая, они не смутились,
Согретые жалостью к ним богачей.

Андрей, тот скорее, как из любопытства,
Старушку пытался втащить в разговор:
— Где счастье нашли от такого мытарства, 
Иль вы на себя навлекли лишь позор?

— Была в Рождество я на том Киев граде,
Я тайн там набралась от разных небес,
Теперь из Колязина — я вся в усладе,
И мне в благодати открылся мир весь.

—
А этот скиталец пошто такой ранний,
Он, как поводырь тебе служит уже?
— Нет, сам я, отдельно ходил, как нормально,
Сошлись мы в Юхнове, по общей судьбе.

— А там, на иконе святой Богородицы,
Из щёчки у матушки каплет миро,
У нас, всех у верущих, как это водится,
Всё видить и есть благодать от всего.

— Сама ли ты видела капли-то эти, —
Спросил удивлённый рассказом сам Пьер;
— Сама удостоилась видить на свете,
(Сиянье на лике, оно — всё во цвете),
И то, первый раз, как живу, например.

— Обман это всё, — молвил Пьер так наивно;
— Отец, дорогой, да ты что говоришь?
Слова твои господу богу противны,
Отец, супротив бога ты так грешишь!

Один анарал не поверил однажды,
— Монахи всё врут, — молвил: «Это — обман»!
Сказал, так ослеп этот самый невежда,
Себе навредил, сам какой-то — болван.

Приснилось, к нему мать Печерская входит,
И молвит: «Поверь мне, тебя исцелю»!
Проситься он стал: «повези», с ума сходит:
— Меня исцели, всё тебе я дарю,
Всё, что жаловал царь, я тебе отдаю»!

Звезда так и видна на ней, на одежде,
Блестит — так я видела это сама,
Прозрел в той своей он на бога надежде,
Вот, правда, отцы, мною вам и дана.

— Откуда звезда-то на образе взялась?
— Так ей генерала присвоили чин?
Старушкина басня никак не вязалась
С вопросами двух и дотошных мужчин.

Она побледнела, всплеснула руками:
— Отец, грех тебе, да простит тебя бог!
Какая-то пропасть лежит между нами,
Уж больно ты с нашим-то братом так строг!

Она встала, чуть плача, в знак грубой обиды,
Ей страшно и жалко обоих мужчин,
Ей как бы и стыдно за бедность причины:
— У вас, отец, есть уже даже и сын!

Обида пятнала и честь её, гордость,
Ей в шутку сказали, ты нам не нужна,
Она приняла; эту шутку за грубость,
Отныне ходить она к ним не должна!

— Ну что за потеха, обидеть старушку,
Зачем вы пришли ко мне, вас не звала?
Судьба тяжела, и играть с ней в игрушки,
Не стоит обоим, вам, эта хвала!

— Нет, я не шучу, извини, Пелагея,
— Княжна, право я не хотел обижать!
И больше шутить с нею, Пьер так не смея,
Обиду пытался он как бы замять.

Она уже, стоя, окинула взглядом,
Причём — недоверчиво, с чувством беды,
Не сразу понятно, зачем с таким «ядом»
Пытались они ей накинуть узды.

Но видя всю искренность их раская;нья
И их дружелюбный, и кроткий весь взгляд,
Прониклась она, наконец, пониманьем,
Что оба, они, все над нею шутя;т.

2-2-14

Она, успокоившись, с новым всем рвеньем,
Продолжила свой назидательный сказ,
Отца Амфилохия, как без сомненья,
Причислила к лику святых в этот раз.

О том, как знакомые ей там монахи,
В последнее странствие в Киев, тот град,
Ключи дали ей, как заблудшей к ним птахе,
Пещер от святых, причём, каждый был рад.

Помочь ей, бедняге, такой одинокой…
— Сухарики, право, взяла я с собой,
Я двое там суток и в вере глубокой,
Угодникам я отдала досуг свой.

Молюсь одному, почитаю другому,
Сосну и пойду, приложусь я опять,
Кругом тишина, на «завидки» любому,
Такая во мне разлилась благодать.
Не хочется свет божий мне увидать.

Андрей уже вышёл и вслед — Марья с Пьером,
Оставив людей божьих свой допить чай,
В гостиную шли они, так, между делом:
— Вы очень добры. « Это я — невзначай».

— Ах, право, не думал смеяться над нею,
Тем более, чем-то её оскорбить,
Ценю эти чувства, и спорить — не смею,
Свои ли, другие ей чувства привить.

И ласковым взглядом окинула Пьера,
И с нежной улыбкой летел этот взгляд,
У них не возникло меж ними барьера,
И вера в добро становила их в ряд.

В ряд добрых и славных людей в этом мире:
— Давно я вас знаю, и вы мне, как брат,
Бывает, в одной живут люди квартире,
Но каждый к другому всей злостью объят.

А как вы сошлись с моим братом, Андреем?
Всю жизнь постоянно его давит гнёт,
То славой он должен быть вечно овеян,
Поправить здоровье его участь ждёт.

Потеря жены, да открылася рана,
Угрюмый он вечно и даже чуть злой,
Живёт в нём душевная просто та травма,
Но раньше он был совершенно другой,

Его доктора посылают лечиться,
Я нравственно очень боюсь за него,
Не может он выстрадать и отключиться,
Он носит в себе причинённое зло.

Но нынче — он весел, в том вижу причину,
Давно не был брат мой так оживлён,
Лишь встреча, Пьер, с вами явилась пружиной,
В работу, он в дело обычно влюблён.

Возможно, послушает вас о поездке,
И мир уже будет совсем там иной,
Ему эта смена и будет полезней,
А то он у нас и вдвойне, как больной.

В десятом часу, уже поздний был вечер,
Ворвался хозяйский во двор экипаж,
Вот там, на крыльце и случилася встреча,
И тем интересен стал Пьеру вояж.

— А это здесь кто? — выходя из кареты,
Спросил, но и быстро он Пьера узнал,
У Пьера особые были приметы:
Фигура и рост его в том выдавал.

Хозяин в хорошем под вечер был духе,
Вниманье дарил и вступил в разговор,
Его считал жертвой, попавшейся в руки,
К семейству Курагиных, в этот позор.

Андрей перед ужином виделся с Пьером,
В взволнованном споре; отца кабинет
Служил им надёжным и крепким запором,
От громкого с ним и горячего спора,
О новой войне составлял спор предмет.

Хотя спор и был тот горячим и важным,
Был ласков и добрым к нему старший князь,
Пьер не побоялся быть в споре отважным,
Но к высокомерью была неприязнь.

Отец вместе с сыном уж вникли в бумаги,
Из города те, что отец вёз с собой:
— Смотри, предводитель Ростов «дал зигзаги»,
Людей половины он не; дал — герой.

Хотел он загладить свою вину в этом,
И вздумал позвать меня он на обед,
Ему я устроил обед тем ответом,
Он не оберётся теперь многих бед.

Приятель-то твой, дорогой мой Андрюша,
Меня разжигает, его — полюбил,
Хотя он и врёт, но приятно послушать,
Но в мыслях своих меня не убедил.

Идите, идите, пора и на ужин,
Быть может, и я — за компанию к вам,
Ты, Пьер, нам, как друг, уже очень нам нужен,
Дочурку, ту дуру, тебе я отдам.

Пьер только теперь, в свой приезд в Лысы Горы,
Всю силу и прелесть их дружбы ценил,
И с князем Андреем, и с ним разговоры,
С сестрой его, Марьей, отца зацепил.

В именье Болконских за дни пребыванья,
Пьер лучшим стал другом у всей их семьи,
Домашние все и слуг в доме старанье,
И тоже его полюбить все смогли.

2-2-15

Ростов, возвратившийся в полк из Престольной,
Узнал силу связи с любимым полком,
Вновь всплыли те чувства его жизни вольной,
Когда подъезжал в московский свой дом.

Почувствовал радость семейной он встречи,
Когда обнимали отец его, мать,
Согретые радостью тёплые речи,
Как бросились все целовать, обнимать.

Полк тоже был дом, дорогой ему, милый,
Второй ему был он родительский дом,
Он вновь, после отпуска, стал здесь счастливым,
Ничто не стесняло его и ни в чём.

Текла жизнь обычно и даже привычно,
Войдя в интересы, заботы полка,
Лишённый свободы в делах своих личных,
Вся служба в полку — от звонка до звонка.

Он как бы закован там в строгую рамку,
Померк с безурядицей вольный весь свет,
Балы, вечера, все веселья — на свалку,
Один лишь остался — военный обет.

Его мучил проигрыш крупной той суммы,
Решил погасить он позорный свой долг,
Отныне в деньгах экономным быть, умным,
И в этом поможет его славный полк.

Вся армия наша в «плену» отступлений,
В местечке Бернштейн залегла биваком,
(В итоге немногих победных сражений),
С присущей надеждой, пропитанной злом.

Опять государя все ждали приезда,
Начала победной кампании вновь,
Приезд государя всегда был полезен,
Обставлено всё там, на смотрах помпезно,
И чтоб не впустую пролита бы кровь.

Их полк Павлоградский причислен к отряду,
Отрядом командовал Платов — герой,
Немало насыпал французам он яда,
Он только и жил, и питался войной.

Довольно успешно их полк вёл сраженья,
Захватывал пленных, и был один раз,
Отбил экипаж генерала Удино,
Что по;дняло дух полка очень так сильно,
И непобедимые развеяв все мненья,
Так не;обходимых нам, русским сейчас.

В апреле стоял полк в немецкой деревне,
Испытывал голод, лишенья он в ней,
Дотла разорённой как будто бы древней,
Наверно, не бы;ло деревни бедней.

Та оттепель, грязь и пустые жилища,
И не; проходимость почти всех дорог,
Явились причиной отсутствия пищи,
Весь свет вдруг померк и настолько стал плох.

Подвоз невозможен, запасы кончались,
Оставшийся люд был там голоден сам,
Все жители в ней уж давно разбежались,
Но голод по армии — русский лишь срам.

От голода и от болезней, в больницах
Весь полк потерял половину людей,
Никто не хотел в тех больницах лечиться,
От пищи плохой — умирали скорей.

С весны все солдаты в земле находили,
Им всем непонятны растений ростки,
Они машкин корень в нём все опознали,
И сладким его почему-то назвали,
Хотя был он горек, и жал всех в тиски.

Его из земли доставали сабля;ми,
И ели, минуя строжайший приказ,
Они себя сами им и; отравляли,
Хотя голод немного они устраняли,
Не зная болезней с названьем — проказ(а).

Открылась болезнь — опухание тела:
И в первую очередь рук, лица, ног,
Причиной, конечно, болезнь та имела,
Тот машкин их корень, таков стал итог.

Но в бедствие этом все жили, как прежде,
С опухшими лицами служба текла,
Конечно, в большой той солдатской надежде,
Что вскоре закончится вся эта мгла.

Ростов жил с Денисовым в дружеской «каше»,
Со времени отпуска — стала теплей,
Любовь командира к сестрице Наташе,
Их дружбу всю делала даже нежней.

Денисов старался и как можно реже
В опасность ввергать его, просто берёг,
Во всём остальном с ними было, как прежде,
Не пе;реступая служебный порог.

2-2-16

В апреле войска оживились известьем,
Все ждали опять государя приезд,
Ростов не дождался великой той чести,
Ростов не достиг этих праздничных мест.

Вдали Бартенштейна их полк находился,
Стоял биваком он на страже своих,
В кампании первой в боях отличился,
В сраженьях был страшен врагу, даже дик.

Денисов с Ростовым ютились в землянке,
К ступеням, в холодное время, на вход,
«Ложили» тепло на железной подставке,
Угли от костров жар рождали, как плод.

Ростов, отдежурив, лежал, отдыхая,
Вдруг слышит, Лаврушка, сей плут и лакей,
Поведал Денисову, грустно вздыхая,
Что видел повозки, быков и людей…

Денисов мгновенно с решимостью боя,
С собою взяв целый взвод смелых гусар,
Но, и сознавая, что дело — к разбою,
Не мог упустить этот божеский дар.

Отбил он обоз со съестным провиантом,
Тот был предназначен пехотным полкам,
Но он не согласен был с этим варьянтом,
Обоз развернул он к гусарским краям.

Во время разбоя меж ним и конвойным
Развергся серьёзный словесный, как бой:
— За этот поступок, по армии вольный,
Главком рассчитается строго с тобой!

Разбор похищения у полкового
Спокойный, но строгий весь принял мотив,
Сам делу не дал хода он никакого,
Совет дал ему, чтобы был «поучтив».

Уладить всё дело там, в ведомстве, в штабе,
И, если возможно, зачислить на нас,
Иначе всё вспыхнет в противном масштабе,
И дело закончится дурно для вас.

Совет был воспринят с благим намереньем…
Но, по возвращенью — его не узнать:
Не мог говорить и с большим нетерпеньем
Он голосом хриплым, но на;чал кричать.

Угрозы, ругательства в адрес снабженья:
— Меня за разбой судить — бить подлецов!
Ростов, его видя в таком положенье,
Без всяких расспросов и лишних всех слов;

За лекарем послан один из гусаров,
Раздеться велел и дал выпить воды,
Избавить здоровье его от кошмаров,
Пустить ему кровь из мохнатой руки.

Почти что тарелка его чёрной крови
Наполнилась и;з его левой руки,
И он лишь тогда, чуть нахмуривши брови,
Поведал в том ведомстве муки свои.

— Приехал, — рассказ начал так свой Денисов:
— Ну, где здесь начальник и кто он у вас?
— Угодно ли вам подождать на ваш вызов?
— Меня служба ждёт, каждый дорог мне час!

Выходит начальник, учить меня вздумал:
— Вы нам учинили здесь просто разбой!
— А кто же порядок такой  вам придумал,
Голодную армию слать в смертный бой?

Разбой совершает хотя и голодный,
Берёт провиант для своих же солдат,
А тот, кто в карман кладёт — вор подколодный,
Средь вас затесался паршивый здесь гад!

— Не буду я спорить с таким командиром,
Начальство решит, делу дать разворот,
Но вы опорочили честь всю мундира,
Пока распишитесь вон там за приход.

— Вхожу – за столом, ну подумай ты только,
Кто  морит нас голодом, — сильный удар:
— По морде, Телянин — так можно ли сколько
Терпеть этот присланный богом нам дар!

Катал я его и со зла, на потеху,
Убил бы, не отняли как от меня,
Изъять из снабжения эту помеху,
Готов за начальство проделать всё я!

Но всем стало ясно, что он в своей злобе,
«За буй», говорят, как обычно, «заплыл»,
Прибыл адъютант уже к «знатной особе»,
Хотя он немного уже и остыл.

Бумагу привёз ему, дать объясненья
В войсках хулиганским поступкам  своим,
Его даже явному столь нетерпенью,
А, как командиру, и неуваженью,
И несовместимому даже к самим.

Он также сказал: « Тяжелы обвиненья,
Что всё дело примет дурной оборот,
Вы здесь совершили двойное как рвение,
Разбой на дороге, ещё — избиенье,
Что вряд ли найдёте вы выход иль «брод».

Военно-судебная будет комиссия,
Он может разжалован в деле сим стать,
Его здесь бандитская дерзкая миссия
Должна в худшем виде пред нею предстать:

Что после отбитья гусаром провизии,
Без вызова в штаб в пьяном виде пришёл,
Избил двух чиновников на их позициях,
Виновных во всём он лишь в штабе нашёл.

Денисов о всём молвил с пренебреженьем,
Однако, боялся в душе он суда,
И мучился этим столь строгим решеньем,
Из армии он не уйдёт никуда.

Но первого мая пришло предписанье,
Сдать старшему в звании свой эскадрон,
И в штабе по делу дать все объясненья,
Пока командира он званья лишён.

Ещё накануне случилось сраженье,
Реко;гносциро;вка позиций врага,
Денисов обычно в своём убежденье,
Вперёд цепи выехал, взять на ура…

И он поплатился ранением в ногу,
В другое бы время остался в полку,
Но рана дала право жить по-другому,
Подался в больницу, оставшись в долгу.

2-2-17

В июне случилось Фридланско(е) сраженье,
Опять павловградцы попали «в отгул»,
Ростов потому получил разрешенье,
Проведать Денисова он намекнул.

Больница была в малом прусском местечке,
Два раза разо;ренном этой войной,
Уже не найти в нём и целой дощечки,
Оно мрачный вид всё являло собой.

Там, в каменном доме ютилась больница,
Разбиты где частью и стёкла, нет рам,
Ростову в нём было на что подивиться,
Была не больница — один только срам.

Как только вошёл он вовнутрь сего дома,
Его охватил запах гнили от тел,
И звуки какого-то жалкого стона,
Таков посещенья ему стал удел.

Навстречу сам доктор счастливо попался,
Сигарой пыхтел, её держит во рту,
И фельдшер за ним как бы нехотя плёлся,
Собой представляя всю мощь, наготу.

— Зачем благородие ваше явились?
Вас пуля не брала, но тиф — он наглей,
Ведь пять докторов уже здесь заразились,
Своих заражает, намного страшней.

Поведал Ростов, он желал бы здесь видеть
Майора Денисова — он сам из гусар;
— Не знаю, не помню, мне б вас не обидеть,
На мне здесь больных — это просто кошмар.

На мне три больницы, четыреста с лишком
Находятся в них постоянно больных,
По мне, для меня — они все, как братишки,
Но шлют мне всё новых и новых, других.

— Вам лучше искать в офицерских палатах…
Ростов вместе с фельдшером двинулись в путь,
Уже в коридоре в больничных пенатах,
Их как бы сразила больничная жуть.

Столь резкий и въедливый запах гниенья,
Ростова сразил, как внезапный удар,
Схватившись за нос от сего «угощенья»,
Стоял он на месте, вкусив этот дар.

Внезапно открылась дверь комнаты справа:
Ростова сразил уже новый удар,
Открылась картина какой-то расправы
Над теми, кто родину здесь защищал.

Больные в шинелях лежат на соломе,
И, прямо так скажем, на голом полу;
— У нас ничего нет, лишь стен этих, кроме, —
И тем пресекая от гостя «хвалу».

— Вот — это солдатские наши хоромы,
Но тот, кто вам нужен, — не здесь, — офицер,
В палатах у них уже нет той соломы,
Там, вроде, похоже, больницы пример.

2-2-18

Палаты командной армейской элиты,
Похожи на скромный больничный их вид,
Три комнаты, все друг за другом, как слиты,
Кровати стоят, прикрывая весь стыд.

Сам низкий, худой, и — в больничном халате,
Из первых, кого встретил — был без руки,
Казалось, знакомый попался в палате,
С закушенной трубкой он делал круги.

— Так вот, куда бог привёл свидеться с вами,
Я — Тушин, довёз под Шенграбеном вас,
А мне вот кусочек руки, как изъяли,
Денисова ищите, здесь он, у нас.

Денисов, укрывшись совсем одеялом,
Ещё спал, хотя был двенадцатый час;
— Ростов, ну так здорово, — голосом вялым:
— Как рад тебя видеть на этот я раз.

Но с грустью заметил Ростов эту странность,
Лица выраженье и даже в словах,
Та рана — ничтожна, но видна усталость,
Не видно всей жизни его, на устах.

Он как бы не рад был его посещенью,
Не спрашивал, что там творится в полку,
Его волновало лишь дело хищения,
И факт избиенья чинов из снабженья,
Ведь он перед штабом слыл как бы в долгу.

Когда задавали вопрос о сим деле,
Бумагу он тотчас всегда доставал,
Прислать из комиссии всё же успели,
Ещё — свой ответ, но его не послал.

Всегда он читал всем ответ свой правдивый,
Где он разместил свой законный в нём гнев,
Казалось, ответ его — не; уязвимый,
В нём он добавлял ещё грозный «привет».

Больным надоели уже эти чтения,
Они разошлись по своим всем местам,
Сосед по кровати другого был мнения:
— Нигде оправданья не нравятся — там.

Просить государя — помиловать надо,
Наград будет много, и, верно простят;
— Просить государя! Мне стыдно, досадно,
Подобно тому, что мне впрыснули яд!

Ведь я не разбойник, я бью этих гадов,
Я честно служил, никогда я не крал,
Не буду просить ни за что я пощады,
А судят лишь этих, своих казнокрадов,
Я честь и свободу страны защищал.

Я прямо пишу им об этом всём деле,
Меня, да разжаловать, я — казнокрад?!
— Написано ловко, но, как бы не в теме, —
Вдруг молвил вновь Тушин: «Я был бы так рад…

Но там разбираться не будут дотошно,
Здесь, как на лицо — это явный разбой,
Приказ дан снабженцам так это же точно,
Куда вести груз, провиант этот свой.

Ведь вам говорил аудитор, что плохо,
И просьбу готовую вам написал,
Любой ваш ответ вам же выльется боком,
Как раз и момент так удобный настал.

Отправить с Ростовым сейчас вашу просьбу,
Вам лучше и случая уж не найти,
Подавитесь вы несъедобною костью,
Признанье вины — пойти в том по пути.

Ростов уезжать уже было собрался,
Но твёрдо держался он мнений весь день,
И к вечеру храбрый гусар уже сдался:
«Зачем наводить мою тень на плетень»?

— Вы правы, друзья, им и не до разбора,
Возьми с собой просьбу и передай,
Признанье вины, но без действия вора,
Возможно, минует меня «этот рай».

2-2-19

Вернувшись, Ростов сообщил командиру,
Всё то положенье — Денисова дел,
И как избежать, сохранить честь мундира,
Облегчить иль снять с него грязный удел.

Ростов, получив всё добро командира,
С заветным посланьем поехал в Тильзит,
Где там и решались все судьбы их мира,
Привет от гусаров вручить в свой визит.

В июне французский и русский владыки
Решать судьбы мира собрались в Тильзит,
На этот удобный для дела  всём стыке,
Ростов совершил свой столь важный транзит.

Борис Друбецкой, находясь в адъютантах,
При важном и близком для свиты лице,
Для роста карьеры имел все таланты,
Стремиться быть в свите, в столь «важном кольце».

— Желал бы я видеть его всё величье;
— Буонапарте вы имели в виду?
Его вы зовёте лишь так для приличья?
— Нет, мой генерал, он — на нашу беду;

Зовётся теперь, как и наш — «император»,
И имя ему также — Наполеон;
— А вы неплохой в этом плане оратор,
Коль тоже признали его, этот трон, —

С улыбкой ответил сам шеф адъютанту,
И дружески он потрепал по плечу:
— В ответах я вижу наличье таланта,
И я вас с собой на визит приглашу.

Борис был на Немане в день их свиданья,
Он видел плоты с вензелями сторон,
Как наш император в момент ожиданья,
Слегка недоволен, что «Этот Барон»;

Позволил себе задержаться на встречу…
Его мимо гвардии пышный проезд,
Как все в ожидание этого вече,
Как оба на лодках свершали подъезд;

К плоту, где их встреча должна состояться,
К нему и причалил сам Наполеон,
Он быстро навстречу пошёл представляться,
И руку подал Александру, в поклон.

Он видел, как скрылись они в павильоне…
И он посмотрел в сей момент на часы,
Засёк время и;х нахождения в зоне —
Карьеру свою «положить на весы»;

Как важный тот факт императорской встречи,
А также присутствие в свите его,
Могло послужить ему новой предтечей,
Присвоить опять новый чин для него.

Его положение после визита,
Среди всех подобных военных чинов,
Уже утвердилось, оно — словно влито
В систему важнейших военных столпов.

К нему пригляделись, его всюду звали,
Имел порученья и к государю;,
И сам государь, в его свите все знали,
Уже он «купался как будто в раю».

Борис жил с другим адъютантом, поляком
Жилинским — был графом и очень богат,
Имел он привычку к таким странным знакам:
Воспитан в Париже, французам был рад.

Почти каждый день пребыванья в Тильзите,
Давал он обеды французским гостям,
Борис вместе с ним, находясь, как в зените,
Делил эту «славу» всю с ним пополам.

Однажды Жилинский дал ужин французам,
Почётным был гостем ЕГО адъютант,
Естественно ужин обставлен со вкусом,
И граф в этом деле слыл чистый талант.

Ростов в статском платье зашёл в их квартиру,
С надеждой — Борис смог ему бы помочь,
Там вся обстановка способствует миру,
Возможно, Борис помочь будет не прочь.

В Ростове и в армии ненависть тлела,
К французам, теперь уже — «новым друзьям»,
Она в нём так прочно пока что сидела,
Как, впрочем, ко всем его прежним врагам.

Ростова так странно сразил в их квартире,
Военных в мундирах фланкерской цепи,
Но жили они в наступающем мире,
Не мог разорвать к ним их чувство вины.

Вины — за начало войны по Европе,
За гибель в сражениях наших солдат,
Возникшей в народе к французам всей злобе,
За все те страданья, что вынес наш брат.

Случайная встреча с французом в передней,
Как чувство враждебности вспыхнуло вновь,
Чтоб не оказаться пред ним как бы бе;дней,
По-русски спросил словно выстрелил в бровь:

— Борис Друбецкой, здесь ли князь проживает?
Заслышав чужой голос, вышел Борис;
— Я друг его детства, меня он узнает,
Питаем друг к другу большой интерес.

Когда он узнал друга детства, Ростова,
Досада пленила вначале весь вид:
— А, это ты, очень рад видеть снова, —
Гася в душе чувства всех прежних обид.

— Не вовремя я к вам, возможно, приехал,
Но есть неотложное дело к тебе,
Случилась с моим командиром прореха,
Помочь ему надобно в этой беде.

Досада исчезла с лица у Бориса,
Взял друга спокойно за обе руки,
Вовлечь его в круг всех друзей интереса,
К столу пригласил от возникшей тоски.

Знакомство с гостями, и — все объясненья,
Что друг был не штатский, а храбрый гусар,
Не мог скрыть Ростов своего напряженья,
Он скромно молчал, потеряв речи дар.

Жилинский не радостно принял гусара,
Он тоже молчал, иногда даря взгляд,
Смотрели на друга все будто бы кара
Им с неба свалилась, неся с собой яд.

Борис безуспешно, но, всё же, старался
С трудом оживить за столом разговор,
Но, как бы упорно он в том не пытался,
Всем видом Ростов тормозил весь их спор.

Один из французов и с долей бахвальства,
Спросил у Ростова: «Зачем сей визит»?
Но с долей культурного, всё же, нахальства,
Ответ им в вопросе дан, так и сквозит:

— Вам лишь императора надо увидеть,
И ваш потому вояж весь в Тильзит?
— Нет, дело мне есть, не желал вас обидеть,
Не мог я, конечно, ваш ужин предвидеть,
Но дело моё — «необычно — горит».

Ростов был не в духе сначала приезда,
Но после вопроса считал лишним себя:
«Зачем он сидит — эта «русская бездна»,
Из них думал каждый, себе говоря.

— Однако, я, всё-таки, вас всех стесняю,
Пойдём и решим это дело с тобой,
У вас, вроде, праздника, я понимаю,
Решим, и уеду обратно, домой.

— Да нет, не мешаешь ты нам нисколько,
А, если устал, у меня отдохни,
Куда на ночь глядя, поедешь ты только,
Нам не помешают беседе они.

Они вошли в комнату — спальню Бориса,
Ростов, не садясь, начал с ним разговор,
Борис, поняв роль свою без интереса,
И выслушав весь в деле этом, как вздор;

Он слушал Ростова рассеянным взглядом,
Как сам генерал принимает доклад:
— Слыхал про такие дела с их исходом,
Но строг государь, не любил этот ад.

Просить корпусного, я думаю лучше,
И не доводить дело на; самый верх…
— Я понял, тебе это дело — не случай,
Карьере мешает — одно из помех!

Как раз у двери голос друга раздался,
Гостям было скучно уже без него,
В душе проклинал себя — в дело ввязался,
Такие дела не должны быть его.
 
— Иди, раз зовут, мне не нужен ваш ужин;
Оставшись один, ходил взад и вперёд,
«Да разве он друг, ты мне больше не нужен,
Я сам поищу в этом деле свой брод».

2-2-20а

Ростов приехал в день столь важный,
К тому же очень занято;й,
Пробиться вверх — напор отважный
Явить он должен сам собой.

Идти к дежурному при ставке
Ему во фраке так нельзя,
Тем более Бориса явке,
Была запретная стезя.

В тот день, уже в конце июня,
Подписан долгожданный мир,
Его все ждали словно чуда,
Когда ж начнётся этот пир.

Врученья орденов друг другу,
Причём из высших всех наград,
За их «военные заслуги»,
Создать в Европе этот ад.

Почётный легион — России,
В лице российского царя,
За то, что дальше не пустили,
К границам нашим, и не зря.

Андрея первого — французу,
Наполеону в их лице,
За то, что всех «загнал он в лузу»,
А сам — «купался», как в венце.

Обед назначен батальону
Преображенского полка,
Обед давали по закону,
Французской гвардии войска.

Ростову было неприятно,
Когда Борис зашёл к нему,
Он притворился спящим, ла;дно,
Жалел, доверившись всему.

На день другой, и рано утром,
Не видя друга, бросил дом,
Бродил по городу попутно,
Всё думал только лишь о том;

Каким путём ему пробиться,
Письмо отдать государю,
Но самому не «засветиться»,
Исполнить миссию свою.

Ростов разглядывал французов,
А также — улицы, дома,
Дивился заграничным вкусам,
И полной жизни закрома.

На площади столы к обеду
Готовили уже с утра,
«Знамёна, празднуя победу»,
Желали людям всем добра.

«Но я отсюда не уеду,
Пока не передам письмо,
Мне кажется, иду по следу,
Вся душу жжёт оно давно».

А вот и дом тот госуда;ря,
Съезжалась свита вся к нему,
Ему похва;лу вечно даря,
Готовясь к празднику сему.

Но мозг работал постоянно,
Ему письмо как передать,
Всё складывалось так нескладно,
Он колебался, как подать.

Я сам войду, вот все же входят,
Бояться нечего, всё — вздор,
Меня, надеюсь, не прогонят,
Нужна здесь смелость и напор.

Решительно пошёл он к дому:
«Я брошусь в ноги и — просить,
А как ещё мне по-другому,
Возможно, мне здесь поступить?

Поднимет, выслушает просьбу,
Ещё и поблагодарит,
Исполнит милостию божью,
Слова такие  говорит:

«Исправить счастлив я ошибку,
Когда могу вершить добро…»
Так мысленно устроил пытку,
Ростов себе как бы назло.

Вопросом сразу встречен строго:
— А вам кого, зачем вы здесь?
— Подать прошенье, ради бога,
И вот мой помысел и весь.

— К дежурному все те прошенья, —
Он указал на дверь внизу,
— Приёма нет, как «день сраженья»
У нас сегодня, мне поверь.

Ростов пугливо озираясь,
Уже готов был убежать,
Но, всё же, вновь уже пытаясь,
Остался перед дверью ждать.

Фурьер из чувства состраданья
Сам отворил в дежурку дверь,
Но вновь продолжились страданья,
Возникло чувство всех потерь.

— Что вам угодно, вновь прошенье?
Нет, только завтра, не сейчас,
Кто дал вам это разрешенье,
Сюда явиться в этот час?

— От моего я командира,
На излеченье он лежит;
Поручик, граф, хотя — день мира,
Мундира честью дорожит.

— Письмо подайте по команде,
Однако, смелый вы здесь, граф,
Ему же вы и передайте,
За смелость вам положен штраф.

2-2-20б

Себя ругая за ту смелость,
Боясь внезапной встрече с ним,
Куда его вся храбрость делась,
Но богом был Ростов храним.

Мог арестован быть при встрече,
И тем мог быть и осрамлён,
Не мог он боле всем перечить,
Скорей убраться должен он.

Он пробирался вон из дома,
Чрез свиту, в блеске, всей толпы,
Знакомый голос в виде грома:
— А вы — пошто свои следы,

Здесь оставляете, во фраке, —
И задержал его рукой:
— Кого повергнете в атаке,
И с кем вступить желали в бой?

Он — бывший командир дивизии,
Кавалерийский генерал,
Он в свите твёрдые позиции,
В компаньи этой занимал,

Ростов был под его началом,
В особой милости тот слыл,
Он в этот праздник правит балом,
Влиянье на царя имел.

Последняя была надежда
Отдать письмо государю,
Он знал Денисова и прежде,
Храбрейшего в его полку.

Ростов поведал это дело,
Он покачал лишь головой:
— Поступок дерзкий, слишком смело,
Его мне жаль, мой дорогой!

Едва успел отдать прошенье,
Как государь покинул дом,
Вся свита, всё прошло в движенье,
Сам выход — будто грянул гром.

Заметив в свите генерала,
Царь подозвал его к себе,
И даже до начала «бала»
С ним разговор завёл в седле.

Прослушав просьбу генерала,
Он — громко, чтобы слышно всем,
Придать бы делу суть накала,
Остался глух, но — между тем;

Так рассудил он это дело:
— Нет, не могу я, генерал,
Оно войска уже задело,
Оно давно в них правит бал.

Наклоном головы согласье
Изобразил наш генерал,
Закончилось гусара счастье,
Так храбрый воин пострадал.

Ростов, увидеть государя,
Продвинулся ближе; к крыльцу,
Он испытал вновь чувство рая,
С ним встретившись лицом к лицу.

Прошло два года после встречи,
Но — те же милые черты,
Его лишали дара речи,
Восторг и чувства так остры.

Всё тот же взгляд и та походка,
Величье русского царя,
Его питали, как находка,
В душе вновь вспыхнула заря.

Красив и статен он в мундире
Преображенского полка,
Пожалуй, нет красивей в мире
Такого чудного царя.

В ботфортах и в лосинах белых,
С наполеоновской звездой,
В движеньях и в повадках смелых,
Смотрелся царь наш, как герой.

2-2-21а

На площади уже стояли
Лицом к лицу войска двух стран,
И с нетерпеньем ожидали,
Когда прибудет караван.

Под караваном — пониманье:
Со свитой — главы стран-врагов,
И неослабное вниманье
Там каждый показать готов.

Ростов стоял в толпе народа,
Он счастлив видеть этот «бал»,
Какие кони, их порода,
А в лошадях он понимал.

А их одежда — глав и свиты,
На всех парадная была,
И обе свиты блеском свиты,
Народа — яркая хвала.

Он любовался Бонапартом,
(Галопом прибыл на парад),
Его всем видом и талантом,
Всему, казалось, был он рад.

Через плечо — Андрея лента,
И над камзолом — сам мундир,
Ему та лента вроде бренда,
Он из врагов такой — один.

Под ним — арабская лошадка
И в шитым златом чепраке,
И даже маленькая шляпка
На яркой крупной голове.

2-2-21б

Чуть шляпу припо;днял он пред Александром,
(На лошади он так нетвёрдо сидел),
И крики «Ура» и «Виват» в стиле ратном,
Намётанным глазом Ростов усмотрел.

Потом они оба вдруг слезли с лошадок,
И за руки взяли друг друга они,
У них, у обоих, весь вид был так сладок,
Казалось, они всё на свете могли.

И, как неожиданность, наш император,
Держался, как равный по важности с ним,
Он мира желал и он был в том новатор,
Из них, из двоих, он такой был — одним.

Хотя у француза и были причины,
Держать себя более гордо, чем он,
Но мир ему нужен, поправить «пружины»,
Набраться вновь сил, таков — На;полеон.

Они подошли вместе к русскому строю:
— У вас позволенья прошу, государь;
Внезапно Француз изъявил свою волю:
— Кому мне дать орден — блестит, как янтарь;

Наш Высший Почётный зовётся наш орден,
Храбрейшему вашему из всех солдат,
На добрую память, всю жизнь был бы горден,
И чувством защитника был бы богат.

— Позвольте мне, ваше величество, мненье
Спросить у полковника этих солдат,
Не мучиться мне потом явным сомненьем,
Кто должен быть честью такою объят.

И зрелище это достойно истории,
Как этот великий и важный герой,
На голову ниже и даже чуть более,
Смотрел снизу вверх, потеряв гонор свой.

— Кому мы дадим, — спросил он, император,
Не громко, по-русски, его, комполка,
Нахмурившись: «Лазарев», — молвил «оратор»,
Стоит по ранжиру он первый всегда.

При звуке фамильи он вышел из строя,
Лицо его дрогнуло — не; знал причин,
Нарушено чувство, готового к бою,
И в чём стал виновен солдатский в нём чин?

Солдат весь в догадках стоял в ожидание,
Но, Наполеон уже видел объект,
Он орден повесил за службы старание,
Чтоб помнил бы русский солдат дар навек.

Солдат всё стоял так и, не понимая,
За что эта милость коснулась его,
Но чувствовал он, всем нутром всё внимая,
Награда досталась ему от всего.

За русскую армию, за государя,
За храбрость и стойкость всех русских солдат,
В Европе никто так «в войну не играя»,
По храбрости не был французам, как брат.

Он вскинул французу свой взгляд на мгновенье,
И вновь императору дарит он взгляд,
Стоял неподвижно, набравшись терпенья,
Приняв этот орден за вражеский яд.

На этом торжественность канула в лету,
Началось обычное там торжество,
Войска  приступили за дружбу, к обеду,
Считая сей мир за всю их победу,
И мир — за ниспосланное божество.

Виновник  сидел на  почётнейшем месте,
Его поздравляли, его обнимали,
Ему жали руки солдаты, все вместе,
Здоровья и счастья ему все желали.

Тот орден не просто служил, как награда,
За ним полагался большой пенсион,
Что и для него в жизни просто отрада,
Вручал его сам ему Наполеон.

Народ и солдаты и все в восхищенье
От этого праздника — словно он бал,
При встречах военных их отзыв, как пенье,
С восторгом на улицах вновь прозвучал;

Один день царь наш даёт всем этот отзыв,
Другой день даёт свой и На;полеон,
У каждого был это отзыв, как козырь,
Он гордостью стал словно был освящён.

Наш отзыв: «Александр, Россия, величие»;
Французский: «Наполеон, Франция, храбрость».

Ростов стоял долго, любуясь сим пиром,
Редчайшее зрелище — время войны,
Не знает история войн с таким миром,
Так мир отмечали совместно враги.

Сомнения грызли ростовскую душу,
Денисово «счастье» пришло вдруг на ум,
Больницу с калеками — грязную лужу,
И много других, лезших в голову дум.

И запах больничного мёртвого тела,
И самодовольный наш враг — Бонапарт,
И вся эта масса событий в нём тлела,
Похоже, Ростов наш вошёл в свой азарт,

Зачем все калеки, убитые люди,
Когда так возможен такой вот весь пир,
Когда, наконец, бог людей всех рассудит,
Горячие головы все он остудит,
Чтоб был на земле долгожданный тот мир.

На запах еды он почувствовал голод,
Но прежде, чем ехать, неплохо б поесть,
Приличный Тильзит — этот западный город,
Конечно, в нём есть, где бы можно присесть.

Нашёл он гостиницу, полную людом,
Такими же, в штатском военных, как он,
Себя угостил не одним только блюдом,
Решил закрепить он свой чувственный тон.

С ним были соседи, одни офицеры,
Естественно мир темой стал разговор,
И мир не внушил многим истинной веры,
Начнётся опять с тем французом раздор,

— Под Фридландом вновь проиграли мы битву,
На что был нам нужен опять этот мир,
Опять ЕГО гений, как острая бритва,
Нам врезалась в чувства — ещё этот пир.

Часть армии нашей была недовольна,
Француз истощён, ему нужен тот мир,
Нам тоже впустую сражаться достойно,
И мы согласились на этот их пир.

Ростов молча ел много пил беспристанно,
Он выпил один две бутылки вина,
В нём злоба кипела уже неустанно,
От слов собеседников: «лучше война».

— Судить как вы можете, что было б лучше! —
Кричал он с налившимся кровью лицом:
— От ваших суждений ничто, кроме «тучи»,
Не может закончится грозным концом.

Судить мы не можем, имеем ли право,
Понять, осуждать цели государя!
Солдаты мы с вами, признать надо здраво,
Он всё, что ни делает — это не зря.

Наш долг — исполнять государя лишь волю,
Ему наверху, там, конечно, видней,
Рубиться, не думать, какую же долю,
Мы будем иметь в этой жизни своей.

— И пить, — заключил собеседник шутливо;
— Да, верно, и пить, — подхватил Николай:
— Эй, ты — ещё мне вина и — только живо,
Мы с вами, друзья, здесь попали, как в рай!

 
 





 

 
 


 
 
Том 2

Часть 3

2-3-1

Вновь в Э;рфурте двух императоров встреча,
Большой вызвала в обществе весь интерес,
Ходили по свету всё новые речи,
Величье свиданья, как важный прогресс.

В девятом году близость двух властелинов,
Дошла до того, что когда Бонапарт,
(Их дружба похожа на дружбу павлинов),
Продолжил опять свой военный тот старт;

Он Австрии, как непокорной девице,
И в том же году объявил вновь войну,
А русский монарх не желал устыдиться,
На помощь послал ему корпус — врагу.

Как прежний союзник, он стал ненадёжен;
Тогда в высшем свете ходил такой слух,
Что брак меж сестрой Александра возможен,
И Наполеоном, так крикнул петух.

Но, кроме всех внешних в политике действий,
Внимание всех и большой интерес,
В стране проводились всегда при содействии,
Его, государя, законов процесс.

А жизнь в многогранном её проявленье
Текла, как всегда, но, ждала перемен,
Она не зависела от состоянья
Вражды или близости стран и измен.

Андрей уже прожил два года в деревне,
И новшества все, что хотел внедрить Пьер,
Меняющих весь в них порядок столь древний,
Внедрил у себя, как в округе пример.

Одно из имений душ триста размером,
Причислено к вольным крестьянским трудам,
Один был из первых в России примеров,
Судя по внедрению их, по годам.

В других — заменил он барщи;ну оброком,
«Учёная» бабка для рожениц есть,
Священник детей обучал «нужным толком»,
Таков князь Андрей, отдадим ему честь.

Жил попеременно, в своей он деревне,
То с сыном, сестрой, отцом в Лысых Горах,
Не ведая прежних военных всех терний,
И вечно нависший над ним прежний страх.

Усердно следил за событьями в мире,
Читал много книг, много знал из газет,
Его кругозор был значительно шире,
Чем многих столичных гостей этих лет.

Ещё князь Андрей занимался разбором
Критическим, наших последних «побед»,
С подробным несчастных кампаний обзором,
Для недопущения будущих бед.

И для изменения наших уставов,
Давно устаревших, из прошлых времён,
И с полным для пользы тактическим правом,
Тогда мы, возможно, и славу вернём.

Весной, всё того же, девятого года
Поехал в именья рязанские князь,
Чудесная выдалась в тот день погода,
Для опекунства имелась в том связь.

Весь солнцем объятый, сидел он в коляске,
Смотрел на растущий весенний весь мир,
Природа вокруг оживала, как в сказке,
Она просто пела, вся празднуя пир.

У самой дороги рос дуб в два обхвата,
Он в десять раз толще любой из берёз,
Со стройной берёзой он — «призрак разврата»,
Фигура его — всей природы курьёз.

Но он, как старейшина из всех деревьев,
Хранитель невиданной их красоты,
И ветки, и листья его словно перья,
Как хищная птица сошла с высоты.

Один не хотел подчиняться природе:
Не видеть ни солнца и с ним — ни весны,
Весна — любовь, счастье, так чтится в народе,
Всё те же нам снятся, как глупые сны.

Андрей много раз, проезжая по лесу,
Дивился на этот развесистый дуб,
«А прав, всё же, дуб, мне в том нет интереса,
Другие теперь пусть «ломают свой зуб».

И пусть на обман подаются при жизни,
А я знаю жизнь, от того я — кривой,
И я дольше всех жду своей долгой тризны,
Я жду улучшений и вот я — живой.

И новый ряд мыслей, опять безнадёжных,
Так грустно-приятных, возникли в душе,
Он жизнь вновь обдумал в пределах возможных
Путей её — дальше, как сделать лучше;.

Однако пришёл вновь к тому же итогу,
Что вновь начинать что-то, смысла уж нет,
Он должен дожить, благодарен быть богу,
Не делая зла, не виня в этом свет.

2-3-2

Делам опекунским рязанских имений,
Он ехал поправить в них жизнь и «весь свет»,
С уездным начальством принять ряд решений,
Наладить в них жизнь на обычный обет.

Уездным там был граф Ростов — предводитель,
К нему по делам и приехал Андрей,
Ростов был известен, как руководитель,
И даже в Рязанской губернии всей.

Уже, подъезжая, он к дому Ростовых,
Услышал вдруг женский весёлый там крик,
И группу девиц, уже явно готовых,
Дорогу коляске подсечь в этот миг.

Одна черноглазая — ближе к коляске,
С копной чёрных волос и фигура тонка,
Бросалась в глаза среди девичьей пляски,
И слышались крики их издалека.

Андрею в душе как-то сделалось больно,
Когда он увидел весёлых девчат,
Наверное, счастливы, жизнью довольны,
Так весело все и смеются, кричат.

Ростов жил в Отрадном привольною жизнью,
С охотой, театром, всегда гостям рад,
Гордился своей хлебосольной отчизной,
Особой заботой был его сад.

Он с радостью принял высокого гостя,
Насильно оставил его ночевать:
— Дела подождут, их оставим «на после», —
Тем самым, заставил он князя скучать.

Невольно пришлось ему видеть Наташу,
Весёлой и радостной весь этот день,
А смех и веселье «заполнили чашу»
Его любопытства, ушедшего в тень.

Заснуть долго не мог на новом он месте,
Отчасти мешала тому и жара,
Досадовал князь, удостоенный чести,
В душе зарождалась другая пора.

«О чём она думает, рада чему-то»? —
Невольно всплывал у Андрея вопрос:
«Мне думать об этом становится глупо,
Зачем мне совать в её счастье свой нос»?

Окно отворил, и ночная прохлада,
А с нею — краса неба лунный тот свет,
Пленили всю душу какой-то усладой,
Рождая в душе его новый просвет.

Князь встал у окна и уставился в небо;
Его поселили на средний этаж,
Как будто нарочно и, как на потребу,
И чувства, и мысли взвинтить в новый раж.

Её тот же голос услышал он сверху:
— Иди же сюда и взгляни ещё раз!
«Пожалуй, открылась мне новая дверка,
И мысли иные вскипают сейчас».

— Когда же ты спать уже будешь, Наташа? —
Другой женский голос ей молвил в ответ;
— Не буду я спать, словно полную чашу
Наполнил всех чувств моих сей лунный свет.

Так несколько раз Соню звала подруга,
Её чувства то;же налить красотой,
Напрасно Наташа являла потуги,
Но Соня к призывам осталась глухой.

— Ах, боже мой, боже, что ж это такое? —
Вдруг вскрикнув, Наташа: «Пора идти спать»!
Такой лунный свет не даёт мне покоя», —
Закрыла окно: «Мне же трудно вставать»!

«И дела им нет до моих всех несчастий», —
Подумал Андрей: «И опять здесь она,
Она вся цветёт в своём девичьем счастьи,
Но что это? В душу влезает весна»!

В душе вдруг поднялась сумятица мыслей,
Каких-то несбыточных странных надежд,
Они его как бы нечаянно грызли:
«Какой-то на чувства мои — вновь наезд»!

2-3-3

На день другой, простившись с графом,
И не дождавшись даже дам,
Считал поездку словно штрафом,
Хотя и с целью, по делам.

Уже было; начало лета,
Как возвращаясь он домой,
«Неужто жизнь моя вся спета», —
Так думал князь теперь порой.

Опять в берёзовую рощу
Он въехал на пути домой,
Ему о том же дуб тот ропщет,
Но дуб доволен сам собой.

Он вновь ожил от зимней спячки,
Покрывшись зеленью листвы,
Вот так и я — тот неудачник,
«Мог снова наводить мосты».

Нет, жизнь не кончена впустую,
Всего мне тридцать только лет,
Не поздно на;чать и другую,
В противовес всех прежних бед.

Мне надо, чтобы все всё знали,
Что есть хорошего во мне,
Меня б при жизни уважали,
Не только там — в моём гнезде.

Андрей принял уже решенье,
Под осень ехать в Петербург,
Уже сменил своё он мненье,
Оно далось ему не вдруг.

А после долгих размышлений,
О смысле жизни всей во(о)бще,
Всё прошлое «ославить мщеньем»,
В нём вновь проснувшейся мечте:

Разумных доводов к поездке,
И даже, может быть, служить,
Причины в том были; столь вески,
Корил себя, как мог забыть.

Ведь он работал над уставом
Российской армии тех лет,
Ошибок в нём, в большом и малом,
Стране приносит много бед.

Отныне он как бы проснулся,
Как раньше мог не понимать,
Что он, как в пропасть окунулся,
Решил всю жизнь свою он спать.

Он понял, славу, как Сперанский,
Иным возможно взять путём,
А не какой-то там рязанский,
В своих именьях новый дом.

Он как бы передумал мысли
Своих несчастных прошлых лет,
Они, как ком на нём повисли,
И стать причиной новых бед.

Причиной перемены мнений:
И встреча с Пьером этих дней,
И дуб в различном всём виденье,
Наташин вид и счастье в ней.

И с женской красотой, любовью,
«Ведь я же молод и богат,
Познал я жизнь своею кровью,
Не нужен мне мой прежний яд».

2-3-4

Когда князь Андрей летом прибыл в столицу,
В ней славы Сперанского был апогей,
Уже стало время Россией дивиться,
Законов свод принятых действует в ней.

Не только два новых готовы указа,
Отмене извечных придворных чинов,
Но целая серия новых, как база,
Для в целом страны и её всех основ.

Как вся Конституция для государства,
Сменить существующий, прежний закон,
Судебный, финансовый строй, как оправа,
Административный порядок — канон.

С такими мечтами наш царь-император
Вступал в либеральный на новый престол,
Считался в стране он, как Пётр-новатор,
Способный избавить страну от всех зол.

Создал комитет он спасения строя,
Так в шутку он сам называл этот круг,
Круг светлых умов от российского горя,
Чтоб стал этот строй как бы каждому друг.
 
Хотел передать государю князь лично
Записку, в ней — новый военный устав,
На выходе царь с невниманьем, тактично,
Как будто на то не имел князь и прав;

Смотрелось всё как-то не очень прилично,
Он не задержал на нём даже свой взгляд;
«Наверно, я выгляжу не симпатично,
Мой вид излучает какой-нибудь яд».

«Не властны в симпатиях мы к разным людям», —
Не смог напрямую записку отдать;
«Другие пути, но искать, всё же, будем» —
Сказал сам себе он: «Не буду страдать!»

Нашёл, всё же, выход из положения,
Записку Кутузову он передал,
Отца старый друг из его уважения,
К себе на приём его срочно позвал.

Хвалил за работу, за всё понимание
Назревших проблем по веденью войны,
Придал он записке большое вниманье,
Признал, что все доводы очень важны.

Чрез несколько дней он был вызван к министру,
Был граф Аракчеев министром войны,
Надежда мелькнула так быстро, как искра,
А значит, записки кому-то важны.

Приём у министра являл всю картину,
Всегда унижения вызванных лиц,
Кто был поважнее, сидел с важной миной,
Не падать лицом и характером ниц.

На лицах неважных видна лишь стыдливость,
В душе ожиданья, всегда просто страх,
И их нездоровая даже пытливость:
Кто вышел с приёма — итоги в делах.

Один офицер уже вышел пред князем,
Схватившись за голову, с дрожью во всём;
Андрей сидел долго и он в этой связи,
Просил адъютанта напомнить о нём.

Настала, в конец, очерёдность Андрея,
Вошёл князь в опрятный его кабинет:
— У вас что за просьба? — не глядя, наглея,
Он с ходу подал свой Андрею привет.

— Сиятельство Ваше, я здесь не проситель,
Записку мою вам прислал государь!
— Читал я её, неплохой вы мыслитель,
Однако, она неприемлена, жаль!

Слова только первые сказаны с чувством,
Какой-то особенной, «злой доброты»,
Не глядя в лицо, он и тоном столь грустным,
Ворчливо-презрительным, но так искусным:
— Всё служит и годно до некой поры.

Вы в деле военном другие законы,
И нам предлагаете новый устав;
Но много законов у нас ещё годны,
Зачем их лишать исполнительных прав?

Все нынче горазды до новых законов,
Писать — оно легче, чем их исполнять!
Не только в военном — о них много звона,
Всей жизни законы хотят поменять!

— Я прибыл узнать у сиятельства  вашего,
Какой полагаете дать дальше ход?
— Но, что же касается мнения нашего,
Над ней предстоит ещё много работ.

Направил её в комитет по уставу,
И мною представлено быть членом в нём,
Но, лишь без оплаты, нет в этом и права,
И будьте всегда в интересе своём.

2-3-5а

Пока князь ждал того приказа
О назначенье в комитет,
Он не терял ни доли часа,
Внедрялся он и высший свет.

Ему тот свет уже знакомый,
Он жаждал новых новостей,
День каждый был ему искомый,
Он узнавал в нём всех людей.

По отношенью их к законам,
Какой вновь создан комитет,
И кто, к каким причастен зонам,
И чей главней приоритет.

Похоже, здесь, у нас в столице,
Готовилось гражданским стать,
Сражение уже теплится,
Но многим трудно всё понять.

Но князь Андрей с большим восторгом
Был принят в высшие круги,
Людей, как он, такого сорта
Не часто встретишь в эти дни.

Его радушно принимали
И вовлекали в свой кружок,
Те, кто в законах понимали,
Он там желанный был «дружок».

Имел большую репутацию,
Начитанности и ума,
Крестьян на волю — эту акцию,
Как либерал имел тогда.

Часть женская большого света
Была от князя без ума,
Жених, богат, «в тени» расцвета,
Такая шла о нём молва.

Лицо с загадкой мнимой смерти,
С лежащим флагом — нелюдим,
Во всей военной круговерти:
Наполеон стоял над ним.

Исчезло прежнее притворство,
А с ним насмешливость прошла,
Смягчилась степень благородства,
Спокойствие, ума господство,
В нём знать столичная нашла.

На день другой от «Аракчея»,
Андрей искал всё новых встреч,
Князь был у графа Кочубея,
«Сразиться с ним он поднял меч».

Поведал графу он свидание
С военным шефом всей страны,
В защиту своего старания,
Устав изъять из старины.

— Сперанскому какое дело
Влезать в военный наш устав?
— Он вхож в любые наши щели,
И у него такой уж нрав.

На днях имел я с ним беседу,
С ним говорили мы про вас,
О хлебопашцах вольных — следом,
Как положение сейчас?

Присутствующий на беседе
Екатерининский старик,
Поведал им об общем вре;де:
—Поступок ваш — ещё так дик.

А кто пахать-то будет землю,
Коли им волю всю отдать?
У нас, в России — не приемлю,
Легко законы все писать,
Но будет трудно управлять!

Пытался Кочубей ответом
С обоснованьем возразить,
Как вдруг поднявшись, он с приветом
Пошёл навстречу — пригласить;

Входящего, большого роста,
С большим открытым, светлым лбом,
Внушительной фигурой торса
И нежным белым в нём лицом.

И синий фрак, и крест на шее,
И твёрдый, добрый, умный взгляд,
И на груди — звезда левее,
Спокойствием он весь объят.

Уверен он в своих сужденьях,
Улыбкой загоняет в плен,
В других копается он мненьях,
Во многом видит сущий тлен.

И тонкий, тихий, ровный голос,
Лицо столь нежной белизны,
Широких, пухлых рук без во;лос —
Сперанский — автор новизны.

Госсекретарь он — и помощник
У самого государя,
В Эрфу;рте государю — спутник,
С Наполеоном говоря.

Андрей следил за каждым словом
И проведением бесед,
Всё для Андрея было новым
В манере встреч, бесед тех лет.

Он извинился пред коллегой,
Что задержался во дворце,
Причём так скромно, даже с негой,
Не государь — в его лице.

Эффектно выказал он скромность,
Свою он важность умалил,
Не видна в том его и робость,
Как извиненья он просил.

2-3-5б

Когда Кочубей назвал князя Андрея,
Как автора новых законов и норм,
Сперанский его словно взглядом всем грея,
К нему обратил свой внимательный взор.

— Я рад познакомиться с вами, коллега,
О вас много слышал, ценю я ваш ум,
В вас вижу союзника в деле, стратега,
И схожесть у нас с вами новых всех дум.

Главой комитета уставов военных,
Приятель хороший и лучший мой друг,
Ежели желаете, быть в деле «пленным»,
Имеет такой, как у вас он «недуг».

Вокруг него тотчас кружок состоялся,
Тот самый старик задавал в нём свой тон,
Сперанский спокойно так с ним расправлялся,
Но тот кричать начал, забывшись, где он.

Но после вопросов и всех разъяснений,
Которые дал он всем в общем кругу,
Сперанский с Андреем нашли общих мнений,
Обоим пришлись они, как по уму.

— Я с вами отдельно хотел вникнуть в дело,
Но не успел из-за развязных причин,
Которыми общество в целом пестрело,
На спор с этим старцем, и он — не один.

Вас знаю давно, по крестьянскому делу,
И — это наш первый в России пример,
Которому вы отдались очень смело,
В том, преодолев старины весь барьер.

А, кроме того, вы один из придворных,
Кто стал не обижен указом в чинах,
— Да, — молвил Андрей, — отец не; из подобных,
Чтоб я, как по следу, остался «в войсках».

И я подтверждаю указ и желание
Отца; начал службу я с низших чинов,
Я в этом вопросе во всём с пониманием,
И для укрепленья страны всех основ.

— Ваш батюшка — выше таких их суждений,
Кто так осуждает сей царский указ,
— Но есть основания в их осужденьях, —
Ему возразил князь уже в этот раз.

Стараясь бороться с влиянием мэтра,
Во всём соглашаться он не желал,
Но чувствовал сам будто веянье ветра,
С ним говор обычный его чуть страдал.

Князь слишком был занят над ним наблюденьем,
Над личностью и над манерой бесед,
Лишь для честолюбия личного, бдения,
Для нашей страны и частично — не вред.

— Как вы разумеете? — молвил Сперанский,
При этом глаза опустил как бы ниц,
Он не ожидал той внезапной экспансии
От столь незначительных будто бы лиц.

— В том плане сторонник я и  почитатель
Философа Шарля Луи Монтескьё;,
Он мысли в то время рождал, как старатель:
«Монархии — честь всегда» — кредо своё.

Как суть преимущества части дворянства,
Права их на фоне всевластья в стране,
Как средство поддержки монаршего царства,
Они не стоят от него в стороне.

Улыбка исчезла с лица у соседа:
— Вы смотрите с ваших позиций таких? —
Он доводом вновь подкрепил их беседу:
— Но есть и причина с позиций иных:

Там есть институт и того же порядка,
Примером Почётный быть мог легион,
Гарантией служит, как сила достатка
Всей власти монарха, храня её тон.

Никак не сословно-дворянское царство,
Оно в поколениях часто гниёт,
Его обновлять надо это их барство,
Способных из низших толкать всех вперёд.

— Нельзя отрицать, и я с этим не спорю,
«Придворное царство» в том не отстаёт,
Исправно несёт оно в этом всю долю,
Монарха хранит оно личную волю,
Тем самым и силу ему придаёт.

Любой из придворных считает достойно
Своё положенье нести при дворе…
— Но вы не хотели, «уплыли» спокойно
Навстречу, уже словно новой заре.

Сперанский улыбкой понять дал Андрею,
Желает любезностью снять этот спор:
— Я вот что скажу вам и в мыслях лелею,
Должны вы пожаловать на разговор.

Исполню для вас я своё обещанье,
Пере;говорю я с Магницким о вас,
Мы возобновим с вами наше общенье,
Но должен покинуть всех вас я сейчас.

2-3-6

Вращаясь в столице средь высшего света,
Все прежние мысли как канули в тень,
Он словно воспрянул от прежнего гнёта,
Нащупал он в жизни вновь новую цель.

Всегда возвращаясь, домой каждый вечер,
Записывал в памятной книжке визит,
Визитов таких, где вершались все встречи,
Бывал не один, до пяти  в день — транзит.

Он только и думал, успеть бы на встречу,
И как на другую бы не опоздать,
Ему стали важны, его эти вече,
Охотно, тепло его стали встречать.

Беседы, визиты и нужные встречи
Его вовлекли в постоянный круг дел,
Бывало весь день и весь даже вечер
На пользу себе обратить он сумел.

Сперанский на встрече с Андреем в ту среду,
(Андрей приглашён был к нему даже в дом),
Где он с глазу на глаз провёл с ним беседу,
Сразил окончательно князя умом.

Князь многих людей презирал за их мысли,
За их неспособность так мыслить, как он,
Они, эти мысли, на нём, как повисли,
Они задавали энергии тон.

Ему всё хотелось в другом человеке
Того совершенства, живой идеал,
Который бы в новом, начавшемся веке
Всё старое, вредное он убирал.

В Сперанском нашёл идеал совершенства,
С логическим складом и бездной ума,
В беседах играл с князем с долей кокетства
И тонкою лестью — так дышит молва.

В умение глупость признать у другого,
Ценить, продвигать мысли новые ввысь,
Пытаться вести за собою любого,
Кто старые нормы пытается сгрысть.

Он был тот, по мнению князя Андрея,
Кто явно, разумно судил нашу явь,
Кто больше всего о стране всей, радея,
Свой разум дарил ей, как нужную дань.

Мерилом разумности все его знали,
Невольно Андрей был согласен во всём,
Его обожали, ему доверяли,
Вся логика мыслей рождалася в нём.

Одно лишь пугало в нём князя Андрея,
Холодный, зеркальный Сперанского взгляд,
Когда собеседник от доводов, млея,
Но в душу к себе не впускал словно яд.

Ещё поражало презрение к людям,
И метод ведения споров, бесед,
Он не отсылал собеседника к судьям,
Он сам добивался над ними побед.

То он опирался на факты из жизни,
Мечтателей часто он тем осуждал,
Что их все мечтанья противны отчизне,
И спорщик, как замертво, будто бы пал.

То он становился на почву сатиры,
Примером высмеивал весь его спор,
Логически в том, находя и причины,
И делал на них основной свой упор.

То в область науки, к примеру, вторгался,
Где время, пространство все царствуют в ней,
На мысли научные он опирался,
И доводы все становились сильней.

Ума черта главная этого мэтра,
Сразившая князя почти наповал,
В законность ума, в его «силу ветра»,
И этой-то силой он всех побеждал.

В начале его со Сперанским знакомства,
Он им восхищался, не зная границ,
А то, что священника был он потомство,
Склонял перед ним свою голову ниц.

Уже в первый вечер Болконского с мэтром
Прошёл весь в беседах о нуждах страны,
Законов комиссию гнилью, как ретро,
Сперанский назвал, что давно все вредны.

— Законы страны все давно устарели,
Комиссия та существует сто лет,
Она ничего, кроме всей канители,
Рождала всё то, что всегда шло во вред.

Ущерб для страны — вот уже миллионы…
Хотим дать сенату судебную власть,
Но не позволяют всё сделать законы,
И грех не служить вот таким, как вы, князь.

Но князь возразил: «Юридических знаний
Нет у него, как же этому быть?»
— Никто не имеет их в этой кампании,
Нам что, на луну всем бы надобно выть!

Уже чрез неделю — князь член комиссии
По всей разработке устава войны,
А также — начальник отдела всей миссии,
По всей разработке законов страны.

Он на;чал работать над первою частью,
С примером французских гражданских их прав,
И кодекса Юстиниана — для «счастья»,
Создать для страны поведения нрав.

2-3-7а

Вернувшись с поездки по личным имениям,
Пьер сделался братства столицы главой,
Он вёл дела братства в своём разумение,
Снабжал все расходы он сам, с головой.

Хотя давал клятвы о новой он жизни,
Но жил он, по-прежнему, как холостой,
Распущенность, выпивки в милой отчизне,
Он ими вновь рушил свой «тяжкий покой».

Не мог воздержаться от у;веселений,
Концертов, обедов, балов, вечеров,
А как же без женщин, запрятав стеснения,
Всегда был на подвиг он с ними готов.

В чаду всех занятий его, увлечений,
(Всего-то прошёл один только год),
Он чувствовать на;чал, как силы терпения,
С масонской общиной судьбы единения,
Поплыл уже таять надежды оплот.

Как почва масонства подобно болоту
Тянула на прежний судьбы его путь,
Масонство противно вдруг стало до рвоты,
И надо с масонской дороги свернуть.

Все братья по ложе — знакомые люди,
Он знал, большей частью, как слабых людей,
Пьер лишь по работе их в ложах и судит,
В них нет ничего, кроме мелких идей.

Под фартуком каждого видел мундиры,
Их знаки, кресты тех ничтожных людей,
Они в ложе числятся, как командиры,
Богаты они, претворяясь бедней.

Они нарушают масонскую клятву,
Имущество всё своё делу отдать,
Как взносы платить, так ползут на попятну,
Богатством своим должен всех выручать.

В душе поднимались сомнения в членстве,
Жизнь скована скукой, нечестностью дел,
Зачем ему жить в таком чувственном бедстве,
Зачем ему нужен судьбы сей удел?

Всех братьев, которые были знакомы,
Он по категории дал им разряд,
Где каждый их них были в дело влекомы,
В какую полезность «вливал каждый яд».

К разряду из первых причислил он братьев,
Кто был отстранён от текущих всех дел,
Кто занят с присущей им орденом ратью,
Развитьем науки таинства — удел.

О тройственном имени бога — проблема,
О трёх ли началах (соль, сера) вещей,
Значенья фигур Соломонова храма,
Ценил, уважал он всех этих людей.

Но не разделял Пьер всего интереса
В масонстве, мистической их стороне,
В душе его твёрдо гнездился повеса,
Он, как разрывался, на жизни те две.

К разряду второму — себя и подобных
Причислил он братьев, ищущих пути,
Ещё не нашедших, стоящих на пробных,
Колеблющих душу — готовых пойти.

Под номером три причислял он всех братьев,
И их было больше, чем всех остальных,
Они, находясь под масонским объятьем,
Не видели в нём преимуществ иных.

Они, соблюдая обрядность и формы,
Они лишь стремились исполнить обряд,
Не ведая цели, а лишь для проформы,
И воспринимая всё это, как яд.

В четвёртом разряде — всё столько же братьев,
В последнее время вступивших в отряд,
Масонство нужно им быть только в участье,
Для связи, знакомства — с богатыми в ряд.

Пьер был недоволен работой масонства,
В нём видел напыщенность действий в пути,
Он не сомневался в самом его свойстве,
Другим путём братству надо;бно идти.

И он заграницу отправился с целью
Набраться ума и себя посвятить,
В те высшие тайны и в пику безделью,
И русское братство всё о;здоровить.

Безухов объят заграничным доверием
Высокопоставленных ордена лиц,
Он прибыл в столицу с большим намерением,
Весь русский порядок склонить как бы ниц.

Он был там возведен в их высшую степень,
Во многие тайны ученья проник,
Столичных всех братьев «сравнил словно щебень»,
Отныне он слыл будто царь среди них.

Назначено было собрание ложи,
Где Пьер судьбоносный бы сделал доклад,
Столичные братья все «лезли из кожи»,
Услышать, увидеть весь этот «парад».

И после обычных масонских обрядов,
Пьер начал свою долгожданную речь,
Он в ней приготовил немало «снарядов»,
Чтоб всех наших братьев из спячки извлечь.

Краснея, он на;чал: «Любезные братья,
Из всех наших славных, привычных вам дел,
Вам надо раскрыть ещё шире объятья,
Чтоб каждый работал и с радостью пел.

2-3-7б

Нам мало в тиши блюсти все свои тайны
И лишь проповедовать наши слова,
Нам надо вести настоящие войны,
Нам действовать нужно, как «рубят дрова».

Должны мы очистить людское сознанье
От всех предрассудков и ложных идей,
Принять на себя молодых воспитанье,
Связать себя узами с кругом людей.

Умнейшими в наше тяжёлое время,
И вместе, с умом суеверия снять,
Неверье и глупость — унять это бремя,
И преданных нам круг людей воссоздать.

Достичь эту цель можно лишь перевесом,
Делами хорошими над мишурой,
Когда добродетель своим мощным весом,
Задавит пороки, а их — целый рой.

Благим намереньям и их исполненью
Мешают весьма учрежденья страны,
Не можем идти путём ниспроверженья
Всех тех институтов — они все важны.

Так что же нам делать, изгнать силу силой?
Нет, мы далеки от такого пути,
Такая реформа останется хилой,
Она не поможет с пути нам сойти.

Пока в людях прочно засели пороки,
Не выйдет, изгнать силой этого зла,
И не переступят все злые пороги,
С какой бы той силой реформа ни шла.

Наш план всей работы, — я вновь повторяю:
— Растить добродетельных, твёрдых людей,
Не просто словами я с вами играю,
А в жизнь претворяющих наших идей.

Создать нам всевластный, свой образ правления,
Но, не разрушая гражданских всех уз,
И не нарушая страной управлению,
Достаточно нам своих, братских обуз.

Создать торжество добродетели людям
Над всеми пороками разных людей,
Мы твёрдо стоим и стоять дальше будем
На почве всех тех христианских идей.

Тогда, когда всё было словно во мраке,
Столетий прошедших имел я в виду,
Когда в моде у нас одни были маги,
Исправить деянья, загладить беду;

Достаточно было одних пропове;дий:
Как истины, новость внушала покой,
Народ жил в невежестве и в неведение,
Сегодня подход к людям нужен иной.

Нам нужно теперь, чтобы верущий каждый,
Кто чувством своим может сам управлять,
Нашёл в добродетели прелесть однажды,
И прелесть та в чувствах должна бы застрять.

Нельзя запретить у людей злые страсти,
Направить их — на благородную цель,
В пределах добра управлять сей напастью,
Тогда наше братство не сядет на мель.

Речь Пьера вселила волнение в ложе,
Большой новизны впечатления след,
В ней замыслы иллюминатства есть тоже,
И даже признали в ней некий и вред.

Посыпалось множество всех возражений,
И мастер Великий вступил с Пьером в спор,
Пьер не ожидал таких бурных сомнений,
И многие речь посчитали за вздор.

Пьер был удивлён разношёрстностью мнений,
Составились партии — против и за…
И были такие — за Пьера с решеньем,
Но с ограничением и измененьем,
Не мог Пьер закрыть на такое глаза.

Великий тот мастер, уже после споров,
Небрежно, с иронией дал Пьеру понять,
Не могут быть мысли его стать опорой,
И орден не может их в целом принять.

Пьер очень расстроен таким был ответом,
Не стал дожидаться собранья конца,
Домой он уехал с позорным «приветом»,
И не удостоился званья бойца.

2-3-8

Пьер после своей произнесенной речи,
Опять попал в плен своей прежней тоски,
Она угнетала, давила «на плечи»,
Вся вера в масонство распалась в куски.

Лежал на диване и не; выезжая,
«Неужто вернусь я на прежний свой путь?»
Он стал одинок, и не всё понимая,
И он в эти дни, всем делам не внимая,
Решил как бы вновь от всех дел отдохнуть,

А тут, как назло, ему словно на крыльях,
Влетело, как в душу, письмо от жены,
Она постоянно впадает в унынье,
И что они с Пьером, друг другу нужны.

Она умоляет его о свиданье,
И пишет о грусти по нём без конца,
Жалеет о гневе своём, в оправданье,
Желает достойной жены быть венца.

В письме она также его извещала:
Лечилась на водах там, за рубежом,
Вернётся в столицу, как и обещала,
И хочет опять жить с ним вместе, вдвоём.

А вслед за письмом в одиночество Пьера
Ворвался один из тех братьев, масон,
Завёл разговор — не достоин примера,
Прощать должен Пьер пока в братстве же он.

Что строгость к жене его — несправедлива,
Нарушил он заповедь — ордена брат,
Супруга его — в положенье тоскливом,
А он не раскрыл к ней души своей врат.

И в это же время и тёща просила,
Её посетить с обсужденьем всех дел,
Она умоляла, она возродила,
Как свой материнский для дочки пробел.

Пьер видел, что заговор общий плетётся,
Хотят его видеть все вместе с женой,
В его состояние что остаётся?
Ему — всё равно, но он выиграл бой.

Тоска чуть смягчила его состоянье,
Уже он не против для встречи с женой,
Учесть, всё же, надо её раская;нье,
Ведь он же — мужчина и «слишком живой».

Но время всё стерпит: «помедлю с ответом»,
И, не отвечая на письма «родных»,
Собрался в дорогу он тут же, как следом,
В Москву держит путь он, подальше от них.

Пьер ехал в Москву, чтоб понять заблужденье,
В чём он в своей речи тогда был не прав,
Там жил благодетель, которого мненье
Могло укротить бы его буйный нрав.

Он тот, кого встретил Пьер как бы случайно,
Когда Пьер покинул Москву и жену,
В Торжке ожидал лошадей он печально,
И свету всему объявил он войну.

С тех пор он назвал его «мой благодетель»,
Иосиф Лексеич — вот имя его,
Заставил его встать на путь «Добродетель»,
В масоны вступить ему, прежде всего.

Пьер вёл дневник, записал эту встречу.

Иосиф Лексеич — и беден, и болен,
Но жалоб не слышал никто, никогда,
Однако умом он и не обездолен,
Наукой он занят почти что всегда.

Меня расспросил об итогах поездки,
Что нового там, я у них почерпнул,
Насколько учения их столь уж вески,
И как поживает масонский их пул?

Я всё рассказал ему очень подробно,
Какой и о чём я здесь сделал доклад,
Но все их идеи для нас неудобны,
Я будто бы всыпал в учение яд.

Иосиф молчал, всё обдумал изрядно,
На всё изложил мне на это свой взгляд,
Сначала спросил меня, помню я ль явно,
Какою же целью наш орден объят?

Он сам же напомнил об этих трёх целях,
И главная ордена целью из них,
Исправить себя в своих мерзких стремленьях,
А также исправить и многих других.

А иллюминатство — ученье не чисто,
Работой общественной заражены,
Оно преисполнено гордости, вместо,
Работу свою проводить все должны.

И он потому осудил речи Пьера,
Помог ему вновь встать на правильный путь,
И стать самому для всех лучшим примером,
Себя как бы вновь в их работу вернуть.

„Петербург, ноябрь“.

Опять моя тёща в слезах умоляла,
Что Элен невинна, она уже здесь,
Она очень страстно без мужа страдала,
Пора, мол, кончать сей спектакль ваш весь.

Я знал, стоит только увидеть мне Элен,
Как вновь попаду к женской прелести плен,
И в том, этой встречей я больше уверен,
Жизнь требует вновь общих с нею нам стен.

Не должен отказывать я в её просьбе,
К тому ж благодетель напомнил мне в том,
Просящему должен простить его козни,
Тем боле — жена, и с ней — общий дом.

Пусть будет моё единение с нею
Иметь лишь одну, но, духовную цель,
Претензий и жалоб я к ней не имею,
Коль наша любовь с ней наткнулась на мель.

Прошу я забыть её нашу всю ссору,
Она пусть не знает, как мне тяжело,
Устроился в верхних покоях я в пору,
Я вновь начал жизнь, и мне так повезло.

2-3-9

Везде и всегда наше общество света,
Будь то при дворе, на балах, вечерах,
Делилось на пару кружков интеллекта,
По сходным вопросам для их интереса,
И даже в «высоких», богатых кругах.

И самый обширный кружок был французский,
Румянцев главою его был, как сват,
Язык лишь отчасти в нём был только русский,
В нём Элен сияла красой нарасхват.

Кружок всегда был за союз с Бонапартом,
У Элен частенько бывал тот приём,
Где люди «большие» с не меньшим азартом,
С охотой  большою являлись в сей дом.

В момент императорской встречи в Эрфу;рте,
И Элен, как раз, оказалася в нём,
Она в нём была на своём словно старте,
Она красотой там блистала кругом.

Блестящий успех: сам француз император,
Попался, как в плен, небывалой красой,
Хотя он и слыл в мире, как узурпатор,
Но, как мужчина, — сражён красотой.

За эти два года семейной разлуки —
Успех её в качестве женской красы,
Ему безразличен, не нёс ему муки,
Его удивляли другие черты.

Успела себе репутацию сделать,
Настолько же умной, как и красота,
Билибин остроты лишь ей мог доверить,
В её лишь салоне, как признак ума.

Считалось за честь быть в салоне графини,
В доверье вошла она к многим послам,
В каком её гости не были бы чине,
Красой и умом прибирала к рукам.

Частенько вверяли посольские сплетни,
А также столичного света дела,
Они, эти сплетни, как дерева ветви,
Как нужно, умело направить могла.

Пьер знал за женою природную глупость,
Бывало, присутствовал на вечерах,
Где с уст её часто срывалась и грубость,
Тогда за неё он испытывал страх.      

Страх за случайное слово не к месту,
Сказа;нное ею так вдруг, невпопад,
Но всем было даже немножечко лестно,
Что сказано глупо и грубо — был рад.

Все в том находили особую прелесть,
За грубость сравнений в серьёзных делах,
Они меж собою как будто бы спелись,
Во всех этих тайных, с намёком в долгах.

В беседах по темам, её, эта глупость
Всегда придавала особенный «вкус»,
Могла говорить даже некую пошлость,
Искали в словах таких смысла «искус».

За эту её всю ту смелость суждений,
За вольность придать словам скрытый их смысл,
За ней закрепилось у всех утвержденье,
Прелестной и умной хозяйки, как мысль.

Пьер стал для неё будто тем самым мужем,
Который был нужен для светской жены,
Такой же рассеянный и неуклюжий,
Такими и быть их мужья все должны.

Он словно чудак бродил средь приглашённых,
Но он не мешал и не портил приём,
Своим поведеньем, таким приглушённым,
Как выгодным фоном служил он во всём.

В себя он вобрал весь тот тон равнодушия,
Небрежности к обществу Элен, жены,
Но был благосклонен и с видом радушия,
Внушал он невольно к себе благодушия,
Всё, что для престижа салона важны.

Он словно в театр входил в залу приёмов,
Со всеми гостями был Пьер наш знаком,
Всем был одинаково рад, их приёму,
Вступить в разговор иногда был готов.

Он, шамкая, молвил гостям свои мненья,
Они были подчас, совсем как глупы,
Но, ни у кого уже нет и сомненья,
Был добрый чудак её муж, вопреки.

В числе молодых, кто был в доме у Элен,
Борис Друбецкой — ежедневный был гость,
Успевший по службе, он был словно пленным,
Однако, у Пьера он вызвал лишь злость.

Как гость, самым близким был другом у Элен,
Она называла Бориса — мой паж,
Он ради карьеры был к Элен нацелен,
На этих приёмах шёл будто бы стаж.

Борис обращался с почтением к Пьеру,
Пьер видел угрозу в нём вновь для семьи,
Борис словно Долохов был для примера,
Меж ним и Элен чувства вспыхнуть могли.

«Нет, Элен теперь не способна к измене,
Отныне она словно «синий чулок»,
Похоже, и нет у неё увлечений,
Салон у неё — лишь её уголок.

Но, странное дело, Борис — да в гостиной,
Почти постоянно невольно влекло,
Его к подозрениям к Элен — невинной,
Как раньше считалось, но чувство жило».

Пьер был большой барин в глазах всего света,
Немного слепой и смешной муж жены,
Невольно чуть честь была в том и задета,
Однако дела жены были важны.

Всё время в душе его зрела работа,
И как-то менялся внутри его мир,
К духовным сомненьям развилась забота,
Весь в радостях стал ему светский тот мир.

2-3-10

Пьер вёл дневник и вот эта в нём запись:
           Двадцать четвёртого ноября.

Встал в восемь часов, и читал я (св.) Писание,
Потом пошёл к должности, в их комитет,
(Ему благодетель совет дал к спасению:
На службу вступить — иметь авторитет).

Обедал один, возвратяся к обеду,
Гостей у графини полно в этот раз,
Умеренно пил, чтоб не видно бы следа;,
Нормально смотреться в вечерний чтоб час.

Под вечер сошёл я к графине; в салоне
Смешную историю там рассказал,
И только тогда о той вспомнил я зоне,
Где я нахожусь, но — уже опоздал.

Смеялись уже все, когда очень громко,
Не должен был делать такой я рассказ…
Ложусь уже спать я, но мне так неловко,
Но счастлив я духом на этот мой раз.

Двадцать седьмого ноября.

Встал поздно, проснувшись, лежал на постели,
Читал вновь Писанье, теряя всю суть,
Лежал очень долго, «предавшися» лени,
От нечего делать пытался уснуть.

С утра посетили меня мои братья,
Они предлагали мне ритора роль,
Борис Друбецкой нами принят в объятья,
Однако, принёс мне душевную боль.

Вступленье Бориса в масонское братство,
Имело одну лишь, карьерную цель,
В желании сблизиться до панибратства,
Иметь с сильными в свете одну лишь «купель».

Казался неискренним он при вступление,
Хотелось пронзить шпагой мне его грудь,
Но я удержал себя от намерения,
Испортить ему в наше братство весь путь.

Имел с братом Вэ. разговор я секретный,
Держаться советовал мне брата он Дэ.,
Он был поучительный, очень предметный,
Позволил открыть тайны мира он мне.

По ходу беседы открылось и имя,
Того, кто создал этот бренный наш мир,
И имя того, кто им правит во имя
Добра, благодетели, кто наш кумир.

И неизрекаемо третье то имя,
Значенье имеюще как будто «Всего»;
Такие  беседы, что связаны с ими,
Во мне укрепляют всю веру в него.

В масонской науке для нашего братства,
Едино в своей совокупности всё,
И сера, меркурий и соль — суть единства,
Вот троица в жизни — начало всего.

Третье декабря

Проснулся я поздно, читал вновь Писанье,
Рассеян был вновь и не схватывал суть,
Ходил я по зале, и, как в наказанье,
Мне в голову лезет какая-то жуть.

Как будто бы после моей той дуэли,
Я «Долоха» встретил всё в той же Москве,
Навлёк себе в голову вновь канители,
Уж больно он нервы трепал тогда мне.

Теперь я припомнил подробности встречи,
Ему «подарил непрошедший» свой гнев;
Борис Друбецкой пришёл вдруг уж под вечер,
И я на него обозлился, как лев.

Причиной тому есть моё самолюбие,
Я ставлю себя всегда выше, чем он,
Сегодня я впал вдруг в такое безумие,
Борис мною был ни за что оскорблён.

Питаю к нему почему-то презренье,
Всегда снисходителен Боря ко мне,
Мне надо набраться на встречах терпенья,
Но где его взять, разве только во сне.

А после обеда на сон потянуло,
Я видел во сне, как иду в темноте,
Как вдруг меня за ногу что-то куснуло,
Собаки напали в кромешной той мгле.

Я еле отбился; вдруг вижу навстречу
Идёт кто-то из братьев, руку берёт,
Забор — перед нами, горят за ним свечи,
И мы с ним идём до забора вперёд.

Стал лезть на забор; за ним — чудное здание,
Такой необычной, как храм красоты,
Какой-то дворец для всего мироздания,
Проснулся вдруг я от такой дурноты.

Седьмого декабря

Я видел сон как будто мой благодетель,
Сидит в моём доме, желанный, как гость,
Явился опять ко мне он, как целитель,
Я должен изжить к жене всю мою злость.

Но он совсем молод, и шепчет мне тихо,
Опять из учения ордена свет,
В постель с ним ложимся, как это не дико,
Напомнил обычный мужчины обет.

И он задаёт мне вопрос на засыпку:
— Какое пристрастие главное в вас?
Над этим вопросом испытывал пытку:
— По моему — лень, мне мешает сейчас.

Хотя и живу теперь снова с женою,
Но я — не как муж, у супруги своей…
— Не до;лжны стеснять её женскую долю,
Лишать её ласки; должны давать ей!

Ему я ответил: «Стыжусь я интима…»
И вдруг я проснулся, нашёл в мыслях текст,
В Писаньи святом затронута тема:
«Живот тебе свет человеком, и свет во тьме
Светит и не объять его тьме»

И в этот же день я письмо получаю,
Конечно же, он — благодетель тот мой,
В котором он пишет, что я нарушаю
Супружеский долг, как семейный покой.

Девятого декабря

Проснулся от сна я с трепещущим сердцем,
Я будто в Москве, в своём доме живу,
Открывши в гостиную толстые дверцы,
А в ней — благодетель, опять наяву.

В руках у него интересная книга,
Он вместе со мною вошёл в кабинет,
Конечно, во мне заиграла интрига:
«Уже эта книга увидела свет».

На каждой странице — рисунки интима,
Тела обнажённых прекрасных девиц,
Взор не оторвать, не пройти даже мимо,
От этих чудесных желанных всех лиц.

Как будто я, глядя на эти картинки,
И, зная, что делаю дурно всегда,
Не в силах убрать из глаз эти «соринки»,
С развратом сроднился уже навсегда.

2-3-11

Финансы Ростовых за эти два года,
В Отрадном прожитые, были плохи;,
У многих семей рождались невзгоды,
И неудержимо росли лишь долги.

Ход жизни в деревне блистал лишь весельем,
И Митенька «грязно» вёл все их дела,
Тогда старый граф, насладившись бездельем,
Решил искать службу, чтоб в том помогла.

Он прибыл в столицу искать место службы,
Как он говорил и «потешить девчат».
На самом же деле, унять свои нужды,
Долгами он был постоянно объят.

Берг после приезда Ростовых в столицу,
Не мешкая, просит у Веры руки,
Давно он наметил на Вере жениться,
Война и раненье — было; не с руки.

Ростовы в Москве были в обществе высшем,
Однако, в столице престиж их угас,
Оно там не числилось обществом «пышным»,
Оно было смешанным на этот раз.

Считались они как бы провинциалы,
Они жили всё также, как и в Москве,
Давали обеды, концерты и балы,
Их гостеприимство — на языке.

И Пьер, и Борис были часто гостями,
Конечно же, Берг, он почти у них жил,
Девиц в доме много с надеждой, мечтами,
И тем привлекал к себе дом всех мужчин.

Недаром показывал Берг свою руку,
Был ранен в сраженьях, остался в строю,
Рассказывал часто, какую он муку
Терпел, как орудую, левой в бою.

Он за Аустерлиц имел две награды,
Свершил тоже подвиг в Финлянской войне,
Имел две награды и в ней для отрады,
Он гвардии стал капитаном вполне.

Берг был на отличном счету у начальства,
Исправный и храбрый он был офицер,
С блестящей карьерой и с долей бахвальства,
И в обществе всем подавал он пример.

Его предложение дочери графа,
С нелестным для Берга явилось венцом,
Ростовым казалось оно в виде штрафа,
Лишить её графского званья потом.

Лифляндского тёмного сын дворянина,
Да он как посмел затесаться в их дом!
Сие сватовство словно страшная мина,
Устроит им громкий семейный погром.

Берг твёрдо считал, он достоин графини,
К тому же расстроены были дела,
И Вере уже почти двадцать четыре,
Везде выезжала и долго ждала…

А главное — Вера умна и красива,
Жених — уже гвардии честь — офицер,
Блестящая есть у него перспектива,
Он армии русской достойный пример.

«Итак, я женюсь, уже всё мне понятно,
У нас средств немного, важнее любовь,
Нам надо, чтоб каждый знал точно и внятно,
Внёс долю свою в общий наш с нею кров.

Как средства для жизни — гарант моя служба,
У Веры приданое, связи в верхах,
Пора нам обоим и жить вместе дружно,
Течёт наша молодость в мелких делах.

Характер её — рассудительный, мягкий,
Не то, что у младшей, Наташи, сестры,
Весь облик её, как у женщины, яркий,
Она — просто женщина давней мечты».

От первого чувства их недоумения,
Возникшего в связи его сватовства,
Возникли в семействе обычные мнения,
И праздничность, радость, исчезла тоска.

Не искренней, внешней была эта радость,
Возникла стыдливость в их чувствах, родных,
Как будто любви Вере мало досталось,
И нет женихов и богаче, иных.

Что он, как отец, предводитель дворянства,
Имеющий связи в высоких кругах,
Поспешно лишает дочь звания графства,
И в обществе будет на низших ролях.

Дела у Ростовых в финансовом плане:
На грань разоренья дожила семья,
Семья находилась в каком-то капкане,
Осталась с ней только одна лишь «стерня».

Не мог дать достойно приданое Вере;
С рожденья в семье этих двух дочерей,
По триста душ было назначено в деле,
Могло быть и больше, конечно, за ней.

К моменту взросленья деревня та продана,
Другая — заложена, выхода нет,
В семье положение бедствия создано,
Угроза нависла со множеством бед.

Уже более месяца Берг ждал ответа,
До свадьбы осталось всего лишь семь дней,
Вопрос о приданом ждал словно «рассвета»,
Угроза для свадьбы маячила всей.

За несколько дней до назначенной свадьбы,
Решился жених на отчаянный шаг,
Узнать Берг желал, так когда граф смог дать бы,
Какое приданое — с Верой в очаг.

Смутился при этом нелёгком вопросе,
Граф, как впопыхах дал неясный ответ;
— Но свадьбы не может быть нашей и вовсе,
Коль знать я не буду, «На чём стоит свет».

Мне надо вперёд получить тысяч двадцать,
Иначе нельзя содержать мне жену,
Иметь надо средства свадьбе; состояться,
Но их не имея, я всех обману.

Пытался уйти граф с проблемы наличных,
На восемьдесят тысяч он векселем даст,
Но Берг уклонился от средств безналичных,
Он только «живыми» и будет горазд.

Сошлись они в споре лишь на; двадцать тысяч,
На восемьдесят вексель он Бергу вручил,
И эти-то двадцать ему надо «высечь»,
Но, всё же, в конце, Берг своё получил.   

2-3-12

Девятый шёл год уже нового века,
Наташе шестнадцать исполнилось лет.
Кончалась природная наша опека,
А с нею и выхода замуж запрет.

По пальцам считали с Борисом те годы,
С которых случился у них поцелуй,
С тех пор жизнь текла сквозь лета непогоды,
И радости были за эти же годы,
В познание жизни — «заплыли за буй».

Наташа с тех пор не встречалась с Борисом,
Когда же в семье о нём шёл разговор,
Она говорила, ей нет интереса,
А ранее — был лишь ребяческий вздор.

Она говорила о деле решённом,
Которое было забыто давно,
Однако, и в мыслях, и в чувстве природном
Всё мучил вопрос, мне не всё ли равно?

Была ли та клятва ему обещаньем,
Иль детскою шуткой, наивности факт,
Вопрос возникал и в девичьем сознанье,
Но это же был, как любви некий акт.

И Анна Михайловна, мама Бориса
В последнее время — всё реже в гостях;
О нём говорила с большим интересом,
Блестящей карьере, «значительном весе»,
О сыне своём и о всех новостях.

Когда же Ростовы явились в столицу,
Визит им Борис нанести и решил,
Он ехал к Ростовым как будто с «больницы»,
Где чувства свои он к Наташе лечил.

Однако, он ехал к ним не без волненья,
Он память о тех отношеньях хранил,
Но, вместе с тем, с твёрдым таким намереньем,
Дать явно почувствовать в их отношеньях,
Период взросления уже наступил.

Что их отношенья, как детские игры,
Не могут служить обязательством в том,
Когда они в детстве души своей фибры,
Поклялись друг другу иметь общий дом.

Их судьбы и чувства так стали различны:
Интимные связи с графиней Элен,
Занять помогли положенье отличное,
Он словно попал к сей красавице в плен.

На службе блестящее всё положенье,
С протекцией важного очень лица,
Серьёзные планы, его намеренья
С богатой невестой женить молодца.

Наташа, узнав о приезде Бориса,
Вбежала в гостиную с радостью встреч,
Она не скрывала к нему интереса,
Восторг свой не стала Наташа беречь.

Он помнил Наташу в коротеньком платье,
И с детским отчаянным смехом на вид,
Наташа предстала в другом восприятье,
Она вся, как женщина, просто блестит.

Он даже смутился, восторг, удивленье,
Так яркий, как луч, осветил её лик,
И это Бориса лица выраженье,
Добавило радости ей в этот миг.

— Вы очень приятно так похорошели, —
Целуя ей руку, промолвил Борис:
— Теперь вы невеста в своём женском теле…
Исчез шаловливый ваш детский каприз.

Борис занят был разговором с графиней,
Наташа, сев рядом, в него впила взгляд,
Хотя в его взгляде сквозил как бы «иней»,
Но облик его излучал любви «яд».

Мундир, шпоры, галстук, причёска Бориса,
Всё самое модное было на нём,
Он ведал графине не без интереса,
О высшем столичном всём обществе том.

Наташа почувствовала и не случайно,
Что он как бы влился в высший их свет,
Он словно хвастался этою «тайной»,
Оставил на бале посланника след.

Имел приглашения к знатным вельможам;
О прежних московских весельях болтал,
Но, как для сравнения, был осторожен,
С какою-то грустью о них вспоминал.

Наташа сидела, всё время молча,
Сверля его взглядом как будто насквозь,
Её этот взгляд будто некая толща,
В нутро проникал словно острый тот гвоздь.

От этого взгляда рассказ прерывался,
Ответный бросал на неё он свой взгляд,
Недолго в гостях он у них оставался,
Он как бы испробовал женский вновь яд.

И яд тот застрял в глубине души прочно,
И вновь привлекательной женской красой,
Попал прочно к ней в плен, но как бы «заочно»,
Так словно он жертвовал с ней сам собой.

Он должен бояться всех чувств обаянья,
Жениться на ней — то карьере конец,
На девушке этой и без состоянья,
Так значит, надеть себе «смертный венец».

Но возобновление прежних влечений,
Без цели конечной, чтоб стала женой,
Какое тогда о нём сложится мнение,
Престиж потеряет он в обществе свой.

Решился Борис избегать встреч с Наташей,
Однако, приехал чрез несколько дней,
Как чувство вины, переполненной чашей,
Его каждый день всё хватало сильней.

Стал целые дни проводить у Ростовых,
Ему надо было ей всё рассказать,
О всех изменениях в жизни их, новых,
Наташа не может женой ему стать:

Он беден и нет у него состояния,
Поэтому будет ему в том отказ,
Неловко всё было давать объяснения,
При виде Наташи глупел каждый раз.

Хотел каждый раз он начать объясненья,
Но путался, не находя нужных слов,
Всё время откладывал он разрешенье,
Такой разговор с ней вести не готов.

Наташа казалась влюблённой в Бориса,
Ему пела песни, писал ей в альбом,
А прошлому не придавала и веса,
По новому жил весь в столице их дом.

И так каждый день уезжал, как в тумане,
Не высказав то, что намерен сказать,
Зачем приезжал, жил в каком-то обмане,
У Элен почти перестал он бывать.

2-3-13

Однажды пред сном, когда мама-графиня
Вечерней молитве дарила поклон,
Вбежала Наташа, и маму увидев,
Не стала мешать, ведь молитва — закон.

Заметив, как мать продолжала молитву,
Она, скинув туфли «мелькнула» в кровать,
С наме;реньем с мамой вершить вместе пытку,
И с ней о Борисе потолковать.

Окончив молитву, пошла мать к постели,
Наташа, укрывшись уже с головой,
Но, всё же, до мамы слова долетели:
— Мне можно ли, мам, говорить лишь с тобой?

Её обхватила, прижавшись всем телом;
— О чём же вновь нынче? — «Да всё ведь о нём,
О нём, о Борисе, мне кажется — милым,
Вы знаете, мам, ну и дальше — о всём».

— Наташа, дочурка, тебе — уж шестнадцать,
Была я уж замужем в эти года,
Да — мил, им всегда можно было гордиться,
Люблю я, как сына, любила всегда.

— Я вижу, совсем ты пленила Бориса,
И тут же вопрос тебе, доча, зачем?
В твоей судьбе, дочка, не «тянет он веса»,
Он беден, не знаешь, а станет ли кем?

Нельзя выходить за него тебе замуж,
К тому же — он молод и даже родня…
Да ты и сама его просто не любишь,
Борис — не твоя, Ната, даже судьба.

— А если хочу я, — сказала Наташа;
— Да глупости это и думать не смей!
Пока же в вопросе лишь явная каша,
Не будь же ты, дочка, настолько глупей.

Не все ведь поймут ваши детские связи,
А видеть Бориса столь близким с тобой,
К тебе от других могут быть неприязни,
Возможно, от нужных получишь отбой.

К тому ж, у него может быть и невеста,
Вращается он в самых высших кругах,
Богатых там много «тяжёлого веса»,
И может, кто есть у него уж в руках!

Ну, вот что, Наташа, с Борисом я справлюсь,
Не должен так часто гостить он у нас;
— Но, как же не надо, коль я ему нравлюсь;
— Карьере вредить может этот вояж.

Хорошим не кончатся эти поездки,
И честь, и престиж ваши будут страдать,
Поступком считать будут дерзким и мерзким,
Пора самый раз их уже прекращать.

— Не смейте, маман, говорить ему это,
Не выйду я замуж, но ездит — пускай,
Нам весело вместе, сердца коль согреты,
Не замуж, а так, словно, как невзначай.

— Но как же, мой друг? — «Да мне вовсе не нужно,
Не выйду я замуж, а так… ну и что»?
— Так, так, — повторила графиня натужно,
От смеха всем телом трясясь: «Как никто»?

— Ну, хватит смеяться, кровать всю трясёте,
Вы, мам, — хохотунья, такая, как я…
— Вы, доченька, чушь уж давно здесь несёте,
Смеяться заставишь не только меня…

— На ваши глаза, мам, он очень влюблённый,
А в вас, мама, были ли так влюблены?
Становится он иногда «воспалённый»,
Вы, мама, были кому так верны?

Хотя очень мил он, но не в моём вкусе,
Он узкий, как наши в столовой часы,
О господи, я вся в сомненьях мечуся,
Мне снятся какие-то странные сны.

Он серый, какого-то светлого цвета,
Безухов — тот синий имеет весь цвет,
Он четвероугольный, вот вся примета,
К тому же — масон, удививший весь свет.

— Так ты с ним кокетничашь, доченька, тоже?
— Да нет, хотя славный, и синий  в нём цвет,
— Кокетство с двумя — это вовсе негоже,
Что скажет об этом тебе высший свет?

Послышался голос уж графа за дверью,
Наташа вскочила, бежать босиком,
Заснуть не могла, поддавши;сь  суеверью,
Но, кто же поддержит её в доме том?

«Вот Соня поможет, она — добродетель,
Куда ей, влюбилась, и — знать ничего,
Ей только Николенька в жизни и светел,
Была бы всё время лишь возле него.

Ах, как я умна, и, как Соня красива,
И голос отличный, и ездит верхом,
Подружка моя, да она — просто дива…
Ну ладно, об этом всё будет потом»…
 
Она — уж в кровати от радостной мысли,
Уже перешла вся счастливый сна мир,
Где всё так прекрасно, и мысли нависли:
«Так кто же её теперь будет кумир?»

Отныне Борис перестал бывать гостем,
В семействе Ростовых, как Наты жених,
Графиня беседу с ним вежливым лоском
Имела на тему, коснувшись лишь их.

2-3-14

В Сочельник, в канун уже Нового года,
Знатнейший вельможа давал пышный бал,
У Бала «Высокая будет природа»,
Быть должен дипкорпус и сам — государь.

Светился огнями дворец-дом вельможи,
Полиция весь охраняла подъезд,
Уложен и вход в дом сукном красным тоже,
И в зрелище весь превратился приезд.

С лакеями, в перьях на шляпах, кареты,
Мужчины — все в звёздах и в лентах мундир,
И дамы — в мехах и в атлас разодеты,
На входе в дворец уже «начался пир».

По этому балу в семействе Ростовых,
Было; много толка и даже, как страх,
На их приглашение быть им готовых,
Могли и забыть о них, так — впопыхах.

Уже часть гостей красовалась на бале,
Ростовы опа;здывали на этот бал,
Их слуги вокруг них ещё хлопотали,
Чтоб каждый из них во всём блеске предстал.

Им надо ещё и заехать к Перонской,
Графини родне, бывшей в свите двора,
И с жёлтой, худой, как тростиночка тонкой,
Престиж создавала семейству она.

На этот бал-праздник бомонда столицы,
Наташа попала лишь в свой первый раз,
Она рано встала — день целый трудиться
Над всем туалетом ей нужно подчас.

Причёски и платья у Сони и мамы,
И юбки, и обувь, и ленты, духи,
Самой надо быть и не хуже всех дабы,
И к моде они не должны быть глухи.

2-3-15

За всеми хлопотами к балу,
Подумать, что ей предстоит,
Ей время явно не хватало,
И лишь наряд её манит.

И только в темноте кареты
Воображенье брало верх,
Все бальные всегда приметы,
Бывают часто и секреты,
Всё для веселья и потех.

В сверкающих огнями залах,
Музы;ка, танцы, молодёжь,
Её всегда полно на балах,
И с нетерпением ты ждёшь…

Кто пригласит тебя на танец,
Кому понравишься лишь ты,
Иль у стены стоять ты станешь,
Смотреть на всё со стороны.

Себя держать не слишком гордо,
Но и простушкою не быть,
Величественно, но свободно,
Любому танец подарить.

Её пленила обстановка,
Забился пульс её сильней,
На лестницах зерка;ла ловко
Весь отражали вид гостей.

Все дамы в разноцветных платьях,
Брильянты, жемчуга на них,
Она — в таких же, их объятьях,
Не отличить и от других.

Смешалось всё в парад во блеске,
Свет, блеск Наташу ослепил,
Бал стал богатств парадным всплеском,
Он мощь богатства осветил.

Хозяин и хозяйка бала
Стояли у входной двери,
Ростовых встретили сначала:
— Вас рады видеть с дочерьми.

Две девочки все в белых платьях
И с розой в чёрных волосах,
Присели от таких «объятий»,
Приветствий, сказанных в словах.

Хозяйке нравилась Наташа,
На ней остановила взгляд,
Сей взгляд сказал: «Наташа наша»,
Друг другу подарили яд;

Яд — дружелюбия, любезность,
Восторга от её красы,
Явил хозяин тоже нежность:
Погладил он свои усы;

Стросил у графа дружелюбно:
— Их двух, которая их дочь,—
И молвил: «Прелесть, бесподобно»,—
Стал пальцы жестом губы «жечь».

Стояли гости перед дверью,
Приезда ждали все царя,
И ближе всех — Ростовы с дщерью,
Своё достоинство храня.

Своим особым обаяньем
Наташа «слышала» в толпе,
Как на неё с большим вниманьем
Смотрели, спрашивали: «где?»

Она осталась всем довольна,
Понравилась Наташа всем,
И потому она невольно,
Как успокоилась совсем.

Перовская, как шеф графини,
Ей называла имена,
Стоящих в этой «паутине»,
Собой довольная сполна.

— Голландский, видите, посланник, —
Указывая старичка:
— В России вечный он, как странник,
Волос курчавых седина.

А вот она — царица бала,
Столицы нашей всей краса,
Безуховой, графиней стала,
А ранее была княжна.

И хороша, умна красотка,
Принц говорят, что без ума,
С ней многим побывать охота,
Но с мужем — сложные дела.

Вот эти две, хоть некрасивы,
Но свитой, всё ж, окружены,
А дочь её — уродства дива,
Они богатством снабжены.

А это — Анатоль Курагин,
Небезизвестный брат Элен,
За связи он — «кавалергарден»,
Невест богатых жаждет в плен.

Хорош, не правда ли — красавец,
Гуляка и — сплошной разврат,
По кабакам горазд — скиталец,
Отец сбыть с рук давно был рад.

А вот кузен ваш, князь Друбе;цкий,
Тож увивается к Элен,
Младой, карьерный, слишком светский,
К Элен попал давно он в плен.

Вот и посланник их французский,
Как царь на вид — Коленкуре;,
Хоть и француз он, нам, как чуждый,
Но очень нравится он мне.

А этот фармазон всемирный,
В очках, высок, толстяк, как шут,
На вид он важен, речью мирной,
Муж Элен, Пьер, он тоже тут.

Пьер раздвигал толпу всем телом,
Кивая равнодушно, шёл,
Он в мыслях занят был лишь делом,
Наташу он едва нашёл.

Он обещал ей быть на бале,
Отыскивал её в толпе,
Найти им кавалеров в паре,
Чтоб бал им снился и во сне.

Но, не дойдя до них, Безухов
Увидел друга по пути,
Андрей Болконский в «свежем духе»,
И мимо Пьер не мог пройти.

Стоял он у окна, с высоким
Мужчиной в звёздах, орденах,
Беседу вёл, в ней смысл глубокий
Откладывался в их умах.

Болконский в белом был мундире,
Красив мужчина, он — брюнет,
Узки дороги в светском мире,
Князей и графов — полон свет.

Наташа издали узнала:
— Вот наш знакомый, видишь, мам,
В Отрадном ночевал усталый,
Он приезжал к нам по делам.

Ей показался моложавым,
За годы он похорошел,
Тогда он был каким-то «ржавым»,
Сейчас Андрей повеселел.

2-3-16

Толпа раздвинулась внезапно,
И меж рядов мужчин и дам,
Шёл государь во всём парадном,
С поклоном всем по сторонам.

Он быстро шёл, как бы стараясь,
Скорей уйти от этих встреч,
Но в то же время и пытаясь,
Своё вниманье к ним сберечь.

Играла музыка при этом,
На польский праздничный мотив,
Слова спец(и)альные с приветом,
Лишь государю посвятив:
«Александр, Елизавета, восхищаете Вы нас»!

Все парами пошли на танцы,
С хозяйкой был сам государь,
Лишь у Наташи с Соней шансы,
Всё исчезали будто вдаль.

С Нарышкиной за ним — вельможа,
Потом посланники, чины,
За ними — остальные тоже,
Наташа с Соней — лишь одни;

Остались с матерью у стенки,
Что их подхватит кто-нибудь,
Но светских дам, как словно пенки,
«Слизали» кавалеры «в путь».

Наташа с грустью и надеждой,
Душа отчаяньем полна,
Стояла будто бы над бездной,
Оставшись с матерью одна.

Стояла, опустивши руки,
Дыханье сдерживая чуть,
Глаза с испугом ждали муки,
Закрыт ли к танцам ей весь путь?

Нет интереса к важным лицам,
Одна мелькала только мысль,
Неужто мне не веселиться,
Стоять, судьбу свою и грызть:

Никто не пригласит на танец,
Чем хуже я других всех дам?
Мой первый бал и первый «шанец»,
Неужто ждёт меня здесь срам.

Должны же знать, как я танцую,
Как чудно будет им со мной,
Стою одна я и тоскую,
Хоть и беги назад, домой.

Они одни стояли с Соней,
Как будто бы в глухом лесу,
Своею «наслаждаясь долей»,
«Глотая» всю свою тоску.

И князь Андрей с какой-то дамой,
Красавец этот Анатоль,
Шли мимо них с своей «забавой»,
Им причинив душевну(ю) боль.

Борис и тот проплыл так мимо,
К ним подошли лишь Берг с женой,
Наташе стало нестерпимо
В семейный круг попасть одной.

Она не слушала, что Вера,
Про платье говорила ей,
Она на Веру не смотрела,
Ей претила вся встреча с ней.

Кончался этот танец польский,
Царь перестал уж танцевать,
Тот танец был какой-то «скользкий»,
Другой вдруг начали играть.

И зазвучали звуки вальса,
С улыбкой царь смотрел на зал,
Никто начать вальс не решался,
Никто ещё не начинал.

Не оказалось в зале смелых,
В присутствие государя,
Начать сей вальс одним из первых,
К царю почтение храня.

Но адъютант-распорядитель
На танец Элен пригласил,
Он танцевал, как победитель,
Он прелесть женщины вкусил.

Он крепко обнял даму в вальсе,
Прошёл глиссадом целый круг,
Он мастерски с Эле;н вращался,
Лишь шпор щелчков и слышен звук.

Чрез каждые три такта вальса,
Когда случался поворот,
Шлейф платья вихрем поднимался,
Чем восторгался весь народ.

Андрей весёлый, оживлённый,
На нём полковничий мундир,
Стоял к Ростовым приближённо,
Барон Фиргоф с ним говорил.

О завтрашнем Большом Совете…
Князь должен дать ему ответ,
Но разговор о деле в свете…
Лишь получил барон совет.

Совет и извиненье князя,
На бале надо танцевать,
И он на бале в этой связи
Дела не будет обсуждать.

Андрей смотрел, кто посмелее
Решится первым танцевать…
Пьер подошёл к нему живее,
Ему совет для танца дать.

— Здесь протеже моя, Ростова,
Они — вот с мамой у стены,
Она на танец вся готова,
И танцы эти ей важны.

Она младая и красива,
На бале — только первый раз,
К тому ж — весёлая, игрива,
Уже настал девичий час.

Лицо Наташи с замираньем
Бросалось князю на глаза,
Узнал, её он видел ранее,
Была девчонка — егоза.

Но перед ним она, как дама,
В расцвете женской красоты,
А рядом с ней — её и мама,
В расцвете женской остроты.

Князь подошёл уже к графине:
— Знакомы с дочерью моей?
 Вы, князь, уже в высоком чине,
С тех пор прошло так много дней.

— Имею честь я быть знакомым,
В Отрадном был всего лишь день,
Но день мне выдался, как комом,
Не удалось достичь мне цель.

Наташе предложил тур вальса,
Весь лик Наташин осветил,
Ей этот бал теперь казался,
И он потом в душе остался,
Какой-то светлый новый мир.

«Давно ждала такого счастья» —
Слова застряли в ней, в душе:
«Должна я стать для бала частью,
Ждала я бал с особой страстью,
Всё разбудил сей бал во мне».

Они были; вторая пара,
Вошедшая в заветный круг,
Круг «светского всего базара»,
Мужчин и «будущих» подруг.

Андрей прекрасным слыл танцором,
Наташа — примой в том кружке,
Их пара награждалась взором,
И даже — в царственном лице.

Лицо сияло бурей счастья,
Фигурка вся ещё худа,
И руки, плечи — «слабой масти»,
В сравненье с Элен — «никуда».

И шея тонкая, и плечи,
И руки девочки тонки,
В сравненье с Элен — нет и речи,
И груди, еле как видны.

Она казалась всем девчонкой,
И оголили в первый раз,
Стать женщиной как бы вдогонку,
С показом будущих прикрас.

Андрея нежные объятья
Расшевелили ей весь стан,
Трепещущий от восприятья
Мужских мечтательных начал.

Её так близко было тело,
Всей женской прелести «вино»,
Оно желанья все согрело,
Он — это ждал уже давно.

Себя почувствовал ожившим,
Помолодевшим от забот,
А в жизни новой — и не лишним,
В свой тридцать первый в жизни год.

2-3-17

Её партнёром за Андреем
Сначала стал «её» Борис,
Потом — счастливым продолженьем,
Тот адъютант «взял перевес».

Потом ещё были партнёры,
Танцоры липли к ней гурьбой,
Она их отсылала к Соне,
Давая им подчас отбой.

Сама была всё время в танце,
Ей нравился лишь сам процесс,
И с каждым танцем выше шансы,
Всех кавалеров интерес.

Ничто её не привлекало,
Кто с кем и что кто говорил,
Лишь в танец, в музыку вникала,
Весь бал её благотворил.

В очередной из котильонов
С Наташей снова был Андрей,
Он ей напомнил нежным словом,
В Отрадном даже встречу с ней.

О женских криках там, в аллее,
Как не могла заснуть в ту ночь,
Как он, невольно и наглея,
Желая слушать всё не прочь;

Стоял под ней и восхищался,
Её восторгом от луны,
Он сам восторженным остался
От деревенской красоты,

Наташа даже покраснела,
Невольно от такой «вины»,
Но в этом чувстве как узрела
Влеченье к ней — его черты.

Андрею нравилось общенье
С её манерою бесед,
И робость, радость, удивленье,
От этих маленьких побед.

Беседы нежно вёл с Наташей,
Обычно о простых вещах,
Она ему казалась краше
В ответных девичьих речах.

Андрею нравилась улыбка,
Счастливый блеск её же глаз,
Все танцы не были; ей пыткой,
Танцевала — каждый раз.

Её улыбка говорила:
«Я рада была б отдохнуть,
Но сердце и душа твердили:
Меня зовут, мне надо в путь.

И я так счастлива и рада,
Что я здесь, в танцах — нарасхват,
Все танцы, бал — моя отрада,
И каждый мой партнёр — мне брат».

«Неплохо было бы Наташу,
Иметь бы мне моей женой,
Ах, вздор какой, какую кашу
Во мне сверлит рассудок мой.

Одно лишь вижу я в Наташе,
Сея девица так мила,
Она цветёт всё время краше,
И чья-то будет и жена».

К концу очередного тура
К ним подошёл и граф Ростов,
Его пытливая натура
Звала Андрея к паре слов.

Попутно он спросил Наташу:
— Не скучен ей ли этот бал?
— Я полную испила чашу,
Веселья я нашла причал.

Пьер в первый раз на этом бале
Вполне почувствовал себя,
Шатаясь в сим огромном зале,
Он оскорблён, и с ним семья.

Жена, как важная особа,
Столичного бомонда свет,
А он — один, на сердце — злоба,
Для счастья — не видать просвет.

Он, как всегда, бывал рассеян,
К тому же, часто и угрюм,
Он женской теплотою беден,
Всегда об этом полон дум.

Он, гля;дя на; всё и;х веселье,
Стоял понурый у окна,
Воспринимая всё, как зелье,
Что выпил он его до дна.

Наташа шла уже на ужин,
И мимо Пьера проходя:
«Бедняга, никому не нужен,
Стоит как будто он контужен,
Помочь — часть счастия даря».

Его расшевелить словами:
— Как весело, неправда, граф;
— Я очень рад, что здесь я с вами; —
А сам — как будто платит штраф.

«Кто может быть здесь недоволен?» —
Мелькнула у Наташи мысль:
«Пьер так хорош, но обездолен,
Что заставляет душу грызть».

2¬¬¬-3-18а

Вчерашний бал вцепился прочно,
Все мысли князя он сковал:
«Мила Ростова — это точно,
Я не один о ней сказал».

Его всегда ждала работа,
Но, как назло, весь этот день,
Не клеилась о ней забота,
На мысли надвигалась тень.

С Наташею его знакомство,
Опять же тоже танцы с ней,
Другие мысли вероломством
Рождались в голове быстрей.

Когда приехал некий Бицкий,
Андрей ему был даже рад,
Коллега многих он комиссий,
Он восхищён, какой доклад;

На заседанье Госсовета
Сегодня сделал государь,
Он словно, как начало света,
Страны развитье смотрит вдаль.

Совет, Сенат при государе,
Два высших органа страны,
Они, работая, все в паре,
Большую власть иметь должны.

Иметь все твёрдые начала
Для управления страной,
А произвол, его всё жало,
Изжить из общества долой.

Отчёты до;лжны быть публичны…
И много новшеств, всех иных,
Законы все столь необычны,
Но уважать должны мы их.

Совет — событие, как эра,
В истории большой страны,
Она достойная примера,
Законы новые важны.

Князь с нетерпеньем ждал Совета,
Когда событие прошло,
Оно, как слабый лучик света,
В порядки русские вошло.

Оно казалось столь ничтожным
Среди богатств и нищеты,
Порою даже невозможным,
Уйти от власти «правоты».

С насмешкой слушал он коллегу,
Простая мысль сверлила мозг,
Порядки — «глубоко, под снегом»,
И требуют приличных розг.

А мне до них какое дело,
Счастливей сделают меня?
Мне дело всё опротиве;ло,
И интерес пропал не зря.

Андрей был приглашён к обеду,
К Сперанскому на тот же день,
Обед — он в честь Совета следом;
Его сковала словно лень.

Поскольку всё неинтересно,
Пропал к всем новшествам и свет,
Скрыть настроение — нечестно,
Решил поехать на обед.

Обед в домашней обстановке,
В кругу семьи, в кругу друзей,
Не ехать было так неловко,
Решил не подводить людей.

Князь, как немного опоздавший,
Уже входил в дом небольшой,
Уютный дом и личный даже,
И с необычной чистотой.

Уже всё общество как в сборе,
Жерве, Магницкий и Репнин,
Дочь с гувернанткой и не боле,
Похоже, шеф жил здесь один.

Уже на входе князь услышал
И звонкий хохот, голоса,
Смеясь, сам шеф к Андрею вышёл,
Уже, как к члену их кружка.

Стояло общество в столовой,
Меж двух окон и у стола,
Где было всё уже готово,
С закуской всякой, как всегда.

Сперанский в белом одеяние,
Во фраке, галстуке, с звездой,
Он в нём был и на заседание,
И в нём вернулся и домой.

Компанья вся — в плену веселья,
Смешной рассказ, то анекдот,
А рядом стол с открытым зельем,
И хохот дружный, без забот.

Сперанский, как глава компании,
Друзьям поведал свой намёк:
— На нашем с вами «заседании»
О всех делах хранить молчок.

Любил расслабиться Сперанский
И отдохнуть в кругу друзей,
Узнать и выявить, чем каждый,
Ему для дела всех важней.

Веселье это для Андрея
Не вовлекло его в их круг,
Тяжёлым стало, в мыслях тлея,
Не «влез» он в круг, как новый друг.

2-3-18б

Его сразил звук тонкий смеха
И постоянный смех друзей,
Дискант противный и у шефа,
Разгул компании их всей.

Андрей и вовсе не смеялся,
Не мог он влиться в этот круг,
Он пару раз уже пытался,
Но прерывали «сей недуг».

Обед окончен с насыщеньем,
Ушла и с гувернанткой дочь,
Английским следуя влеченьям,
Вина отведать все не прочь.

С портвейном — началась беседа,
Опять в умах — Наполеон,
В Испании его победа
Опять застлала небосклон.

Поход одобрен всей компаньей,
Им возражал один Андрей,
Сперанский, чтоб отвлечь вниманье,
И разговор стал бы смешней;

Вновь, не бы;ло бы им всем скучно,
Опять поведал анекдот,
Текло б веселье неотлучно,
Но оказался он не тот.

Не стало шумного вновь смеха
И наступила тишина,
Казалось, кончилась потеха,
Навеселились все сполна.

—Теперь винцо в сапожках ходит, —
Слуге велел убрать вино:
— Оно без нас «доходит, бродит»,
О том замечено давно.

В гостиную пошла когорта
Ему всех преданных друзей;
Курьер привёз вдруг два конверта,
Как признак напряжённых дней.

Оставить вынужден компанью,
Уйдя по делу в кабинет,
Тем, подтвердив своё призванье,
В делах — всегда авторитет.

Как только просмотрев бумаги,
Вернулся шеф в свой дружный круг,
И, не теряя вновь отваги,
Вид новый предложил услуг:

— Теперь играем роль артиста:
Магницкий — наш большой талант,
Он с интересом, присно, быстро,
По шуткам, смеху наш гарант.

Магницкий тотчас же стал в позу,
Читал французские стихи,
В них шутка превышает дозу,
На лиц известных, но — своих.

Все хлопали ему в ладоши;
Андрей прощаться с шефом стал,
Не мог терпеть такой он ноши,
Он от всего, что там, устал.

— Куда вы, ещё очень рано?
—Ещё на вечер обещал;
В уме считал шеф — очень странно:
«Ты всех нас просто обижал».

Обед помог увидеть шефа
С житейской просто стороны,
Все анекдоты, шутки, смеха…
Как недостойные страны.

Рождалось разочарованье
Во всех с ним связанных делах,
Поверить важности старанья,
Их воплотить в закон в верхах.

В России — крепостное право,
Мешало двигать весь прогресс,
Она на сто лет, как отстала,
Князь потерял весь интерес.

Домой вернувшись, он в мученьях
Стал вспоминать в столице жизнь,
Свои все хлопоты в сраженьях,
Мечтал с уставом «прыгнуть ввысь».

Который к сведенью лишь принят,
О нём старались умолчать,
Другой устав в войска вновь хлынет,
Совет не стал и возражать.

Он ранее царю представлен,
Хотя и хуже был его,
Престиж у автора подавлен,
Опять нет славы у него.

Он вспомнил о своей работе,
О переводе в наш язык,
С французского законов своде,
И римского, что был в народе,
Пустой навешали ярлык.

Свою представил он деревню,
Своих в ней вспомнил мужиков,
Как приложить закон к ним верный,
Не нарушая жизни кров.

Как будет соблюдать помещик,
Раба-крестьянина права,
И выходило всё насмешкой,
Эффект работа не дала.

Занятья все были; напрасны,
Все заседания — пусты,
Во многом было всё опасно,
От положенья остроты.

2-3-19

Прошедший на днях царский бал у вельможи,
Огромный оставил в душе князя след,
Он понял уже, что отныне он должен
Ростовых проведать, и даже в обед.

Тем более князь нашёл там увлечение,
К девице Наташе большой интерес,
Ещё на балу граф дал приглашение,
И тем поддержать «уплывающий вес».

Но кроме учтивых законов и правил,
Быть гостем Ростовых, имел он прицел,
Желаньям Андрея инстинкт уже правил,
И кроме своих с графом жизненных дел.

Увидеть Наташу довлело желанье,
Как выглядит дома и просто в быту,
Его светлый ум дал ему приказанье,
Ты правильно выбрал и именно ту.

Наташа из первых встречала Андрея,
И в платье домашнем была красивей,
Семейство радушно, надеждами тлея,
Как старого друга, встречало  родней. 

Отныне семейство казалось радушным,
Из добрых, простых и прекрасных людей,
Нельзя быть им сразу таким непослушным,
И не обижать ни родных, ни детей.

— Да, добрые, славные здесь живут люди, —
Так думал Болконский, имея в виду,
Что он ещё дольше здесь гостем пробудет,
Наташу оценит в домашнем кругу.

Он чувствовал в ней, в её всём поведение
Какой-то особый, неведомый мир,
Чем больше вникал князь в свои наблюденья,
Тем больше стремился «продлить с нею пир».

Мир радости, счастью, как встретил в аллее,
В Отрадное ехал, когда по делам,
И в лунную ночь, на окне (вместе с ним) лицезрели,
Так он пристрастился к ней сам, уже там.

Теперь этот мир уже не был, как чуждый,
Он сам провалился в него, как в овраг,
Он стал, почему-то, ему очень нужным,
Открыл наслаждения новый очаг.

В гостях наслаждался не только обедом,
А также и пищей ему для души,
Конечно же, вслед за обедом и следом,
Наташиным пеньем в семейной тиши.

В момент исполненья почувствовал, слёзы
Уже выступают в счастливом лице,
В душе прорастали как будто бы розы,
Он был покорён её пеньем, в конце.

Он стал вдруг счастливым, нашёл, чем гордиться,
Нашёл он отдушину в жизни своей,
В девчонке, которая всё веселится,
И с каждой минутой — нежней и милей.

С семейством расстался уже князь под вечер,
И дома, когда уже лёг он в постель,
Не мог он уснуть, постоянно жёг свечи,
Вставал и ложился, искал в жизни цель.

Не стала бессонница князю и в тягость,
Так радостно стало ему на душе,
Влюблён он в Наташу? Как новая радость,
Не мог сказать точно о том сам себе.

Вся жизнь представлялась ему в новом свете,
Рождался в дальнейшем весь жизненный план,
Проблемы все прошлые, даже и дети,
Заняться решил ими князь только сам.

И прежде всего, воспитанием сына,
Вручив воспитателю важную роль,
Дальнейшая в жизни его вся картина,
Как выйти в отставку, уняв свою боль,
Признав неудачей высокую роль.

Потом — заграница, пока есть свобода,
Я — молод и полон энергии, сил,
Слова Пьера вспомнил такого же рода,
Всегда верить в счастье, ещё пока жив.

2-3-20

Однажды Берг приехал к Пьеру,
С великой просьбой для семьи,
Стремился подражать примерам:
Столичный свет чтоб превзойти.

— Я только что был у графини,
Супруги вашей, милый граф,
Я подорвался, как на мине,
И стал несчастен, встретив «крах».

Мне отказали в малой просьбе,
Надеюсь быть счастливей здесь,
Прошу я вас моим быть гостем;
— К услугам вашим, ваш я весь.

— Меня понять совсем не трудно,
Имею я приличный чин,
И чувство шепчет мне подспудно,
Мне нужно сделать сей почин.

Устроен в новой я квартире…
Вас пригласить на вечерок,
Сюрприз воздать и мне, и Вере,
И вас с графиней — на чаёк.

Элен считала недостойным
Такое общество, как Берг,
Но Берг в том плане был упорным,
Он жаждал вылезти наверх.

Собрал он общество знакомых,
Чинами выше, чем сам Берг,
В том смысле, быть ему готовым,
Его чтоб двигать только вверх.

Берг в чистом, светлом кабинете
Сидел с женой и ждал гостей,
Себя считал он в высшем свете,
Чинов и званий всех мастей.

Он жизни объяснял законы,
Зачем им нужен высший круг:
— Должны мы с ними быть знакомы,
Всегда найдётся лучший друг.

Смотри, как жил я «часом раньше»,
Начавши с низших я чинов,
Достиг намного в жизни больше,
Опередив друзей, врагов.

Имею счастье быть вам мужем,
И полковой я командир,
Я на верху, там многим нужен,
Теперь я с вами — не один.

Я добивался вас упорно,
Пройдя ранения в боях,
Награды заслужил бесспорно,
Сражаясь в первых я рядах.

Удачлив в жизни Берг и счастлив
С своей красавицей женой,
Хотя во многом и подвластен,
Но, в общем, в жизни он — герой.

Он обнял Веру осторожно,
Отвесил в губы поцелуй:
— Одно прошу тебя, коль можно,
С детьми — «не заплывай за буй».

— С тобой я полностью согласна,
Для общества нам надо жить…
Теперь нам многое всё ясно,
Нам надо этим дорожить.

Вдруг доложили о приезде,
Как обещал, приехал Пьер,
Пьер не заботился о чести,
Он простоты большой пример.

— Вот значит, что иметь знакомства,
Вот значит, что держать себя,
Просил с присущим беспокойством,
Как видишь, Вера, и не зря.

— Когда я занята гостями,
Ты, муженёк, мне не мешай,
Занять какими их словами,
И уговор сей между нами,
Свободу их не отнимай.

Пьер принят в новенькой гостиной,
Уселся просто он на стул,
На мебель взгляд Пьер свой окинув,
И как-то тяжело вздохнул.

Пьер был готов для разговора,
Он всё отлично понимал,
Что он здесь нужен, как опора,
Поднять их жизненный накал.

Накал — престиж семейства Бергов,
Среди столичных светских львов,
Спокойствия своих же нервов,
И уберечь их от врагов.

Беседу начинала Вера,
Но тему муж решил сменить,
Вопрос об Австрии, к примеру,
И о войне с ней, как мне быть.

Насчёт участия в походе,
Что предложили в нём ему,
И почему в таком их роде,
Он принял их за ерунду.

От тех условий отказался…
Назвал он несколько причин,
На личные дела сослался,
Как разговор лишь двух мужчин.

Был разговор совсем нескладный,
И был пока один лишь гость,
Они считали вечер ладным,
Начало, всё же, удалось.

Борис приехал вслед за Пьером,
С женой полковник, Берга друг,
Сам генерал там стал примером,
Подняв престиж их в высший круг.

Явились и Ростовы следом,
Наташа с Соней, граф с женой,
Супругам сбор казался мёдом,
Катился вечер сам собой.

Хозяева, конечно, рады,
У них всё было, как  у всех,
Весь вечер стал для них отрадой,
И в обществе — большой успех.

А генерал хвалил квартиру,
Похлопал Берга по плечу,
Отдал он должное почину,
Мол, жить тебя я научу.

2-3-21

Пьер был у них почётным гостем,
Как генерал и старый граф,
Игра в бостон там стала гвоздем,
Для пожилых гостей — этап.

Этап любимейших занятий,
Обычных на; всех вечерах,
Игры мешал для восприятий,
Наташин вид у них в гостях.

Она была так молчалива,
И не была так хороша,
Как там, на бале, столь игрива,
Всем существом своим — счастлива,
Играла, пела вся душа.

«Что с ней?» — подумал Пьер невольно,
Она — у чайного стола,
Так отвечала недовольно:
— Бориса вовсе не ждала…
   
Играя в это время в карты,
Питал к Наташе интерес,
Он наблюдал в пылу азарта,
Как вид её менялся весь.

Когда, немного запоздавший,
К ней подошёл сам князь Андрей,
Ей интересным больше ставший,
С прошедших после бала дней;

Как осветился ярким светом,
Чудесным стал Наташин лик,
Андрей — «с сияющим приветом»,
Таким же был его обли;к;

Предстал перед своей Наташей,
В парадной всей своей красе,
Он был на вечере всех краше,
О нём подумали так все.

Пьер видел вдруг в своём Андрее
Ряд новых, ярких перемен,
Он пред Наташей всё нежнее,
И с каждым разом всё смелее,
Своим нутром являл к ней крен.

Двоякое рождалось чувство,
За счастье друга был он рад,
Но, в то же время, в сердце пусто,
В своей судьбе он видел ад.

Он, как завидовал Андрею,
Друг вдруг нащупал в жизни путь,
А я с Элен всё счастье клею,
Неужто, некуда свернуть?

Катился вечер в разговорах,
Наташа с Соней и — Борис,
С Андреем Вера целый ворох,
Унимала свой каприз.

Пьер одиночеством томился,
И после карточной игры,
Он к другу с Верой прислонился,
В чужие влезть уже миры.

Заметив интерес к Наташе,
Андрей и не скрывал сей факт,
Он с каждой встречей был всё ярче,
Но князь держал приличий такт.

С присущим Вере любопытством,
В момент, когда князь был один,
И даже с неким и бесстыдством,
«Подбить решила к князю клин».

Узнать у князя, в общем, чувства
К Наташе, как к своей сестре,
Являя в том своё искусство,
Знать обо всём всегда, везде.

В разгар такого с ним интима,
Заметил Пьер, что князь смущён,
Ведь Вера твёрдо и «без грима»,
Вопросом задавала тон.

— Вы проницательны в понятьях,
В характерах иных людей,
Сестра способна к восприятью,
Быть постоянной и верней?

Как вы считаете, Наташа
Способна крепко полюбить,
Была бы счастья полна чаша,
С кем пожелала б жизнь прожить?

— Сестру я вашу знаю мало, —
Насмешливо ответил князь,
Улыбкой скрыть хотел он жало,
Ответом прикрывая связь.

Связь-интерес его к Наташе:
— Никто не мог знать и ответ,
Мне, Вера, любопытство ваше
Не прольёт на тему свет.

Тем боле в жизни я заметил,
Чем меньше дама по душе,
Тем меньше в мыслях дамы ветер,
Верней становится, вообще.

— Да, в наше время — это правда,
Свободы много у девиц,
И быть замеченной — отрада,
Для многих девичьих здесь лиц.

И Натали, признаться надо,
Чувствительна к мужчинам тем,
Кто выбирал на танец — рада,
Усугубляя ряд проблем.

Опять, при имени Наташи,
Андрей поморщился слегка,
Хотел уйти от Веры даже,
«Не слезла Вера и с конька».

И с утончённою улыбкой:
— Не приглашал подряд никто,
(А князю вновь всё стало пыткой),
В сравненье с нею никого.

Я думаю, моей сестрице,
Ещё не нравился никто, —
Так смела к Пьеру обратиться:
— Кузен Борис лишь был ей «кто».

Она решила в разговоре,
С Борисом осветить любовь,
Была что в детстве, как бы в споре,
А в юности — так  даже вскоре,
Не сыграна такая роль.

Князь молча, хмурый слушал Веру:
— Борис вам, кажется и друг,
Он не рассказывал, к примеру,
(В лице у Веры — вдруг испуг);

Про детскую любовь к Наташе…
— Была что, детская любовь?—
Князь сделался краснее даже,
Попала Вера прямо в бровь.

— Между кузинами бывает,
Приводит близость и к любви…
Бывает — и, к примеру, тает,
Когда взрослеют и они.

— О, без сомнения, вы правы…
Но, для себя, чтоб новость скрыть,
Князь в шутку как бы: «Мне ли, право,
Как от своих кузин уплыть».

Князь встал, довольный этой шуткой,
В сторонку с Пьером отойдя:
— Мне разговор с тобой, в минутку,
Возможно, не пройдёт и зря.

— Ну что? — сказал Пьер с удивленьем…
Закинув, на Наташу взгляд,
Которым одарил мгновеньем,
Любви был полон князя «яд».

— Ты помнишь женские перчатки…
(В масонстве получал их брат,
Такие в ордене порядки,
Обрядами он весь объят);

Давались избранному брату,
Любимой женщине вручить…
— Но нет, потом Пьер, мне бы «карту»
Своим бы козырем покрыть…

С каким-то чутким беспокойством,
И странным блеском на глазах,
Подсел к Наташе и с упорством
Спросил о чём-то впопыхах.

Она, как вспыхнув, и с расстройством
Давала длинный свой ответ…
А Берг, дальнейшим обустройством,
Ход вечера «спасал» вослед.

Настойчиво просил он Пьера,
Решить в участии их спор,
Сгущалась в споре атмосфера,
Почти что, избегая ссор:

С полковником и генералом,
В испанских Франции делах;
Доволен Берг в большом и малом:
Как на других всех вечерах.

Недоставало только спора
О важных, умных всех делах,
Вот потому для разговора
Берг Пьера и «держал в руках».

2-3-22а

И вновь князь Андрей приглашён был к Ростовым,
Тот вечер у Бергов пошёл ему впрок,
Чтоб был бы Андрей и к обеду готовым,
Визит никому не был так невдомёк.

Он пробыл в гостях целый день с интересом,
И он, не скрывая, с Наташей был день,
Общение с ней шло с большим смыслом веса,
Обоих накрыла любовная сень.

В душе разливались восторг, реки счастья,
И даже в то время какой-то и страх,
Весь дом — в ожиданье столь важной уча;сти,
И, как говорится, «стоял на ушах».

Во время беседы Андрея с Наташей,
Печальным, но строгим графини был взгляд,
Она, как мешала, внося «свою кашу»,
И, как «подливала в ту кашу свой «яд».

Яд — темы другой, и лишённую смысла,
И тем, отвлекая от нужных им слов,
Её что-то страшное будто бы грызло,
Мешая им сделать в общенье «улов».

А Соня боялась уйти от Наташи,
Когда была с ними — помехой им быть,
Одной ей остаться — боялась с ним даже,
Наташа бледнела, теряя слов нить.

Андрей поражал её робостью чувства,
Не мог что-то важное деве сказать,
Визит получился каким-то столь грустным,
Но чувства взаимные стал он рождать.

Под вечер, расставшись он с домом Ростовых,
Оставил семейство в глубокой «тени»,
К большим переменам ещё не готовых,
Намёками высказав мысли свои.

— Ну что? — подошла к дочке мама-графиня;
— Теперь, ради бога, вопросы — потом;
И мама, её состояние видя,
Пыталась отделаться просто молчком.

Наташа лежала в постели у мамы,
С волненьем, в испуге за долю свою,
Поведала маме души она раны,
Быть может, придётся покинуть семью.

Она рассказала, хвалил как Наташу,
И спрашивал он, летом где будем жить,
Он сам заграницу отправится даже,
Борисом ли будет она дорожить.

— Такого со мной никогда не бывало,
Мне страшно при нём, что-то давит на грудь,
Неужто, уже настоящее встало,
И я, как и ты, мам, отправишься в путь?

— Мне страшно самой, дочь, — промолвила мама,
— Иди-ка к себе, постарайся уснуть;
— Мне душу пронзила любовная рана,
Нет, спать не смогу, он отрезал мне путь.

Когда увидала Андрея в Отрадном,
Влюбилась, казалось, в него первый раз,
И здесь вдруг опять на пути её славном,
Он снова предстал перед нею сейчас.

И кажется ей, князь к ней не;равнодушен,
Судьба здесь играет заглавную роль,
Она, как нарочно, твердит: «тебе нужен»,
Он есть в твоей жизни «та самая соль».

Опять же судьба — встреча здесь, в Петербурге,
Когда я была на балу в первый раз,
Я с ним танцевала в каком-то восторге,
Не смела и думать, ему дать отказ.

— Так что ж он ещё говорил здесь такое,
Какие стихи написал в твой альбом?
— Всё чудное, мам, всё такое родное,
Как будто у нас с ним уже родной дом.

Но князь наш — вдовец, мам, а это не сдыдно?
— Да полно, Наташа, ты богу молись,
Ведь многим девицам, ещё как завидно,
Что вы с князем друг другом так увлеклись.

— Голубушка, мама, как чудно мне с вами, —
Счастливые слёзы покрыли ей лик:
— Какими ещё мне всё молвить словами,
О, как же я счастлива, мам, в этот миг.

А в это же время Андрей был у Пьера,
Поведал ему о внезапной любви:
— Опять не сложилась моя здесь карьера,
Жениться решил, она мне вся сродни.

А Элен жила лишь одним светским светом,
Приёмы, обеды, балы, вечера,
Лишь ими её было сердце согрето,
Был раут у ней, не поздней, как вчера.

Конечно же, принц и французский посланник,
И много блестящих и дам, и мужчин,
А принц бывал там постоянно, как пленник,
И Пьер — он, как муж, имел тоже уж чин.

2-3-22б

Гостей поразил он рассеянным видом
И сосредоточенным хмурым лицом,
Он дань отдавал своим прежним обидам,
Считал свою жизнь он каким-то концом.

Со времени бала и новое чувство:
Испытывал ипохондрии приход,
Позывы он сдерживал даже от буйства,
Она нарастала, как жизни приплод.

Сближение принца с женой графа Пьера,
Пьер должность ка;мергера получил,
«Достойный поступок дурного примера»,
Сперанский закон отменить предложил.


Пьер чувствовал стыд и какую-то тяжесть,
Неся незаслуженно царский сей чин,
И всю нездоровую праздность и важность,
И всю незаслуженность многих мужчин.

Старался не думать о князе Андрее,
Наташе, конечно же, и о жене,
Пьер в мыслях масонских своих, всё лелея,
О новой всей жизни, «своей, как весне».

Опять всё казалось ничтожным в сравненье…
Опять та же вечность терзает вопрос…
Зачем это всё, вся та жизнь и движенье?
Злой дух вдруг пред ним, как-то снова возрос.

И Пьер дни и ночи отдался работе,
Теорию масонства он всё улучшал,
Трудился натужно, «в лица словно поте»,
И верой в ученье он тоже страдал.

Сидел наверху, у себя в кабинете,
Шотландские акты всё он изучал,
Считал их учение лучшим на свете,
Он кое-что новое в нём предлагал.

Вдруг кто-то «ворвался» к нему «на покои»,
Внезапно, непрошено — был князь Андрей,
Доставив душевной ему массу боли,
Как будто бы боль была Пьеру нужней.

Сияя улыбкой, с восторженным видом
Предстал князь пред другом, не ведая роль,
Но Пьер был расстроен и с долей обиды,
Не в силах был скрыть всю душевную боль.

— Душа моя, — молвил Андрей возбуждённо:
— Влюблён я, мой друг, и приехал за тем,
Сказать тебе, будто я весь опалённый,
Но, ты друг, догадлив и знаешь ли кем?

— Конечно, в Наташу! — «Да, да, но в кого же?»
— Поверить мне трудно, но чувство сильней,
А любит она ли, как я её, тоже?
Я прежде не жил, я живу только в ней!

Но есть у меня опасения в этом:
Ей только шестнадцать, я для; неё — стар,
— Неважно, друг милый, живи здесь моментом,
Она, как жена, просто редкостный дар.

Не умствуйте, не сомневайтесь, мой милый,
Женитесь, уверен, счастливее вас,
Не будет никто, этот брак — очень дивный,
Настал, наконец, в жизни сча;стливый час.

— Мне  нужно сказать о моём положение,
— Так ты говори, я тебе лучший друг,
И князь нашёл полное в друге доверие,
Замкнуть, наконец, вокруг свадьбы весь круг.

Другим человеком казался пред Пьером,
Исчезли презрение к жизни, тоска,
В глазах Пьера стал князь достойным примером,
Готовым при жизни к свершенью броска.

Броска, где живуче взаимное счастье,
Проблемы с женитьбой: согласье отца,
И к сына судьбе принять тоже участье,
И куча проблем — им не видно конца.

«Я полон решимости снять все проблемы,
Мне трудно поверить себе самому,
Любовь лишь поможет найти пути-схемы,
И сделать всё мудро и всё — по уму.

Но это — не то чувство, что было прежде,
Весь мир по законам и счастья, любви,
На две половины так делится между,
Несчастьем, уныньем и чувств темноты.

— Да, мрак, темнота, — это я понимаю;
— Я счастлив отныне, ты рад за меня?
— Да, да, милый князь, я тебя поздравляю…
«А вот у меня в душе — просто змея!»

2-3-23а

Женитьба или в брак вступленье,
Всегда не про;сты, но сложны,
Нужны родных все разрешенья,
С наследством связаны они.

Князь, понимая, первым делом,
Отца согласье — получить,
К отцу с решеньем ехал спелым,
Своё желанье утвердить.

Отец с спокойствием наружным
И злобой внутренней борьбы,
В душе считал сей брак ненужным,
Для впечатленья остроты.

Остро;ты зависти и слухов,
Считать неравным этот брак,
Не будет, мол, земля им пухом,
Здесь что-то всё совсем не так.

Отец не мог понять простое,
Казалось, положенье дел,
Как в жизнь свою вносить другое,
Когда она — почти предел.

«Дожить бы дали, как желаю,
А там — живите по уму,
Тебя, мой сын, предупреждаю,
Что опасенья есть к тому:

Во-первых, брак — как бы не чистый,
В понятьях знатности, родства,
К тому же, очень неказистый
По с их сравненью богатства;.

Ты, сын, её намного старше,
Она же — очень молода,
Здоровьем слаб, войной пропахший,
Бог не продляет нам года.

Есть сын — семья необходима,
Она ж — девчонка, а не мать,
Здоровье тоже поправимо,
Ему лишь надо помогать.

Поехать надо заграницу,
Здоровье надо подлечить,
Не надо с делом торопиться,
На год бы свадьбу отложить.

Потом, ежели страсть, упрямство,
И само главное любовь,
Так пересилит чувство чванства,
Сильнее взбудоражит кровь;

Тогда женись, знать путь твой верный,
Мои последние слова».
Старик надеялся, наверно,
Что прояснится голова.

Что чувства сына и невесты
Не выдержат и срока в год,
Вновь встанут на своё же место,
В мужья закончится поход.

Совет отца счёл справедливым:
«Исполню волю старика,
Наташу сделаю счастливой
И успокою и себя:

Наташе сделать предложенье,
И свадьбу отложить на год»;
Такое мудрое решенье
Князь принял, несмотря на род.

На день другой после беседы,
(Постельной можно бы назвать);
Исчез Андрей совсем без следа,
Наташа не могла всё знать.

Три дня ждала его Наташа,
Ещё недели три потом,
Терпенье лопнуло, как чаша,
Не покидая свой же дом.

Как тень, унылая по дому,
Бродила без надежд уже,
А вечерами, чувств по зову,
И злость, и слёзы — на душе.

Казалось, все уже всё знают,
Что бросил вдруг её жених,
Над ней смеются и жалеют,
Ажиотаж вкруг свадьбы стих.

Тщеславное такое горе,
Усилило её беду,
Не будучи с Андреем в ссоре,
Себе твердила: «Не пойму!»

Общенье с мамой было трудным,
Душили слёзы каждый раз,
Похоже, плач стал беспробудным,
Вот разразился и сейчас.

Обиженного плач ребёнка,
Наказан чем, не знает сам,
По дому разносился звонко,
Мешаясь с счастьем пополам.

Пыталась мама успокоить,
Наташа, слушая слова,
Себя пыталася настроить,
Чтоб не болела голова.

— Я и не думаю о князе,
И думать больше не хочу,
У нас с ним никакой нет связи,
Отныне — больше я молчу.

И не хочу я и не буду,
Я замуж за него идти,
Свою я эту, как простуду,
Стараться буду обойти.

2-3-23б

В домашнем прежнем одеянье,
В другой от разговора день,
Уже встречала утро раннее,
Изгоняя прошлу тень.

Занялась пением любимым,
Весь оглашая зал пустой,
Но нынче ставшим нелюдимым,
Зал как бы стал сам холостой.

Семья заметно поредела,
Ушли и Вера, Николай,
Наташа с Соней «овдовели»,
Такой в семье случился рай.

«Что много думать мне об этом,
Мне хорошо и здесь одной,
Уже обласкана я светом,
Не будет он — придёт другой».

Ей стало весело от звуков
Любимых музыкальных пьес,
Долой напрасные все муки
И весь к женитьбе интерес.

Она ходить по залу стала,
Не просто мерить шагом зал,
А танцевальным «па» сначала,
Лишь топот каблучка звучал.

Взгляд в зеркало как бы напомнил,
И даже словно подтвердил,
Её пронзивших мыслей-молний:
«Но он, по-прежнему, мне мил.

Но, всё же, мне никто не нужен,
Так вот — она, какая я,
Не мне он, значит, даже сужен,
И я волнуюсь вовсе зря».

Она как будто возвратилась,
Вновь к состоянию любви,
Любви к себе, с ней, как сроднилось,
Давно дремавшее в крови.

« Ну что за прелесть вся Наташа»,
Но голос слышался мужской:
«Она становится всё краше,
Оставьте, дайте ей покой».

Но весь покой ей только снился,
В покое жить уж не могла,
В душе покой давно изжился,
С душой покой давно простился,
Вся в беспокойстве и жила.

Вдруг отворилась дверь у дома,
Слышны и голос, и шаги,
Наташу вновь взяла истома,
Знакомый голос — издали.

Через закрыты в залу двери,
Но спутать голос не могла,
Уже в большой и малой мере,
Андрея голос признала;.

Наташа бледная, в испуге,
В гостиную ворвалась вдруг:
«Болконский прибыл на досуге,
Опять на мне замкнулся круг,

Ужасно, мам, совсем несносно,
И что мне делать — не хочу»…
Ответить не успела — поздно,
Похлопав дочку по плечу.

В гостиную с тревожным видом
Уже входил сам князь Андрей,
И женским вопреки обидам,
Вид стал немного веселей.

Уже смотрел на них с улыбкой,
Вслед — целованье женских рук,
Графиня будто бы под пыткой,
Прошедших в ожиданье мук:

— Давно мы не имели счастья…
Князь упредил её вопрос:
— Я это время был во власти
Забот важнейших и — всерьёз.

К отцу я ездил это время,
Для нас с решеньем важных дел,
С отцом моё уладить бремя,
Конечно же, как я хотел.

Об этом же столь важном деле
Мне нужно с вами обсудить,
Ещё, надеюсь, не успели
За время вы меня забыть.

Вчера я лишь вернулся ночью, —
И на Наташу вскинул взгляд:
— С утра к вам поспешил я срочно,
Поскольку скукой я объят.

Наташе надо удалиться,
Но быстро сделать не смогла,
Ей в горле стало вдруг давиться,
На князя выпучив глаза.

«Сейчас? Сию минуту! Но, нет,
Не может сразу это быть,
Моих уходит время бед,
И как смогу я их забыть?»

По взгляду тёплому к Наташе —
Решается её судьба,
Взгляд убедил её в том краше,
Она — и только лишь одна.

— Оставь, Наташенька, нас с князем,
Я позову тебя потом;
— Я прибыл к вам, графиня, в связи,
Мне в душу влез ваш этот дом.

2-3-23в

Просить руки Наташи вашей…
— Приятна ваша просьба нам,
Вас видеть зятем рады даже,
Наташа тоже рада вам…

Вам надо знать её желание…
— Мне кажется, желанье есть,
Как получу от вас согласие,
Что для меня — большая честь;

— Даю на то моё согласье,
Давно заметила я в ней,
К вам интерес, во взгляде — счастье,
Начавшись с бала много дней.

При этом протянула руку,
Он поцелуй отвесил вновь,
Испы;тав радостную муку,
Нашлась Наташина любовь.

Она же с нежным чувством мамы,
Прижатьем в лоб к Андрею губ,
Изжить свои с ним вместе раны,
Дала понять: ей тоже люб.

Продолжив разговор о свадьбе:
— Отец условье положил:
Не раньше, чем чрез год, сыграть бы,
Я всё, графиня, изложил.

— Сие условие разумно,
Ещё Наташа молода,
Но год — так долго, будет шумно,
Невеста — вроде, как вдова.

Теперь решающее слово
За ней, Наташенькой моей,
Счастливого, вам князь, улова,
Пошлю я тотчас же за ней.

Наташа, сидя на кровати,
Вскочила вдруг, увидев мать:
— Наташа, князь в великой страсти,
Тебя женой желает звать.

Наташа, стоя перед князем:
«Неужто — он теперь мой муж?
А я — невеста, в первой фазе,
Отныне мне совсем не чужд».

— Я полюбил вас с той минуты,
Как только я увидел вас,
И с вами жизненные путы…
Готов навеки, хоть сейчас…

Прошу вас быть моей женою…
Уже сказал Наташин взгляд:
«Давно мечтала быть такою,
Вы впрыснули в меня свой яд.

Яд восхищенья, как мужчиной,
Умом и даже красотой,
Согласна стать я половиной,
Андрюша, князь мой дорогой»!

И, подойдя к нему вплотную:
— Наташа, любите ль меня?
— Да, да, давно, я вас целую,
Не просто, а всего любя!

Я счастлива ответным чувством, —
Сквозь слёзы дарит поцелуй:
— Без вас всё время было грустно,
Не доставало свежих струй.

От всей души её и сердца
Дарила «мужу» поцелуй,
В душе его закрылись дверцы,
Смотрел в глаза, но стал другой.

Не стало прелести желанья,
Возникла жалость вдруг в душе,
Как к детской слабости познанья,
Любви как будто бы к тщете.

Был страх пред преданностью девы
И пред доверием к нему,
Но — это первые напевы
К совместной жизни, наяву.

Но, вместе с тем, сознанье долга,
Связавшего навеки с ней,
Хотя и ждать придётся долго,
Но чувство стало всё сильней.

— Сказала ль вам маман, Наташа,
Что свадьба будет через год,
Но свадьба эта будет наша,
Такой наш жизненный весь ход.

— Нет, — молвила Наташа смело,
Не понимая сам вопрос;
— Меня простите, вот в чём дело,
С меня потом весь будет спрос.

Ещё вы молоды, Наташа,
А я познал и жизнь, войну,
Сложна, Наташа, жизнь вся наша,
Мне защищать ещё страну…

Мне тоже будет год тяжёлым;
Себя проверьте в этот срок,
Потом он станет вновь весёлым,
Когда любить мы будем впрок.

Но вы пока свободны, Ната,
Помолвку втайне сохраним…
— Но в чём же я здесь виновата,
Коль вы, Андрей, давно любим?

— Бывают случаи при жизни,
Когда на жизненном пути,
Другой встречается отчизны,
Вы с ним решите в жизнь войти…

— Вы что такое говорите?
В Отрадном я влюбилась в вас!
Когда увидев в первый раз…
Но вы сказали, год терпите?

— Да, год, и я, и вы, Наташа,
Себя мы лучше будем знать,
В разлуке год промчится краше,
Хотя и будем мы страдать;

Разлука чувства укрепляет,
Разлука — ветер для огня,
Тогда огонь нас пожирает,
В огне любви и ты, и я…

Сгорим, усилив наши чувства!
— Чего ж так долго — целый год!
— Да так, Наташа — это служба,
Созреют чувства словно плод.

— Нельзя ль решить нам всё иначе?
Умру я, дожидаясь год!
В ответ Наташа, чуть не плача:
— А может, путь найдём в обход?..

С отчаяньем взглянув на князя,
В нём — тоже состраданья взгляд;
— Нет, нет, я тоже в этой связи,
Разлуки поглощаю яд.

Прервав влюблённых объясненья,
Вошли вдруг к ним отец и мать,
Благословили их стремленья,
Как мужем и женою стать.

2-3-24а

Не стали делать обрученье,
Так настоял сам князь Андрей,
И даже приняли решенье,
Помолвку скрыть от всех людей.

Но, так как автор он отсрочки,
Всю тяжесть должен сам нести:
— Дав слово вам и вашей дочке,
Его я должен соблюсти.

Наташа пусть живёт в свободе,
Храня любовь весь этот срок,
Как говорят у нас в народе:
Мир всегда вкруг нас жесток.

Она всё время будет в праве
Преподнести ему отказ,
Не нарушая общих нравов,
Таков последний в этом сказ.

Князь каждый день был у Ростовых,
Держал себя, не как жених,
Себя вёл в чувствах чуть суровых,
Чрез силу сдерживая их.

Он целовал ей только руку,
Он говорил ей только Вы,
Он видел в ней ещё подругу,
Но с чувством нежной простоты.

Не знали будто бы друг друга,
И не — знакомы до сих пор,
Она в нём видела лишь друга,
Хотя в глазах мелькал укор.

В семействе чувствуя неловкость,
В общенье с князем в первый раз,
Родные уловили тонкость,
В общенье с князем — напоказ.
 
Казался из чужого мира,
Наташа говорила всем,
Терпенья вам, «дождаться пира»,
Князь скоро будет наш совсем.

В семействе вскоре все привыкли,
Уже он стал всем не чужой,
Вели все прежний образ жизни,
Он нам становился родной.

Андрей внедрился в их семейство,
В хозяйство с графом он вникал,
Достойное он занял место,
Наряды даже обсуждал.

В домашних часто разговорах,
Все удивлялись иногда,
Как всё случилось «на просторах»,
Такая с ними вот «беда».

Такое предзнаменованье:
Всё время с ними князь Андрей,
И встречи все, как в оправданье,
Как становилось всё видней.

Приезд в Отрадное Андрея,
В столице снова встреча их,
И круг знакомств стал всё теснее,
И сходство душ у молодых.

Царила в доме молчаливость,
И поэтический настрой,
Какая-то неприхотливость,
Во всём уверенный покой.

Тому сопутствует в их доме
И нахожденье жениха,
Наташа, находясь в истоме,
Молчала часто, не всегда.

О жизни говорили редко,
Для князя — слишком тяжело,
Все чувства разделяла метко,
Даря им всё своё тепло.

Спросила как-то раз о сыне…
Князь вдруг зачем-то покраснел…
— Не с нами он по той причине,
Он к деду больше прикипел.

— Ах, ка;к бы я его любила…
Но мне понятен ваш мотив,
Ему бы мамою я была…
Коль вы не были б супротив.

Сам граф доволен был общеньем,
И поцелуй давал всегда,
Совета спрашивал иль мненья,
Про службу сына — иногда.

Графиня, видя пару вместе,
Как пара счастием полна,
Вздыхала радостною «местью»,
Сама она уже больна.

Старалась Соня быть им лишней
И находить всегда предлог,
Хотя была подругой ближней,
В свой убегала уголок.

Рассказчиком был князь прекрасным,
Гордилась, слушая рассказ,
В него вникая взглядом страстным,
Ему завидуя подчас.

2-3-24б

Когда Наташа говорила,
Не отрывал с неё он взгляд,
С недоумением твердила,
Казалось, попросту он рад.

«Во мне, что ищет этим взглядом,
Вдруг ищет то, чего в ней нет?» —
Себя травила этим «ядом»,
Не находя в нём свой ответ.

Наташа вся сияла счастьем,
Когда бывала часто с ним,
Она была вся в князя власти,
Ей хорошо быть с ним, одним.

Ей нравилось, как князь смеялся,
Хотя и редок был сей смех,
Он как бы в нём весь сам купался,
И видя свой с ним в том успех.

Она ж после такого смеха,
Почти всегда и так сейчас,
Себя хвалила от успеха,
К нему быть ближе каждый раз.

Однако, помня о разлуке,
Её пугала эта мысль,
Одна оставшись, — тяжки(е) муки,
Её какой-то страх всё грыз.

Князь пред отъездом из столицы,
С собою Пьера к ним привёз,
В нём жизнь угрюмая теплится,
Он — одинок от тяжких грёз.

Растерянным он и смущённым
Всегда казался видом Пьер,
Он в дом Ростовых был влюблённым,
Мечтал — себе с них брать пример.

Как другу, князь доверил тайну:
Нашёл он счастье в их семье,
Наташе князь, как случай крайний,
Дал знать о жизненном бытье:

— Наташа, вы ведь с ним знакомы?
— Да, славный он, всегда смешной;
— Богат, несчастен, но — хоромы!..
Он друг мне с детства, дорогой.

Бог знает, что случиться может,
Вы можете и разлюбить…
Но, говорить о том не должен,
И горя не могло бы быть…

Я вас прошу, сестра София,
Вот Пьер — надёжный общий друг,
Любое горе иль стихия,
Ему всё будет не в досуг.

Хотя рассеянный он самый,
Хотя и самый он смешной,
Всегда поможет, будет с вами,
Ему дом этот, как родной.

Её прощание с Андреем
Явилось для неё бедой,
Совсем ненужною затеей,
Когда уходит «муж родной».

Ходила в этот день по дому,
Касаясь лишь ничтожных дел,
Как будто бы после погрома,
Ей душу всю погром задел.

Волнение — одной остаться,
Замкнулась словно вся в себе,
Хотелось очень с ним обняться,
Но близость не была нигде.

Он целовал ей только руку,
Не допуская ярких сцен,
Тем самым обрекал на муку,
Но не толкал Наташу в плен.

Она не плакала, сказала:
— Не уезжайте, плохо мне!
Как будто в душу что-то впало,
«Иль мужа отдают войне».

И голос тот, проникновенный
Поколебал его отъезд,
Любви настолько откровенной:
«А может, обойдусь и без?»

Но сразу же, после отъезда,
В душе разлилась пустота,
Глубокая душевна(я) бездна,
И, не имеющая дна.

Сидела у себя в «пещере»,
Пропал весь к жизни интерес,
Но, всё же, и по меньшей мере,
В ней наблюдался и прогресс.

Чрез две недели от отъезда
Она очнулась, как от сна,
Как от какой-то там болезни,
С другим лицом, но, всё ж — она.

2-3-25а

Здоровье и характер князя,
Отца Андрея, старика,
С отъездом сына, в этой связи,
И по годам уже пора;

Ослабли очень в год последний,
Он раздражался без причин,
Княжне всё доставалось бедной,
И сам по слабости — один.

Искал, к чему бы к ней придраться,
Искал больные в ней места,
Сильнее мучить постараться,
Бывало — просто так, спроста.

Остались в жизни две лишь страсти,
То были радости лишь две,
И эти две её «напасти»,
Болконский, и, по большей части,
И был он с дочерью «в родстве».

Племянник — сын Андрея, князя,
Религия — второй конёк,
И эти темы и без связи,
А также вместе с ними, в связи,
Его нападок был наскок.

О чём они б ни говорили,
Сводил к тому лишь разговор,
На суевериях как жили,
Внушая детям сей позор.

— Ты хочешь сделать Николая,
Не дай нам бог, каким попом,
Иль старой девой, полагаю,
И набожным почти во всём.

Мужчина нужен мне и сыну,
Был образован и умён,
Ты портишь мира всю картину,
У нас — молельный что ли дом?

Он беспристанно, очень больно
Оскорблял свою же дочь,
Но дочь, казалось, что довольна,
Она, как дочь, была невольна,
И не могла себе помочь.

Она не делала усилий,
Прощать ему весь этот вздор,
Он был отец, он был ей милым,
Зачем вступать с отцом ей в спор.

Мог быть бы к ней несправедливым?
(По-своему любил он дочь),
Мог быть пред нею виноват?
Он был отцом, причём любимым,
Но к детям строгостью объят.

Княжна жила в одном законе,
Само;отве;рженья, любви,
В простом, которым чтят в народе,
Замешан он и на крови.

Закон пожалован нам богом,
Ей надо бы страдать, любить,
Всё остальное — божьим долгом,
Всем людям надо бы простить.

Зимой в именье Лысы Горы
Наведывался князь Андрей,
Оно, как крепость для опоры,
Ему служило много дней.

Был нежен, кроток он и весел,
Давно не видела княжна,
Но мир родных ему стал тесен,
Ему давно нужна жена.

Княжна предчувствовала что-то,
Каких-то в жизни перемен,
Возможно, есть уже и кто-то,
Но в этом плане был он нем.

С отцом беседа пред отъездом
Прошла в повышенных тонах,
Но в настроение помпезном,
Андрей был, как на небесах.

Княжна в письме к своей подруге,
Карагиной, в Санкт- Петербург,
Мечтала было на досуге,
За брата выдать, «сплавив с рук».

Жюли, читая эти сроки,
По брату в трауре была,
Убитого как раз в те сроки,
Когда уже домой ждала.

Письмо княжны Марьи подруге Жюли Карагиной

«Удел наш общий, друг Жюли,
Поможет пережить нам бог,
Но, видно, горести нести
Нам в жизни тоже он помог.

Потеря ваша так ужасна,
И чем её нам объяснить,
Как милость бога, что всевластна,
Над нами судьбы наши вить.

Одна религия лишь может,
Утешить и избавить нас,
Когда беда и горе гложет,
По нашей жизни каждый раз.

Она понять нам всем поможет,
Зачем же добрых всех людей,
Судьбу их наш всевышний топчет,
И чаще дарит им смертей.

2-3-25б

А жить остаются лишь вредные, злые,
Кто в тягость себе, даже многим другим,
Все обществу нашему — просто чужие,
Но жизнь господь дарит чуть больше им.

Смерть первую я никогда не забуду,
Невестка моя была жертвой добра,
И вашего брата теперь помнить я буду,
Отдал за Россию  свою жизнь он сполна.

Зачем умирать было ангелу Лизе,
Она никому не вершила и зла,
Не слышали мы никогда о капризе,
И в мыслях своих всем желала добра.

Пять лет пролетело с момента уж смерти,
Но я лишь теперь своим малым умом,
Во всех наших буднях и их круговерти,
Для нас всех родных оказалося злом.

Однако, для бога — творца человека,
Была выраженьем лишь благости мер,
Отмеренных каждому, как частью века,
Его проявленьем любви, как пример.

Она может ангельски слишком невинна,
Иметь силы матери и их нести,
Возможно, и в том и была вся причина,
Его, бога нашего, гнева, мести;.

Была безупречной женой ему Лиза,
Любила Андрея, молясь за него,
Она не давала к войне ему визы,
Беречь мужа бог велит прежде всего.

Надежду оставила нам, сожаленье,
И, несмотря на большую печаль,
На всё благотворное на; нас влиянье,
Но, всё же, нам Лизу всем очень уж жаль.

Пишу, убедить вас в евангельской вере,
Она для меня в жизни — важный закон:
Свершаются наши людские потери
По воле его, если есть в том резон.

А воля идёт от любви к человеку,
И что ни случается с нами всегда,
Идёт нам во благо как «испокон веку»,
А значит, он прав в наши эти года.

В Москве проводить нам обычную зиму?
Хотя есть желание, видеть вас всех,
Но вряд ли поднимем у нас эту тему,
Причиной — опять Бонапарт, как на грех.

Здоровье отца всё заметней слабеет,
И противоречья по жизни — вредны,
В политике речь его остервенеет,
А в спорах — не выдержат просто нервы;.

Но он недоволен лишь Наполеоном,
Который себя в их один ставит ряд,
И, как в нарушение всяких канонов,
Монархам Европы «подсы;пает яд».

Считает себя императором тоже,
Которому в мире и равных-то нет,
А князь наш, Болконский весь лезет из кожи,
Никчемность его доказать в том, похоже,
Тем самым здоровью наносит он вред.

Семейная жизнь всё плетётся по-старому,
Особо ведёт себя брат мой, Андрей,
Он ожил от горя, и делу немалому
Себя он отдал, а сам стал добрей.

Он даже поехал уже заграницу,
Давно доктора в том давали совет,
Ведь после ранения надо лечиться,
А он всё тянул этот нужный обет.

Вы пишите, в нашей столице Андрея
Признали одним из умнейших людей,
И новая с этим уставом затея…
Занять предлагали и ряд должностей.

Он многое сделал у нас, здесь в деревне,
Для всех мужиков и частично дворян.
Сменил он порядок работы столь древний,
Найдя в нём нам вредный для дела изъян.

Меня удивляют неверные слухи,
О мнимой женитьбе с Ростовой его,
Они, эти слухи, лишь тем и так плохи,
Не поколебать чувства, память всего.

Печаль глубоко вкоренилася в душу,
Чтоб мог он преемницу Лизе найти,
И мачеху сыну, к которому стужа
Вся в сердце и в душу могла бы войти.

А, кроме того, и насколько я знаю,
Она не из тех, кого выбрал бы князь,
И больше скажу: я сама не желаю;
На этом кончаю свою с тобой связь.

Прощай, милый друг, под могучим покровом,
Да сохранит вас наш преданный бог,
Мы все одинаково ходим под богом;
Бурьен тоже шлёт поцелуй, как итог.
Целую, Мари.

2-3-26а

Княжне Мари в средине лета,
Письмо прислал внезапно брат,
Он дозой яркого вдруг света
Был словно чувствами объят.

Письмо пришло из-за границы,
Решил признаться он сестре;
В Швейцарии Андрей лечился,
И жил там словно на костре.

Разлука подогрела чувства,
Любовь как вспыхнула в нём вновь,
В его душе вдруг стало пусто,
В мужчине закипела кровь.

Он неожиданную новость
С восторгом сообщал сестре,
Как будто вдруг вскипела совесть
И легче стало на душе.

Он объявлял ей о помолвке
С Ростовой младшей, Натали,
И извинялся, как неловко,
Все обстоятельства зашли.

Просил сестру простить за скромность,
Что в свой приезд ей не сказал,
Отец явил ему условность,
Чрез год лишь разрешенье дал.

Но не сказал он по причине,
Он просто пожалел сестру,
Она подобно бы пружине,
Пошла бы умолять, к отцу.

И, не добившись этой цели,
Лишь раздражая старика,
Весь гнев и злость ей бы влетели,
Всё получив своё сполна.

В письме продолжил эту тему

«Тогда отец мне дал отсрочку,
Обдумать, подождать мне год,
Уже полгода длится «ночка»,
И я уже совсем не тот…

Я полон твёрдости в решенье,
Мне очень тяжко долго ждать,
Кончается моё терпенье,
Мне доктора здесь дали знать;

Ещё три месяца леченья
Рекомендуют доктора,
Задержка будет в возвращенье,
В здоровье не внесёт добра.

Мои о том переживанья
Леченье сводят всё на нет,
Ещё полгода ожиданья,
И меркнет жизни даже свет.

С отцом ты знаешь отношенья,
Я независим был всегда,
Просить о сроке сокращенья
Намерен я в мои года.

Свершить всё против его воли
И заслужить отцовский гнев,
Когда осталось жить не боле…
Прошу напомнить мой «напев».

Мне срок убавить ожиданья…
Письмо прошу ему отдать,
Мне сообщить его желанье,
И мне спокойно чтобы спать».

Не сразу приняла решенье,
Письмо то передать отцу,
Но после всех молитв, сомнений,
Решилась сделать по уму:

Письмо отдать по назначенью…
Последовал столь злой ответ:
— Пиши ему без промедленья,
Даю ему такой совет:

«Недолго будет ожиданье,
Пусть подождёт, пока умру»;
Княжна пыталась в оправданье,
Унять его ту «доброту».

Но, как всегда, возвысив голос:
— Женись, голубчик хоть сейчас,
Ежели есть ещё и совесть,
То всё случится в самый раз…

Со счастьем мачеху сыночку
Найдёшь в любимой ты жене,
А я — продолжу «проволочку»,
Добуду счастья и себе:

Женюсь я тоже на Бурьенке,
Пусть будет мачехой и вам,
Умру женатым я в «застенке»,
Урок ему я преподам».

Ни разу больше в этом деле
Не поднимал князь разговор,
Но сам с досадой на пределе
На дочь обрушил свой укор.

К предметам прежним для насмешек
Прибавился ещё другой,
Старик себя как будто тешил:
С детьми вступил он просто в бой.

2-3-26б

Напоминал он постоянно
О мачехе, «мамзель» Бурьен:
— К концу годков мне будет ладно
Добавить к жизни перемен.

Ну, отчего мне не жениться?
Княгиня вновь войдёт в наш дом,
И жизнь моя ещё теплится,
Добавлю к ней я свой Содом.

В последнее обычно время,
К недоумению княжны,
В отце заметны перемены,
Бурьен приблизить до поры.

Княжна в письме ответом брату,
Подробно отписала гнев,
Он жить уже не может «в ла;ду»,
Он постоянно злой, как лев.

В княжне с годами утешеньем,
А в жизни радостию всей —
Племянника лишь воспитанье
И осталось только ей.

Добавить можно к ним Андрея,
И веру в бога, как закон,
Но — остальное и сильнее —
Людей всех божьих, их притон.

Юродивые, странники,
Калек так много среди них,
И угощенья — чай да пряники,
В тепле всегда поила их.

Её пугала, удивляла
Вся близорукость всех людей,
Вся масса их всегда желала,
Найти здесь счастье жизни всей.

Все люди ищут наслаждений,
Богатств и счастья на земле,
Для цели этой достиженья,
Друг другу зло куют в душе.

Андрей, мой брат, возьмём к примеру,
Был счастлив, потерял жену,
В другой — нашёл он счастье, веру,
Отец препятствует ему.

Ему желает он другую,
С богатством, знатную, иную,
Вокруг женитьбы — грозный спор,
Любить велит из них любую,
И ставит сыну в том укор.

Они страдают, портят душу
Своих для достиженья благ,
А жизнь швыряет всех нас в лужу,
И портит жизненный очаг.

Отпущен срок — одно мгновенье,
И в нём нам счастие найти;
А эти странники терпеньем,
И средств для жизни неименьем,
Мгновение нашли в пути.

Молясь за всех, и «левых, правых»,
Не доставляя всем вреда,
В ущерб понятиям всем здравым,
Родные побросав места;

Всегда в обношенных одеждах,
Имея неприглядный вид,
Почти в потерянных надеждах,
Душа, однако, в них бурлит».

Порой самой княжне Марии,
Оглядываясь на судьбу,
Влетала в ум ей эйфория,
Она же и ведёт борьбу;

Втихую и без возражений,
Но, как ни странно, и с отцом,
В чреде ненужных оскорблений,
И всё о том же, об одном.

Она — какая-то тупая,
Не у;далась она красой,
Её всё время он, ругая,
Лишь нищих тянет за собой.

Он жизнь духовную ей портит,
Нет веры в бога у него,
Собой пророка будто корчит,
Лишая веры в САМОГО.

Она жила несчастной духом,
Лишённая всех чувств своих,
И, как назойливая муха,
Мужчин любила обои;х.

Она не находила счастья,
Живя с отцом в одной семье,
И вдруг — ещё одно ненастье,
Всё в той же тягостной среде.

Сей мир покинула невестка,
Племянника ей подарив,
И, как опять же, ей в отместку
Любовью брат себя пленил.

Она ж, избитая судьбою,
(Лишённый женственности вид),
И даже жертвуя собою,
Отда;лась богу от обид.

В один из тяжких сих моментов,
Случайной ссоры с стариком,
Хватило всяких сантиментов,
Покинуть ненавистный дом.

Примером ей перед глазами
Служила странница Фекла,
Та боле тридцатью годами
Шагает по стране одна.

Её особенно любила
Давно Болконская, княжна,
Всегда её боготворила,
За то, что вдруг она решила,
По свету странствовать сама.

Что в том нашла своё и счастье,
Мир не без добрых есть людей,
В судьбе всегда примут участье,
Тому помогут, кто бедней.

Её раздумье длилось долго,
Но одеяньем запаслась,
Как знак исполненного долга,
120
Она идеей сей зажглась.

Но, каждый раз увидя брата,
И даже страшного отца,
Любовью к Коко вся объята,
Решенье спа;ло до конца.

Она слабела в намеренье,
Своих стесняясь даже слёз,
Любовь к семье и лишь терпенье
Её спасло от глупых грёз.

 

 
Том 2

Часть 4

2-4-1

Из древних времён сохранились понятья,
Как праздность, безделье, презренье к труду,
Она до сих пор держит всех нас в объятьях,
Она — эта праздность, противна уму.

Она, как проклятье нависла над нами,
Не можем мы жить в ней, не зная труда,
Мы средства для жизни должны добыть сами,
И не дожидаясь природы суда.

Таким состоянием праздности этой
Нашло своё счастье сословье людей,
Кто в мирное время объят сей приметой —
Военные, в армии, в службе своей.

Ростов в полной мере вкусил то блаженство,
Служить продолжая всё в том же полку,
Давно кончилось в нём военное детство,
По чину и должности — был наверху.

Уже он командовал тем эскадроном,
Где раньше Денисов бывал в нём главой,
Он как бы отныне владел неким троном,
Он слыл добрым малым, довольным собой.

Он был уважаем гусарским составом,
С начальством он был на хорошем счету;
Но письма из дома как будто удавом
Давили на душу, кромсая мечту:

Дела по хозяйству там делались хуже,
Пора бы ему возвратиться домой,
Семейный доход, да и твой — уже у;же,
Пора бы, как воину, Митьке дать бой.

Читая все письма, он жил в беспокойстве,
Что может прерваться вся тихая «гладь»,
Дела дома «блещут» в огромном расстройстве,
Ему надо будет их все поднимать.

Вступить в омут жизни с интригами, связью,
С любовью и с обществом просто в войну,
Во всё том болоте так просто увязнуть,
Всё здесь даже хуже, чем месть вся врагу.

Всё было запутано, страшно и трудно,
Он слал домой только холодный ответ,
Начало в которых было; столь уютно:
Как — «Милая матушка, вот вам привет».

Молчал всё, когда он намерен приехать,
Кончая словами «послушный ваш сын»,
Но всё вновь и вновь были в службе помехи,
Мешая начать для отъезда почин.

Из писем узнал о помолвке Наташи,
Ни с кем-нибудь, а с Болконским — врагом,
Но злость не прошла, переполнила чашу
Отчаянья, в их ожидание встречи потом.

«Не мальчик уже, этот князь наш Болконский,
И мог обойти разрешенье отца,
Сестру стало жалко за шаг такой скользкий,
Ей званья жены целый год ждать венца».

Он всё колебался, не взять ему отпуск,
Маневры, учения стали мешать,
Опять на полгода маячил тот пропуск,
Пришлось ему снова и снова всё ждать.

Однако весною десятого года
Тревожное вновь получил он письмо,
В семье разразилась всё та непогода,
Банкротство уже приближалось давно.

Серьёзность письма всколыхнула Ростова,
Добился он отпуска, едет домой,
Однако, к поездке душа не готова,
Ещё много дел у него за собой.

Получит ли Анну за все он маневры,
Ему или ротмистра дан будет чин,
Продать лошадей и дополнить резервы,
И несколько мелких, побочных причин.


На бал не попасть ему к панне Пшаздецкой,
Который гусары должны были дать,
Как в пику уланам — в честь панны Боржовской,
Но он должен ехать, не может он ждать.

Гусары обед дали в честь командира,
Ценой — с головы по пятнадцать рублей,
Плясал трепака, не жалея мундира,
И музыка делала всё веселей.

Его все качали, потом обнимали…
На славу уда;лся весёлый обед;
И в сани так бережно всё уложили,
До станции первой его проводили,
Чтоб с ним не случилось нечаянных бед.
 
С восторгом всегда проходили все встречи,
Всегда это был словно праздник в семье,
Все рады и счастливы, сладкие речи
Слышны отовсюду, в любом уголке.

Всё в доме по-прежнему было обычным,
Коснулось лишь в жителях ряд перемен,
И мать и отец в своём житье привычном,
Лишь чуть постарели с теченьем времён.

А новым одно стало их беспокойство,
И лишь несогласье в семейных делах,
Доведенных графом почти до расстройства,
Грозящим семье понести полный крах.

А Соня — так просто красавицей стала,
Ей шёл для расцвета двадцатый уж год,
Она вся любовью к гусару дышала,
Он был для неё, как питательный плод.

Приятно его поразила Наташа:
Он был удивлён: «Ну, совсем ты не та»!
— Что, я подурнела? — «Напротив — всё краше»!
— Княгиня? — уже вся несётся молва.

— Да, да, я счастли;ва и я им любима!
— А ты, ты-то очень в него влюблена?
— Я многих до этого тоже любила,
Бориса, учителя боготворила,
Но это — не то и не та вся страда!

Мне с ним всё спокойно, совсем не как прежде,
И лучше его не бывает людей…
Я счастлива, братец, живу я в надежде,
Чтоб всё бы свершилось у нас с ним скорей.

Брат диву давался, глядя на сестрицу,
Совсем не похоже, что вся влюблена,
Как можно в разлуке вот с этим смириться,
Что счастье невесты так долго ждала.

Она же — ровна и, как прежде, спокойна,
В предчувствие счастья всегда весела,
И участь жены ожидает достойно,
Как будто заранее это знала;.

Его удивленье рождает сомненье,
Что участь сестрицы уже решена;
Зачем та отсрочка и нет обрученья?
Здесь что-то не так: вся затея — больна!

Он с матерью как-то, в одном разговоре,
Так к слову пришлось, он сей поднял вопрос,
И вновь к удивленью нашёл с нею в споре,
Её в этом деле объял тот же «невроз.»

Графиня ссылалась на письма Андрея,
Где он объясняет свой долгий вояж;
— Болезнь, верно, держит его для леченья,
Здоровье слабо, нужен «длительный пляж».

А впрочем, бог даст, всё закончится славно, —
Так молвила мама, и в наш трудный век,
Он старше и опытен и это всё — главно,
Порядочный, умный Андрей человек.

2-4-2

Уже на третий день приезда,
Гусар не мог стерпеть свой гнев,
Как над семьёй разверзлась бездна,
Пошёл он к Мите словно лев.

Всего потребовал  он «счёты»,
Сам, мало зная, что о них,
Пришедший в страх от всей заботы,
«Бухгалтер» предоставил их.

Недолго длилась вся проверка,
Раздался графа страшный крик,
Одна для Митеньке та мерка,
Чтоб он угрозой весь проник.

— Разбойник, изрублю собаку…
Обворовал ты нас, семью;
За шиворот его, с размаху,
И далее: «сейчас убью»…

С большою ловкостью, коленкой
Удар отвесил он под зад,
И закричал, у рта аж с пенкой:
— Сейчас тебе устрою ад!

Чтоб духу твоего, мерзавец,
Тебя бы не было здесь, Вон!
Слетел с шести ступень, «любимец»,
И слышен был его лишь стон.

На том и кончилась вся помощь,
Гусара-сына для семьи,
Пригретый Митенька, как сволочь,
Себя подал, как друг свиньи.

Узнавшая о том графиня,
О мерах по спасенью дел,
Воздействие на всё предвидя,
Что сын лишь способ сей имел;

В надежде дел всех на поправку,
Спокойней стала за семью,
Как сын вскрыл Митьке «бородавку»,
Как репутацию свою.

И в беспокойстве вся за сына,
Как он всё то перенесёт,
С отцом как сложится картина,
И кто друг друга как поймёт.

А старый граф с улыбкой, робко,
Так начал с сыном разговор:
— Душа моя, горяч ты ловко,
Напрасен был твой приговор.

Ты рассердился, но напрасно,
Он не вписал семьсот рублей,
В другой странице деньги явно
Прописаны в счетах — левей.

Отец, мерзавец твой приказчик,
Я знаю — он мошенник, вор,
Он — явный звания образчик,
Он — просто обществу, как сор.

Ежели вы мне запретите,
Не буду я вести дела,
— Нет, сын, и вы меня простите,
Я стар и жизнь меня сдала.

— Нет, папенька, я всё жалею,
Что сделал неприятно всем,
Я меньше вашего умею,
И оставляю право вам.

С тех пор не занимался делом,
И не желал вникать в дела,
Не понимал всего он в целом,
То не его была страда.

Однажды мать позвала сына,
Есть вексель в тысячу рублей,
У Друбецких была кручина,
Как быть, прошло так много дней?

— Я не люблю их всё семейство,
Хотя мы были и дружны,
Прошло всё, мама, наше детство,
Одно лишь есть помочь им средство,
Поскольку до сих пор  — бедны;

Так вот как! — разорвал бумагу,
Рыдать заставил этим мать:
— Помог семейному я благу,
И меньше будут все страдать.

В дела отныне не вникая,
Он делом страстным занялся,
Себя охотой развлекая,
А с ним — и вся его семья.

2-4-3

Уже ночами и морозы
Сковали мокрую землю;,
И всепогодные прогнозы
Вещали: «Время я люблю»!

Оно как раз и для охоты,
И потеплело с вечеров,
Подняв охотничьи заботы
На разгулявшихся волков.

Когда Ростов в халате утром
Взошёл на мокрое крыльцо,
Собаки, чуя своим нутром
Хозяина и на лицо;

Все бросились ему навстречу,
И ну, лизать со всех сторон,
Бросаясь даже и на плечи,
Предвкушая волчий гон.

А утро — лучше и не скажешь,
Само звало «охоте быть»;
Данило, ловчий: «Что прикажешь,
Мой барин, вижу вашу прыть».

— Да, угадал, ты, мой охотник,
Готовь охоту на волков,
Устроим им мы наш субботник,
Их нынче множество голов.

Узнав о намереньях брата,
Наташа с Петей тоже вдруг,
Они особо были рады,
Замкнуть семейный этот круг.

2-4-4

Охота всегда была поприщем графов,
Князей и помещиков, знатных людей,
Им не предъявляли тогда грозных штрафов,
Шёл грубый убой всех природных зверей.

Ростов, старый граф, увлекался охотой,
Держал в этих целях он много людей,
Их в плане военном назвать можно ротой,
И целый табун, эскадрон лошадей.

Всегда непременным оружьем охоты
Являлась и свора различных собак,
Они выполняли роль как бы «пехоты»,
Поскольку хитёр и серьёзен был враг.

Охота была в этот раз, как сраженьем,
Одна лишь пехота — сто тридцать собак;
Десятка два конных со всем снаряженьем,
А волк был матёрым — один только враг.

Внезапно ростовской охоте навстречу,
Уже утренний слабый и ясный туман,
Явил, как подмогу, и явную встречу,
С собаками всадников, в этот же стан.

Средь них выделялся могучий и свежий,
Он родственник дальний, красивый старик,
Но цели у них были явно всё те же,
Хотя и отряд был совсем невелик.

— Приветствую вас я во здравие вашем! —
В счастливом настрое сказал Николай:
— С такою подмогой и волк нам не страшен, —
И, перебивая собачий весь лай.

— Я вижу, сынок, ты хороший охотник,
Наследник в сим деле достойный отца:
— Илагины в Корнигах тож всей заботой,
Хотят выводок взять с другого конца.

— Туда и иду. Что «свалить» наши стаи?
— Свалить, — согласился желанный сосед;
В одну стаю гончих сгонять они стали,
Всё для достижения общих побед.

Вот к ним прискакала «глава всей охоты»,
Наташа, как фактор, излишней заботы,
Платками укутан был весь её стан,
Морозцу, но слабому, не бы;л бы отдан.

Наташа уверенно, ловко сидела,
Под нею Арабчик был — конь вороной,
Рукой она верной его осадила,
Но к ней был приставлен охотник иной.

Берейтора роль выполнял он на случай,
На всяк непредвиденный в деле конфуз,
Бывает в охоте случа;й невезучий,
И лишний охотник всегда в деле — груз.

Ростов уточнил с дядей план «наступленья»,
Наташе он место её указал,
В заезд над оврагом сам взял направленье,
Собаке Карай он команду отдал.

Карай был известен, что брал в одиночку,
(Он — старый, уродливый, сильный кобель),
Волкам он по жизни всегда «ставит точку»,
Всегда он находит всю нужную цель.

Граф зная горячность охотничью сына,
Уже торопился к ним не опоздать,
Участие графа достойно картины,
Он должен был видеть охоту и знать.

Весёлый, румяный подъехал на дрожках,
Оставленный был для него этот лаз,
На крепких, упругих своих ещё ножках,
На смирную лошадь уселся он враз.

Подъехав к кустам, разобрал он поводья,
Теперь уже граф был к охоте «готов»,
Он глянул кругом на лесные угодья,
Он словно приказ отдал взглядом, без слов.

Его камердинер был графу подобен,
Держал он на своре лихих трёх собак,
Уже ожиревших, но каждый был годен,
Все три волкодава — охотничьих драк.

Стремянный встал Митька на сто шагов дальше,
Он — страстный охотник и быстрый ездок,
По старой привычке отныне граф чаще,
Всегда пред охотой — «принял… так… чуток».

Теперь, в бодром духе и красен от зелья,
Подёрнуты влагой, блестели глаза,
Укутанный в шубку, сидел от безделья,
Имел вид ребёнка, для волка — «гроза».   

И третий «охотник явился из леса»,
Он — в женском капоте, с седой бородой,
Высокий колпак на главе, с интересом,
То шут был, и ехал он чуть стороной.

Настасьей Ивановной шут этот звался:
«Серьёзный помощник господских охот»,
Он встал сзади графа, как будто боялся,
Охоты ему не вспугнуть бы весь ход.

Граф был озабочен участьем в охоте
Наташи и Пети — своих же детей,
Спросил о них «где они, в какой они роте»,
Он ими гордился от «детских затей».

— А где Николаша? — «Над Лядовским верхом,
Они уже знают, где нужно им стать» —;
Таков был ответ камердинера, мельком:
— Так тонко езду им приходится знать!

Вдруг ясно раздавшийся гон с подвываньем,
Не более двух иль трёх гончих собак,
Заставил  всю группу держать с пониманьем
Себя, в сей ответственный, значимый шаг.

За лаем собак слышен голос по волку,
Пода;нный Данилой в басистый свой рог,
И голос на весь лес звучал очень громко,
Возможно, услышал на небе сам бог.

Погоня разбилась на две больших стаи,
Одна, что ревела особо сильней,
Другая — помчалась вдоль леса всё далее,
«Проплыв» мимо графа и группы своей.

Но, как это часто бывает, звук гона
Приблизился вновь, вплоть до графских ушей,
То Митькина «рота», проснувшись от стона»,
Неслась прямо на графа и графа друзей.

Ушла из опушки вся графская группа;
Внезапно, чуть слева явился сам волк,
Внезапность явила, как группа вся глу;па,
Они все там зрители, из них какой толк?

Волк неторопливо скакал к той опушке,
Где раньше вся группа стояла, как штаб,
Пожалуй, их враг оказался в ловушке,
Но это лишь был всей охоты этап.

Собаки от злобы помчались за волком,
Волк, остановившись, глядел на собак,
Как будто «он думал, каким ему толком
Мотнуться туда ли, сюда ли и как».

Мгновенно как будто поняв обстановку,
Он скрылся в опушку, мотнувши хвостом,
И в ту же минуту, почуяв уловку,
С опушки напротив и с рёвом, скачком;

Одна за другой понеслась и вся стая,
К тому самому месту, где скрылся волк,
А следом за стаей, кусты раздвигая,
И лошадь Данилы пополнила «полк».

Кричал: «Улюлю»! — пронесясь мимо графа,
Сверкнули, как молньей, Данилы глаза,
Он крикнул: «Про…ли — охотники, штрафа
Вам мало, разверзнись над вами гроза»!

Стоял, как наказанный, граф, улыбаясь,
Стараясь улыбкой себя оправдать,
К себе вызвать жалость, и как бы пытаясь,
Себе, как за старость, пощаду создать.

Семён, камердинер, включился в охоту,
Заскакивал волка в объезд по кустам,
Борзятники также явили заботу,
С обеих сторон гнали зверя к местам;

Где выхода нет, и казалось — потерян,
Но волк шёл кустами, и просто — исчез…

2-4-5

А между тем, на этом месте
Ждал зверя Николай Ростов,
Мечтая о великой чести,
К которой был давно готов;

О встрече и борьбе с матёрым,
И, как его боец, Карай,
Своею хваткой в горло, мёртвой,
Не раз уже таких карал.

По звукам голосов от гона,
Он чувствовал успех всех дел,
Охотничьего их закона,
Волков безжалостный удел.

„Не будет мне такого счастья,
Всегда мне не везёт в делах,
И карты мне противной масти,
И Аустерлиц — не в ладах.

Направо и опять налево
Бросал по сторонам он взгляд,
В душе вся злость уже кипела,
По жилам разливая яд.

И вдруг по чистому же полю
Бежит неуловимый зверь,
Ростов своей довольный долей:
«Не упущу», — сказал теперь.

От возбужденья даже голос
Он не узнал в мгновенье свой,
Не дрогнул ни один и волос,
Как разразился общий вой.

— Улю-лю-лю! — сама собою
Скакала лошадь с седоком,
И стая ринулась вся к бою,
С седым, стареющим волком.

Ростов увлёкся только скачкой,
Успеть отрезать волку путь,
Считал себе большой удачей,
Поймать матёрого и вздуть.

Достигла волка первой Милка,
За ней — кобель Красны;й Любим,
Поймали волка как бы в вилку,
Казалось, волк уже сразим;

Любим схватил его за гачи,
(Так звали ляшки задних ног),
Но не случилось здесь удачи,
Пёс отскочил, волк дал, как сдачи,
Схватить надёжней пёс не смог.

Волк, ощетинившись, поднялся
И поскакал опять вперёд,
За ним весь полк собак погнался,
Но — ни одна не достаёт.

«Уйдёт! Нет, это невозможно»! —
Уже подумал Николай,
И силой голоса, как можно,
Собак перекрывая лай;

— Улю-лю-лю! Карай! — над полем
Ростова раздавался крик,
Объятый вновь возможным горем,
Не упустить, не дай бог миг.

Искал глазами он Карая,
Его последний в деле шанс,
Но пёс бежал, не успевая,
Давая зверю, как «аванс».

Уже и лес совсем был близко,
Казалось, волк уже спасён,
И вся охота, вся зачистка,
Без малого, какого риска,
«В рубашке был наш зверь рождён».

Но вдруг ещё одна охота
Пред волком встала, как с небес,
Опять такая точно «рота»,
Скакала зверю «в перерез».

Чужой огромный пёс с налёта,
В своём стремительном прыжке…
Казалось, кончится охота,
И зверь окажется в мешке…

Почти что опрокинул волка…
Поднявшись, бросился на пса,
Но, оказалось, мало толка:
Успел ужалить наглеца.

Волк щёлкнул кобеля зубами,
И окровавленный весь пёс,
Уткнулся в землю меж ногами,
А волк себя опять унёс.

Но этой маленькой заминки
Хватило снова для прыжка,
Подобно действию дубинки,
Карай запрыгнул на волка;.

И вместе с ним в овраг скатился,
Как вдруг увидел Николай,
За горло волку он вцепился,
Настал счастливейший случа;й.

Ростов колоть собрался волка,
Как вдруг зверь вылезал наверх,
Борьба в овраге, как умолкла,
Опять для зверя был успех.

Карай, ушибленный паденьем,
За волком вылезать стал вслед,
Но волк своим освобожденьем,
Прыжками вновь терял свой след.

Охота вновь догнала волка,
Он обессилен был борьбой,
Над ним кружились, но — без толку,
Никто не рисковал собой.

Волк каждый раз вперёд пускался,
Всё ближе становился лес,
Он — то садился и боялся,
То вновь вперёд бежать пытался,
Что нападёт какой-то пёс.

Данило, услыхав позывы,
Тотчас покинул место — лес,
Он видел, как Карай в порыве,
Взяв волка, вместе с ним исчез.

Увидев зверя вновь бегущим,
Пустился он наперерез,
Настиг его, ещё «живущим»,
Уже и с лошади он слез.

Собаками был остановлен,
И — в окружение собак,
Он как бы в плен был ими пойман,
В круг лающих всех забияк.

В прыжке, ворвавшись в эту свору,
Уже у волка на спине,
Собакам всем дал словно фору,
Вещая тем конец войне.

Схватил волка; уже за уши,
Весь навалившись на него,
Под тяжестью своей же туши,
Не мог зверь сделать ничего.

Ему связали даже ноги,
Вложили палку волку в пасть,
Тем самым подводя итоги:
Кому положена вся власть.

Взвалили связанного волка
На лошадь, поперёк седла,
Свисали ноги и головка
По обе стороны коня.

Счастливая вся их охота
Везла матёрого волка;,
Визжала рядом вся «пехота»
Многоголосого «полка».

На место сбора всей охоты,
Где расположен главный штаб,
Где старый граф имел заботу,
Поскольку был здоровьем слаб;

С волненьем ожидал итогов
Сраженья во;лков и людей,
Не нарушая всех порогов,
Им созданной охоты всей.

И гончие все отличились,
«Достали» молодых волков,
Борзые тоже не ленились,
Трёх «порешили» их голов.

Восторг всеобщий был на волка,
Что связанный лежал в седле,
Он вызвал слишком много толков,
Во всей охотничьей толпе.

Граф вспоминал свою оплошность,
Когда с дворецким болтовнёй,
Он растерял свою дотошность
И не вступил он с волком в бой.

И, обращаясь, он к Даниле,
Так примирительно сказал:
— Однако, брат, сердит ты в деле, —
На что Данило промолчал.

2-4-6а

Всё дальше двигалась охота,
Лису поймать была их цель,
Была обычная забота,
Лисицу «посадить на мель».

Её догнать, не убивая,
Её как будто взять бы в плен,
Собачьей сворой окружая,
Создать из них «барьер из стен».

Успешно справившись с задачей,
Загнали зверя в круг собак,
И два охотника в придачу,
Скакали к ним на всех парах.

Один был свой и в красной шапке,
Зелёный — на чужом кафтан,
«Убрав с лисы собачьи лапки»,
Решали меж собой обман.

Размахивая все руками,
И что-то делали с жертво;й,
Меж ними спор возник, цунами,
Кто будет обладать лисой.

Оттуда звук раздался рога,
Возникшей драки был сигнал,
Охотники, забывши бога,
В кафтане явный был нахал.

Он был илагинский охотник,
Илагин сам был их сосед,
Он — своеволия сторонник,
Творил в округе  много бед.

Узнав, зачем случилась драка:
Травили от чужих собак;
В Ростове вспыхнула отвага,
Для столь решительного шага,
Соседу дать об этом знак.

С Илагиным все были в ссоре,
Ростовы — тоже, в том числе,
Он доставлял всем много горя,
Где мог, он пакостил везде.

В местах охотился обычно,
Где у Ростовых был удел,
Вот и сейчас он, как нарочно,
Охоте помешать велел.

Илагина Ростов не видел,
Но ненавидел всей душой,
Он нагло в этот раз обидел,
Начав открытый с ними бой.

Ростов озлобленно-взволнован,
Сжимал арапник на руке,
Он мыслью мщения был скован,
Расправу учинить в уме.

Какое было удивленье,
Когда Ростов вместо врага,
Увидел в нём всё умиленье,
Во всей фигуре — извиненье,
Упрятав все свои «рога».

Навстречу ехал толстый барин,
Под ним — прекрасный вороной,
Учтивый вид и опечален,
Внезапно вспыхнувшей войной.

Желающий найти знакомство,
Пред ним был молодой сам граф,
Своё загладить вероломство,
Готовый уплатить и штраф.

Он сожалеет, что случилось,
Сказал: «Виновных накажу», —
Казалось, примиренье сбылось:
— Свои угодья покажу.

И предлагал он Николаю,
Забыть всю давнюю вражду:
— Охоту я вам предлагаю,
Её я с вами тоже жду.

Он пред подъехавшей Наташей
С большим поклоном снял картуз:
— Графиня, вы — Дианы краше,
Охота, вижу, вам — не груз.

Полны зайчатами угодья,
Продлим охоту у меня,
На них как нынче половодье,
Всех приглашаю, вас любя.

Приняв прими;ренье соседа,
Все вместе ехали к нему;
И оживлённая беседа
В дороге длилась по всему.

В обеих их собачьих сворах,
Всего средь множества собак,
Вне всяких выделялись споров,
Как средь травы, цветущий мак;

Одна Илагинская сучка,
Ростовской Милке — в перевес;
— Да, хороша та ваша штучка,
Мне доставляет интерес.

— Но ваша Милка и не хуже,
Хоть толстовата, но резва,
Моя Ерза фигурой у;же,
Но в беге — слишком хороша.

2-4-6б

— Ату-Ату! — вдруг крик протяжный
Раздался, как охоты знак,
Что означало — заяц важный
Лежит и «ждёт» атак собак.

Пока готовилась охота
Русак не вылежал, вскочил,
И гончая, собачья «рота»…
Весь дух погони вновь ожил.

Вся кавалерия охоты,
И графы, бары, господа,
Как руководство «гончей роты»,
Неслись за зайцем, кто куда.

Чтоб зайца не терять из вида,
И мчащихся за ним собак,
Им всем маячила обида,
Ежели всё пойдёт не так:

Один, как крошка, заяц бедный,
Был против всех людей, собак,
И он, как зверь, всем людям вредный,
Не даст поймать себя никак.

Вскочив, он побежал не сразу,
Прислушался, откуда шум,
Повёл ушами, по;ддав га;зу,
Как будто есть у зайца ум.

Его настигла первой Ёрза,
Нацелившись ему на хвост,
В прыжке на зайца просто сверглась,
Но заяц был совсем не прост.

Прыжок собаки был не точен,
И он остался снова цел,
«Но он стал вновь, как озабочен»,
Возьмут другие на прицел.

Зверь выгнул спину, поддав газу,
Настал и Милкин уж черёд,
Почти догнав, но заяц сразу
Присел, не стал бежать вперёд.

Пёс по инерции промчался,
А зверь сменил прыжками путь,
В труднодоступном — оказался,
Ещё мгновение — чуть, чуть…

И он попал бы Милке в лапы…
Но, как на зависть прежним псам,
Что оказались как бы слабы,
Ругай покрыл весь гончий срам.

Ругай — весь красный и горбатый,
Он дядюшкиным был кобель,
Азартом гонки весь объятый,
Настиг желанную всем цель.

И, утопая по колена,
По грязным, топким зеленям,
Он как бы вырвался из плена,
Он преподал урок всем псам.

С зажатым в пасти «страшным зверем»,
Он покатился по грязи,
Зато он дядюшке стал верен,
В сравненье с гончими, в связи;

И с Милкой, Ёрзой и другими,
Всех дорогих красивых псов,
Хотя и бывших столь лихими,
Но лишь Ругай принёс улов.

Гордился дядюшка Ругаем,
Счастливым дядя слез с коня,
Своей победой был снедаем,
Своих друзей всех не щадя.

В руках, потряхивая зверя,
С него стекала чтобы кровь,
Как бы глазам своим не веря,
Он повторял всё вновь и вновь:

— Вот это дело, вот собака,
Он, как герой среди собак,
Его мгновенная атака —
И стал уже повержен враг.

Так говорил он, задыхаясь,
Как будто он кого ругал,
От счастья чуть и заикаясь,
Что он им всем, как фору дал.

В душе «гуляла» даже злоба,
Как будто рядом все враги,
Его душевная утроба
Всем видом делала шаги;

Шаги — над всеми превосходства,
Обижен был он среди них,
Достигший будто бы господства
Над всеми гончими других.

Илагин — красный от волненья,
Переводя от скачки дух…
Наташин визг от впечатленья,
У всех он раздражал их слух.

А дядюшка своим всем видом,
На лошадь вскинув рысака,
Дав волю всем своим обидам,
«Как засучивши рукава»;

Он говорить ни с кем не хочет,
Взобрался снова на коня,
Поехал прочь, но всё лопочет,
«Всех лучше свора у меня»..

Понурые все неудачей,
Что заяц не достался им,
Ростов с Илагиным на сдачу —
Обидно стало им двоим.

2-4-7а

На зайце стал конец охоты,
Ростовых дом был далеко,
Возникла новая забота:
Домой добраться — нелегко.

Гостеприимство предлагая,
Недолог был сей уговор,
Ростовы здраво понимая,
И не вступали в этот спор.

Почти что пол деревни вышло
Встречать охотников-гостей,
Им ранее не было слышно,
И даже более — не видно,
Баб, оседлавших лошадей.

Верхом присутствие Наташи,
Графини и столь молодой,
Вызва;ло удивленье даже,
Нарушив женский весь покой.

— Аринка, глянь-ка, как сидит-то,
Сидит красотка на «бочкю»,
Сидеть-то так же ей неловко,
Подол болтается вовсю…

Шеф, оглянувши всех домашних
И, разогнавши всех зевак,
Как кавалер, приличья знавший,
Мужской исполнил чести знак;

Помог слезть с лошади Наташе,
Провёл по шатким ступеня;м,
Мол, знай гостеприимство наше,
Мы рады графским всем гостям.

В бревенчатом и скромном доме,
Всё отличалось простотой,
В нём лишнего не было, кроме
Необходимых — на постой.

В сенях был запах яблок свежий,
Висели шкуры лис, волков,
Но запах был приятен, нежный,
От всех у дома уголков.

Он через маленькую залу,
(Складной в ней размещался стол),
Провёл в гостиную сначала,
В сей деревенский малый холл.

В нём — стол берёзовый с диваном…
Потом провёл в свой кабинет,
С диваном в нём и даже рваном,
С ковром, которому сто лет.

На стенах — множество портретов,
Родных, Суворова, он — сам,
Его, возможно, даже дедов,
В мундирах — по лихим годам.

Он попросил расположиться,
Но, тут же, грязный весь Ругай,
Лёг на диван, начав чисти;ться,
Издав приветливый им лай.

Расселись гости на диване,
Сидели молча, голодны,
И после скачек — как в нирване,
Но, всё же, были веселы.

Переодевшись, в казакине
И в панталонах, сапогах,
Смотрелся он не хуже ныне,
Чем при костюмах, галстука;х.

Он тоже — беспричинно весел,
И не обиделся на смех,
Напротив сел в одно из кресел,
Не доставляя им помех.

Он восхищался всё Наташей,
Она — от скачек и езды,
И не устала, стала краше,
Удобства ей и не нужны.

Ростову дядя подал трубку,
Другую — заправляя сам,
Чрез трубку дядя словно в рубку,
Свой бас передавал гостям.

За дядюшкой с большим подносом,
Румяная, лет сорока,
Вошла — красивая и с торсом,
Её — обширные её бока.

Она — с румяными губами,
С приветливостью во глазах,
С улыбкой, с чудными глазами,
С приветным словом на устах.

Она служила экономкой,
И, несмотря на полноту,
Легко ступала очень ловко,
С подносом подошла к столу.

Гостям расставив угощенья,
Заполнив ими весь их стол,
С улыбкой доброй насыщенья,
У две;ри встала на поклон.

В умах Ростова и Наташи
Вдруг понимание росло:
Явленье частое в том даже,
Что холостой мужчина каждый,
Природой в жизнь людей вошло;

Иметь по дому и хозяйству,
Как женщину во цвете лет,
Могла бы приготовить ча;йку,
И озаряла в доме свет.

Как можно не понять им дядю,
Улыбкой дядюшка сиял,
Он на свою Анисью, глядя,
Так просто счастье излучал.

Стол просто яствами завален,
Наливки, травник и грибки,
Мёд сотовый, шипучим сварен,
Лепёшки из черно;й муки.

Орехи всякие, варенье,
Вдобавок — куры, ветчина,
Для всех всё это вдохновенье,
И, в том числе, и для веселья,
И всё— Анисьюшка одна.

Наташа ела с аппетитом,
Другая курица совсем,
В неё как будто что-то влито,
— Я с удовольствием всё ем.

Мужчины запивали ужин
Наливкой местной и вином,
Их тоже аппетит разбужен,
Их разговор был об одном.

Всё — о прошедшей, об охоте,
А также будущих шагах,
Где гончие, они в чьей «роте»,
И скорость бега в их ногах.

— Вот, занимаюсь я охотой,
Так доживаю я свой век,
Живу одной лишь я заботой,
Старею я, как человек.

Лицо — значительно, красиво,
Отец всегда его хвалил,
Он слыл в губернии, как диво,
Он бескорыстнейшим и был.

Его и выбирали в судьи,
Судить семейные дела,
Ему все в тягость их все будни,
Противны все людские блудни,
Охотой вся душа жила.

2-4-7б

Второй был выход «с кабинета»,
Проход был как бы — коридор,
За дверью — словно «чудо света»,
Жил свой охотничий «простор».

Была людская для охоты,
В ней жил охотничий отряд,
Без дела не было заботы,
Как музыкальный слушать яд.

Оттуда звуки балалайки
Слышны гостям уже давно,
Наташа, не терпя утайки,
«Открыла в коридор окно».

— Мой Митька-кучер — это мастер
На инструменте сим игры,
Охотничей всей после страсти,
Мне звуки музыки — милы.

— Так это, дядя, просто прелесть,
Всегда мечтала я о том,
У нас, в Отрадном чтоб имелось,
Такой струноподобный дом.

Играй, играй, не прекращая, —
Просила Ната через дверь,
И Митька вновь всё начиная,
Под барыню вёл «карусель».

— Вот в том колене не так слышно,
Тут надо как-то «рассыпать», —
По слуху дядя так поспешно,
Дал замечанье, как играть.

Наташа с бо;льшим удивленьем:
— Вы тоже можете играть?
На что он с бо;льшим вдоховеньем,
Не стал особо возражать:

— А ну, Анисьюшка, поди-ка,
Взгляни-ка, струны ли целы!
Давно живу я как-то дико,
А мне они всегда милы.

И вот уже в руках гитара,
Идёт минутный ей настрой;
Не ожидала Ната дара,
Узнать, что дядюшка — такой.

Спокойно, мерно взял он чисто,
Созвучный песенный аккорд,
Мотив налаживая быстро…
Стал дядюшка особо горд.

Любимую настроил песню:
«По у-ли-це той мостовой…»;
Всё складно стало и чудесно
И всё пошло само собой… 

— Ну, просто, дядя, это — прелесть!
Хочу я вновь ещё, ещё! —
Откуда взялась в ней вся смелость,
Его, обнявши горячо.

— Николенька, — глядя на брата,
Как вопрошая у него:
— Я необычно здесь так рада,
В простом сим доме от всего!

И Николай сам был в восторге…
А дядя снова заиграл:
«За холодной ключевой,
Кричит девица, постой! — »
Как ожиданья были долги,
Желаньям графов срок настал.

Любимая, вперёд, охота,
Её удачливый итог,
И дядюшкина вся забота:
Еды, веселия — залог.

А дядюшка не мог смириться,
Играл, и ловкий перебор…
Уже не мог остановиться,
В душе рождался весь задор.

Он встал и по;дал знак Наташе,
Взмахнув играющей рукой,
Готовой к пляске здесь стать даже,
И вечер стал совсем другой.

Наташа встала, руки в боки,
Движенье сделала плечом;
Но где, когда, какие токи?
Пошла по кругу в пляс, бочком.

Так где, откуда те приёмы,
Кто русской пляске научил?
Когда с француженкою дома,
Французский дух её пронзил.

Когда успела насладиться?
Той русской пляской, что народ,
Веками ими он гордится,
Весельем потчуя весь род.

Она всё выполняла точно,
Анисья ей дала платок,
И этим танцем правомочно,
Она всех возвела в восторг.

— Ай, да, графинюшка-племяшка,
Танцует, как честной народ,
Ей наша пляска и не тяжка,
Любой под силу хоровод.

Тебе пора бы выбрать друга!..
— Уж выбран, — молвил Николай;
«Да, жду уже давно супруга», —
Кивнула Ната, невзначай.

Мгновенно мысли по Андрею,
Как пронеслись, оставив след:
«Ему, Андрею, я всё верю,
Мы одолеем с ним ряд бед».

Но мысль уже вернулась к дяде,
Прося его ещё играть,
И дядя для Наташи, ради,
Вальс начал мастерски бренчать.

Потом, себя сопровождая,
Свою любимую стал петь:
«Как со вечера пороша
Выпадала хороша…»
Наташа, пенье обожая,
Уже и не могла терпеть.

Сменить она решила арфу,
Гитара — больше по душе,
Освоить надо ей гитару,
Она — «народней и ярче;».

И, попросив у дяди струны,
Успешно набрала мотив,
Хотя шаги и были трудны,
Но, в общем — выдержан курсив.

Уже в часу этак в десятом,
Прибыли трое верховых,
Линейка, дрожки с ними взяты,
Домой везти детей троих.

В линейку Петю уложили,
Уселись в дрожки брат с сестрой,
Прощанье тёплое свершили,
Им дядя сделался родной.

Тепло укутывал Наташу,
Пешком провёл их до моста,
Объехать вброд мост надо даже,
Дорога слишком уж плоха.

Охотникам он с фонарями,
Велел им ехать впереди,
Чтоб объезжать ухабы, ямы,
До тракта им успеть пройти.

В дороге больше всё молчали,
Сырая выдалась им ночь,
И лошадей не замечали,
Их темнота накрыла прочь.

Они счастливы были оба,
Не знали дядюшкин настрой,
Он — интересная особа,
Весёлый, умный, им — родной.

Охота, а потом веселье
По духу сблизили детей,
Всех вместе будто бы, как зелье,
Их сделало ещё родней.

2-4-8

Чин предводителя дворянства
Был вынужден покинуть граф,
Теряя и частицу чванства,
И в том числе, своё богатство,
Жизнь предъявила словно штраф.

Чин требовал больших расходов,
Всё хуже шли его дела,
Не поступало и доходов,
Жизнь стала тише в те года.

Но, всё равно, их дом огромный
Народом полон был всегда,
То — в основном был люд бездомный,
У них, прожившие года.

Почти что члены их семейства,
Необходимых им людей,
Вносившие культуры действия,
Жизнь создавая веселей.

За стол садилось два десятка,
А то и боле человек,
Всегда гостей было в достатке,
Так коротали бары век.

Ход жизни в доме был всё тот же,
И без него — не обойтись,
Годоми был у них расхожим,
Как экономно не крутись.

Держалась мощная охота,
«Всего» полсотни лошадей,
И кучеров почти что «рота»,
Подобных, всяких там людей.

Подарки ценные друг другу,
Висты, бостоны, вечера,
Граф «унижал» свою супругу,
Не мог он быть, кем был вчера.

Долги накрыли словно сети,
Запутался в своих делах,
У них ещё же были дети,
Нужно приданое, но как?

Речь даже шла к продаже дома,
Никто не мог семье помочь,
Но дом — семьи был их основа,
«Сгущалась жизни их же ночь».

По части для детей наследства,
С графини, с женской стороны,
Ей виделось одно лишь средство,
Невесту сыну ей найти.

Невесту — из семьи богатых,
Такой — Карагина Жюли,
Ждала, к кому б её посватать,
К тому ж — жила почти вблизи.

Графиня прямо, без намёков,
Писала матери в Москву,
О близких и желанных сроках,
Сему быть важному родству.

Ответом — полное согласие,
И приглашенье гостем быть:
— Ежели дочь моя, как пассия,
Его сумеет полюбить.

Графиня объясняла сыну,
И со слезами на глазах,
Семьи плачевную картину,
И близкий их семейный крах.

Осталась ей одна забота,
И сыну «подобрать судьбу»,
Не просто так, как бы кого-то,
Не бесприданницу с добро;той,
С богатством — в будущем жену.

Жюли хвалила в разговорах;
В Москву на праздник — погостить,
Его просила в нежных взорах,
Семейству там же угодить.

Не трудно было догадаться,
Что мать чрез это сватовство,
Была горазда в том стараться,
В стране создать вновь торжество.

В один из этих разговоров,
Поведала ему свой план,
Без лишних в их семье раздоров,
«Возродить» Ростовых клан.

Пристроить милого сыночка,
В богатую в Москве семью,
Жюли была бы ей, как дочка,
Восполнить тем мечту свою.

Сынок сражён был откровеньем,
Поправшим благородство, честь,
Маман с её благим стремленьем,
Похожим будто бы на месть.

Расплакалась упрямству сына:
Чтоб чувством светлым торговал;
Ему представилась картина,
Как он любовь свою попрал.

И, как в своё же оправданье:
— Не понял ты меня, сынок;
Вновь слёзы и в ответ — рыданье,
На счастье сына, как бросок.

Всё ради благосостоянья,
Спасти от бедности семью,
Любовью сына от отчаянья,
Предать «обычному» огню.

— Не плачьте, маменька, скажите,
Я жизнь свою и всё отдам,
Вы, если этого хотите,
В угоду всей семье и вам.

Пожертвую своим я чувством…
— Нет, сын, всё понял ты не так,
Я чувствую своим всем нутром,
Всегда счастливый нужен брак.

«Я удивлён, могла как мама,
Сказать решилась это мне,
Так откровенно и так прямо,
Лишь от того — семья в беде.

Им — наплевать на светлы чувства,
Я Соню бедную люблю,
Другую — для душе мне пусто,
Её и сам себя убью.

В Москву он не поехал в гости,
Не возникал и разговор,
Теперь графиня с чувством злости,
На Соню вскидывала взор.

И, наблюдая их сближенье,
Без всяких видимых причин,
И, не скрывая раздраженья,
В их разговор «вставляла клин».

Ворча, со злостью называя:
«Моя, вы, милая» — теперь,
Её стремленья отвергая,
«Во всём ей закрывая дверь».

За то сердилася на Соню,
Что та была кротка, добра,
С неподражаемою твердью,
В её же сына влюблена.

Так благодарна их семейству,
Её считая, как за мать,
Всё отвергая фарисейство,
Чем та пыталась награждать.

Текла обычностью жизнь в доме,
Вестей тревожных слал им бог,
Наташа вся жила в истоме,
Её бы счастью — бог помог.

От жениха, князя; Андрея,
Пришло четвёртое письмо,
В котором он как бы жалея,
Плохую новость принесло.

Открылась прежняя вновь рана,
Он должен отложить отъезд,
Исчезла у неё нирвана,
Счастливо ожидать вновь весть.

Несёт разлука огорченья
И надвигает в душу грусть,
И нету от неё леченья,
Избавиться от ложных чувств.

Ей жалко было это время,
Способною любить всегда,
Любимой быть, «вскочив, как в стремя»,
Была такая с ней пора.

2-4-9

Настало праздных святок время,
Где в ярком солнце даже днём,
Мороз под двадцать — и не бремя,
А мы все празднуем, живём.

Прошла парадная обедня,
На всех был праздничный наряд,
А, в общем, праздник как-то бедный,
Третьестепенный был обряд.

На третий день, после; обеда,
Настал в их доме «мёртвый час»,
Где каждый «празднуя победу»,
Любой мог выбрать действий шанс.

Граф, отдыхавший в кабинете,
Заснул в диванной Николай,
Вся жизнь, как замерла на свете,
Родился в доме просто рай.

Маман раскладывала карты,
И Соня чем-то занята,
Такого «праздного азарта»,
Бывало в доме иногда.

Одна Наташа бесприютно,
Не зная, чем себя занять,
По дому бродит так, беспутно,
Пытаясь им всем помешать.

— Ну, что ты бродишь и что надо? —
Ей молвила сердечно мать;
— Его мне надо, как отраду,
Хочу его женою стать!

И не смотрите, не сердитесь!
А то — расплачусь я сейчас,
Звучит мне голос: «вы смиритесь,
Несчастье ожидает вас»!

— За что я пропадаю, мама? —
И слёзы брызнули из глаз:
— За что в душе такая рана? —
Вдруг оборвался Наты глас…
 
Пошла опять бродить по дому,
И кто попался на пути,
Давала каждому, любому,
Иль что-то сделать, принести.

Как в виде просьбы, приказанья,
Лишь чем-нибудь себя увлечь,
Снять панику от настроенья,
И настроение сберечь.

Она завидовала Соне,
Подруга вечно занята,
На этом всём домашнем фоне,
Она была, как не своя.

— Ну, что мне делать? — вся в раздумьях:
— Куда бы снова мне пойти?
Я, «как сижу на многих стульях»,
Бежать из дома от возни?

К учителю, Иоглю, танцев,
Всбежала с быстротой наверх,
Найти хотя бы долю шансов
И что-то новое от всех.

И Петя тоже занят делом,
Готовил с дядькой фейерверк,
Наташа вдруг в порыве смелом,
Дух к баловству её поверг.

Ему, как в шутку, закричала:
— Свези меня ты, Петя, вниз;
К нему с проворством подбежала,
И на спине нашла причала,
Таков был иногда каприз.

И обхватив руками шею,
Она вскочила на него,
Он побежал вприпрыжку с нею,
Как отрешившись от всего.

Как будто обойдя всё царство
И испытав везде всю власть,
Своим довольная всем барством,
Покорством насладившись всласть;

Она вернулась снова в залу,
Ей не хватало звука струн,
Взяла в обхват свою гитару,
Настройкой, на басах — «трынь-трун»;

Перебирала струны в фразу
Знакомой оперы одной,
Себя введя, притом, к экстазу,
В себе лишь вызвав снова зной;

Зной прошлых всех воспоминаний,
Когда она и вместе с ним,
В период их знакомства ранний,
Когда он ею был раним;

Ходили в оперу в столице…
А фраза ей пришла на ум,
И начала в главе тесниться,
Вновь проникая в толщу дум.

Опять же дум о нём, Андрее,
Всё приводило вновь к нему,
К одной и той же, снова, вере,
Как предана она ему.

«Ах, поскорее б он приехал,
Я так боюсь за срока срыв,
Возникнут новые помехи,
Угаснуть может мой порыв…

Ведь не стоит же жизнь на месте,
И с каждым годом — больше лет,
А время не жалеет мести,
Оно приблизит много бед»…

Она «забросила» гитару,
Пошла в гостиную пить чай,
Нашла себе вновь прежню(ю) кару,
Там, за столом — «весь прежний рай».

Там все домашние, все в сборе,
Но — нет, конечно же, его,
Она осталась в прежнем горе,
От вида за столом всего.

По окончанье чаепитья,
Пошла в диванную молодёжь,
Душевным темам дать развитье,
Что каждый в эту пору ждёт.

2-4-10

Все, улыбаясь с наслажденьем,
Вспоминали детства миг,
И, восторгаясь впечатленьем,
От действий их же, их самих.

Вошедший Диммлер — (музыкантом
Он в барском доме жил, служил),
Он обладал большим талантом,
Детей играть всегда учил.

Он расчехолил было арфу,
Раздался вдруг фальшивый звук,
Начало положивший старту,
Всех обратиться как бы вслух.

Графиня заказала шефу
Любимый, Фильда, ей ноктюрн,
В противовес всему их смеху,
Им восхищались стар и юн.

— Настал и твой черёд, Наташа,
Теперь и ты нам что-то спой;
— Я, маменька, всегда вся ваша,
Коль нравится вам голос мой.

Наташа, став в средину зала,
А Николай — за клавикорд,
Раздалась музыка сначала,
Чуть позже взят был и аккорд.

Всех привлекало это пение,
И старый граф включил свой слух,
И в доме все нашли терпение,
Послушать, не оставшись глух.

Как-то особо в этот вечер
Звучал Наташин голосок,
Потом он всеми был отмечен,
«Обворожительный был сок».

Но высшую оценку пению,
Графине Диммлер преподнёс,
Он приравнял Наташу к гению,
Маман заслушалась до слёз.

— Талант Наташин — европейский,
Учиться нечему в том ей,
Характер очень компанейский,
И нежность, мягкость, сила в ней.

— Ах, как боюсь я за Наташу,
Чего-то много в ней всего,
И за неё боюсь я также,
Не встретит счастья своего.

Вдруг в комнату ворвался Петя,
Принёс всем радостную весть:
— Пришли к нам ряженые эти…
Как празднику отдать всю честь.

Наряженные дворовые:
Медведи, турки, даже волк,
Все страшные и все смешные,
Казалось, с них не будет толк.

Сначала жались все в передней,
Потом втянулись робко в зал,
Застенчиво, но всё дружнее
Веселья двигался накал.

И песни, пляски, хороводы,
Так было испокон веков,
Такой был праздник у народа,
Средь крепостнических оков.

Пока шли святочные игры,
Вся молодёжь исчезла вдруг,
Свои готовили «интриги»
И вновь явились в этот круг.

Турчанкой вырядился Петя,
Наташа — не узнать — гусар,
В пая;сы Диммлер явно метит,
Дополнив ряженых базар.

Вся в фижмах барыня-старуха,
Конечно, — это Николай,
И для поддержки святок духа,
Черкесом Соня встала в «рай».

Все удивлялись и хвалили,
Костюмы и их мастерство,
И потому они решили,
Найти им где-нибудь средство;.

Решили ехать к Мелюковой,
Соседка и живёт с детьми,
По мненью всех всегда готовой,
Встречаться с этими людьми.

Наряд у Сони был особый,
Усы дополнили красу,
Как вылитый черкес готовый,
Носила гордо всю судьбу.

Ей голос внутренний так явно
Шептал, решится вся судьба,
И даже нынче, и подавно
Не будет девушка одна.

Чрез полчаса четыре тройки,
Свистя, со звоном бубенцов,
Пустились друг пред другом в гонки,
Предвещая  бег борцов.

Стремились перегнать друг друга,
В мороз, но с лунным светом ночь;
— Как чудно! — молвила подруга,
Пригнувшись к ней, подумал: «дочь»;

Ещё появится в их доме,
К неудовольствию маман;
И Соня вся моя в истоме,
Зачем мне дальше весь обман»?

2-4-11

В очках и распашном капоте,
И в окруженье дочерей,
Она, как мать, в своей заботе,
Преда;нно любящих детей;

Сидели в тишине, в гостиной,
Когда в передней — вдруг шаги
Послышались; картиной дивной,
Все сразу ряжены вошли.

Прокашливаясь от мороза,
Не дав жильцам придти в себя,
Им в пляске «началась угроза»,
Расшевелилась вся семья.

Раскланиваясь пред хозяйкой,
Гостями наполнялся зал,
Гусары, барыни и зайки,
И, чтоб никто их не узнал;

Меняя голос, закрываясь,
Меняя часто и места,
Всё более и не стесняясь,
По виду своего родства;

Любимица хозяйских дочек,
Их Ната увлекла игрой,
Без всяких лишних проволочек,
Их потащила за собой.

В соседней комнате их вместе,
Переодев в шутливый вид,
Они смешались в «пёстром тесте»,
Тем самым праздник был развит.

Сама хозяйка, Мелюкова,
Распорядившись стол накрыть,
Не находя от счастья слова,
Свою выказывала прыть.

Толпу нарядных рассекая,
И, не снимая с глаз очков,
И, никого не узнавая,
И, продвигаяся бочком;

Не узнавала и Ростовых
И даже собственных детей,
В другой одежде как бы — новых,
Откуда взявшихся людей.

А после плясок, хороводов
Расселись все в огромный круг,
Теперь иного игры рода
Заполнят ряженых досуг.

Кольцо, верёвочка и рублик —
Вот инструменты для игры,
Игра имеет общий облик
И для господ, и — «простоты».

Костюмы, грим пришли в негодность,
Хозяйка стала узнавать,
И знатный род, и всю безродность,
Все продолжали всё играть.

Гостей позвали всех на ужин,
И не забыли дворовых,
Где разговор был вновь «разбужен»:
Предмет гаданий всех своих.

— Гадать в амбаре — очень страшно, —
Так молвил кто-то из дворни;:
— Бывает даже и опасно,
А иногда — всё и напрасно,
Надежды хоронить свои.

— А как гадают-то в амбаре, —
Спросила Соня, неспроста:
— Какие от амбара дары,
В чём смысл гаданья, острота?

— Да просто подойдут к амбару
И слушают, напрягши слух,
Коль стук услышишь — значит кару
Тебе пришлёт живущий дух.

А коли звук от пересыпу
Хранящегося в нём зерна,
К добру то значит, будешь сыту,
И в жизни будешь не одна.

— Чур, я пойду, мне всё не страшно, —
Опять же Сонин слышен глас:
— Мне то гадание столь важно,
Так я оденусь прям сейчас.

Во время игр и разговора
Был близок к Соне Николай,
Он ощутил, как приговора,
Про этот их амбар-сарай;

Смотрел, как новыми глазами,
Как будто видел в первый раз;
Сказать здесь надо между нами,
Не только даже и сейчас;

Увидел в ней своё он счастье:
«Ну, до чего же — хороша,
Какой же был дурак, отчасти,
Как весела;, оживлена.

В глазах — счастливая улыбка,
И — чудо ямочки в щеках,
Он испытал, как словно пытку,
В одумавшихся вновь мозгах.

— Я не боюсь, — вновь повторяла;
Ей рассказали, где сарай,
И как идти, чтоб не плутала,
Всё это слышал Николай.

«Ну, что за прелесть та девчонка,
О чём я думал до сих пор?
Умна, красива, и, как тонко
Вникает в этот бабий спор.

Накинула на плечи шубку,
И вот — уж вышла в коридор,
А он, улучив вновь минутку,
Помчался тоже на простор.

Он, под предлогом — жарко, спешно
Пошёл к парадному крыльцу,
За угол дома, чтоб успешно,
Как и гусару-молодцу;

В пути настигнуть «эту жертву»,
И изменить весь ход вещей,
Поймать за счастье «эту зебру»;
Как раньше холоден был к ней.

А на дворе был тот же холод,
И тот же месяц, но светлей;
Им утолить любовный голод
На свете было всех милей.

Она, закутавшись вся в шубку,
К амбару шла уже гадать,
Но голос свыше словно в рубку
Уже ответ велел ей дать.

Она увидела гусара,
И не чужого — своего,
И не таким, каким знавала,
Всегда боялася какого,
А Николая — лишь его.

Ей стало вдруг не до амбара,
Она бежит уже к нему,
Почти лишилась речи дара,
Она — уже почти ему…
 
Просунул руки он под шубку,
Обнял, прижал, поцеловал,
Теперь его те стали губки,
Он Соню, наконец, признал…

Она в ответном поцелуе
Его не пожалела губ,
Его впервые так целуя,
Доказала, как ей он люб.

Им не нужны слова при встрече,
Им стало ясно всё без слов,
Для них настал их, новый вечер,
И каждый свой поймал улов.

2-4-12

Когда домой от Милюковых,
Покинув всё веселье враз,
По всем статьям вздохнуть готовых,
Уже в тот поздний зимний час;

Все возвращались, насладившись,
Приёмом, праздником зимы,
По саням вновь так разместившись,
Как уж родные все они…

Опять они и сели вместе,
И Соня, и брат Николай,
Они в одном как будто тесте
«Замешаны в особый рай».

Гусар был переполнен счастьем,
Не мог сдержать в себе всю прыть,
Вовлечь Наташу в соучастье,
Решил в пути оповестить.

Наташа вся была в восторге:
— Но я сердилась на тебя,
Ты с нею был всё время гордым,
Не замечал любви ея!

Теперь я рада, очень рада,
Счастливой стала и она,
Она всегда была отрадой,
Мы с нею счастливы сполна.

— Мне так нужна твоя поддержка,
Ты ж знаешь, наша ведь маман…
Считает брак наш за издержку,
Зачем жену иметь, как пешку,
Зачем вводить её в обман.

«Она — безродна, нет богатства,
Зачем в семье нам беднота?
У нас в семье исчезли средства,
Вот наша мама какова».

— Да, с ней недавно вышла ссора,
Она давно следит за тем,
Какую делаешь ей фору,
Кукую ей даёшь опору,
И станешь ли когда ей кем?

И никому я не позволю
Дурного про неё сказать,
Несчастную свою всю долю
Не собирается продать.

— Её позицию я знаю,
Спасибо, Ната, ты мне друг,
Я Соню просто обожаю,
Я вас обеих уважаю,
Как неразлучных двух подруг.

Уже был очень поздний вечер,
Когда вернулись все домой,
Меж ними не угасли речи,
Какой стал праздник дорогой.

Они сидели и мечтали,
С мужьями будут как все жить,
Как семьи их друзьями стали,
Как будут и детей любить.

Но перед сном всегда гаданье,
Как постоянный их обряд,
Как будто счастья в оправданье,
Им надо «выпить этот яд».

Уже готовыми стояли
В их ожиданье зеркала,
Смотреть и видеть в них желали,
Какая ждёт их всех судьба.
 
— Да, видела, — сказала Соня;
— Так он стоит или лежит?
— Не ясно, на каком-то фоне,
Изображенье всё дрожит…

— Ой, он, наверно, всё же, болен,
Раз промелькнуло, что лежит!
— Напротив — весел всем доволен,
И вполне приличный вид.

— Ой, ну когда же он вернётся?
И как боюсь за нас двоих!
И как судьба вся обернётся,
Наступит крах надежд моих!

Мне как-то стало очень страшно…
На утешения слова:
— Он весел, видела я ясно;
В постель ложится, как «вдова».

2-4-13

О твёрдом решенье жениться на Соне,
Уже после святок дал знать Николай,
Графиня давно в недовольном ей тоне
От сына услышав «подаренный рай»…

Всё выслушав молча, и молвила сыну:
— Твой выбор понятен, неравный ваш брак,
Мы не одобряем твою в том причину,
И благословенья не дам на сей шаг.

Давно уже знал Николай недовольство,
Хотя и любимым считался сынком,
Но в этих вопросах своё своевольство
Она не прощала, ей принцип знаком:

Богатство должно привноситься в семейство,
А не для того, чтоб его расточать,
И браки детей в том должны дать содействие,
Богатство семьи чтоб всегда умножать.

Не глядя на сына, послала за мужем,
Хотела вовлечь его в этот отказ,
Мол, нам с тобой брак этот вовсе не нужен,
Ему говорили уже много раз.

Но делать разнос за любовь её сына,
Ещё и в присутствие даже отца,
У сына была слишком веской причина,
Она не смогла всё сказать до конца.

Графиня подавлена общим ненастьем:
Ведёт когда всё к разоренью семьи,
А сын «подвалил семье новое счастье»,
Принять Соню за дочь в семью бы смогли.

И слёзы отчаянья, громкой досады,
Покрыли красу увядающих черт,
Граф стал нерешительно в позу осады,
Но сын был по-прежнему в ре;шенье твёрд.

Граф знал, понимал, как глава он семейства,
Один был виновен в долгах всей семьи,
Но к сына позиций не мог с фарисейства
В атаку идти супротив их любви.

Он знал, понимал, жены лучшей, чем Соня,
Для сына его, ему трудно найти,
И наша семейная эта агония,
Не может уже ни к чему привести.

Решение сына было; непреклонным,
И весь потому этот с ним разговор,
Остался в семье, как конфликт столь позорный,
За личную жизнь, для родных всех — укор.

Однако, графиня, сменив объект травли,
На Соню обрушила всю свою злость,
Надеясь презреньем, враждебностью, каплей,
Заставить невесту вкусить эту кость.

Её упрекая в «пленение» сына,
И не в благодарности за свой приют,
Она, мол, является злостной причиной,
И их недовольства той словно пружиной,
За то, что нашла в семье тёплый уют.

Но Соня впитала покорно и молча
Все злые тирады графини-маман,
И не понимала, какую в том порчу
Семье принесёт, и — причём здесь обман.

Она не могла не любить и графиню,
Тем более сына и их всю семью,
И жить не могла по иной она линии,
Она всю считала семью, как свою.

Не мог Николай выносить положенье,
Когда Соню ругали на каждом шагу,
Потребовал он от маман объясненье,
Сказав ей, что с Соней от вас я уйду.
 
Что, если нападки на Соню-невесту
Продолжены будут без всяких причин,
Они с Соней тайно найдут время, место…
Такой угрожал маме сделать почин.

Графиня была непреклонна в решенье,
Второе дитя в семью тащит позор,
Намёк был на Веру, хотя — с разрешенья,
Но Берг же — бедняк, и вот снова — разор.

Стояла на страже семейного счастья,
Под счастьем богатство имелось в виду,
Она, всё же, знала, виновник ненастья
Был муж её, граф, он принёс всю беду.

С присущим упрямством и ей безразличьем,
И не признавая их чувства любви,
С враждебным настроем и графским величьем,
Она отвергала смешенье крови.

Она не признает за дочь интриганку:
— И ты без согласья вступить можешь в брак,
Тебе, сын, нужна бы другая огранка,
Любовью одной сыт не будешь никак.

Услышав про Соню обидное слово,
Уже оскорблён был и сам Николай,
Он голос возвысил, уже был готовым
Расторгнуть с мамашей «сыновний их рай».

Но он не успел и промолвить то слово,
Какое графиня ждала от него,
Оно, это слово, настолько сурово,
К разрыву могло привести бы оно.

Спасла положение снова Наташа,
Подслушав у две;ри весь их разговор,
Вот, вот разразится «семейная каша»,
Уже не могла слушать этот их вздор.

Она со словами для их охлажденья,
Почти что кричала, их вновь примирить,
Хотя и бессмысленны были сужденья,
Но ей удалось весь накал погасить.

Графиня дала обещание сыну,
Что Соню не будут теперь притеснять,
Она, наконец, «поняла» всю причину,
Любовь будет в спорах всегда побеждать.

А сын, в свою очередь, дал обещанье,
Не будет искать от них тайных шагов,
На том и закончились их препиранья,
Сын выиграл битву от местных оков.

В начале зимы, уже нового года,
Уехал он с твёрдым намереньем в полк,
Устроить дела, как «позволит погода»,
Придать своей жизни осмысленный толк.

И выйти в отставку, жениться на Соне…
Устроить счастливую жизнь для себя,
И он, как гусар, на коне, как на троне,
Отныне жить будет, родных всех любя.

Весь дом погрузился в печальное царство,
В нём преобладал теперь женский весь дух,
Но в каждой из них своё жило мытарство,
Надежд в ожиданье к ним боженька глух.

Невеста печальна была от разлуки,
От взглядов графини и тона речей,
Графиня сама от душевной разрухи,
Сказалась больна, и характер — вредней.

Граф боле, чем раньше, был всем озабочен,
Дурным положеньем семейных всех дел,
И возраст, болезнь, ими стал обесточен,
Принять ряд решительных надобно мер.

Продать дом московский, московскую дачу,
Для этого надобно ехать в Москву,
Здоровье графини, к тому же, впридачу,
Его всё держало, навеяв тоску.

Наташа легко, даже весело, ранее
Разлуку терпела с своим женихом,
Теперь, с каждым днём с раздражением крайним,
Себе вытворяла приличный Содом.

Считала, теряет так лучшее время,
Могла бы кого-то другого любить,
Могла бы, вскочив, словно в конное стремя,
Давно и всё время счастливою быть.

Сердили её его письма оттуда,
Тогда, как она, живёт мыслью о нём,
И ждёт от любви к нему просто, как чуда,
Ведёт интересную жизнь он во всём.

Чем письма его были ей интересней,
Досаднее было ей все их читать,
А письма к нему стали горькою песней,
Она не умела весь быт излагать.

Всё не поправлялось здоровье графини,
Поездка в Москву уже крайне нужна,
И дом продать надо по этой причине,
И князя Андрея там встретить — судьба.

Отец его жил в это время в Престольной,
Наташа уверена — он будет там;
Граф, взяв с собой Соню и дочь, недовольный,
Поехал в Москву по всем срочным делам.



 


 











 

 
 
Том 2

Часть 5

2-5-1а

Пьер после сватовства Андрея,
Без всяких видимых причин,
Себя надеждой часто грея,
И, глядя на других мужчин;

Почувствовал вдруг невозможность
Жить словно нелюбимый муж,
Союза с Элен, и всю ложность
Его мужских обычных нужд.

Вся «прелесть» этой прежней жизни,
Как испарилась быстро, вдруг,
Такой не нужен он отчизне,
Зачем ему столь много мук?

Гнушался обществом он братьев,
И перестал вести дневник,
Опять подался он в объятья
Мужского клуба холостых.

Стал много пить, до неприличья,
Что даже «верная» жена,
В защиту их семьи, приличья,
Как выговор отдать должна.

Всегда не терпевший скандала,
Почувствовав, она права,
Что в доме больше нет причала,
И не болела б голова;

Как будто он с цепи сорвался,
Уехал спешно сам в Москву,
В дом, как хозяин, вдруг ворвался,
И усмирил свою тоску.

Огромный дом с его княжнами,
Присохли в нём они давно;
Часовню Иверску(ю) с огнями,
Английский клуб — как то окно.

Он будет в нём завсегдатаем,
Опять обеды, вечера,
Везде стал Пьер вновь посещаем,
Как будто было всё вчера.

Москва, как ждала Пьера-гостя,
Им восхищён московский свет,
Неслись по клубу Пьеру тосты,
И в честь его — любой обед.

Его считали самым милым
И умным, добрым чудаком,
Его прозвали «легкокрылым»,
Он многим был в Москве знаком.

Цыгане, школы, бенефисы,
Масоны, церкви, кутежи,
Всё в круг входило интереса,
И с ними — вечно платежи.

Он не жалел давать в долг денег,
Обеды в клубе, вечера,
В каких бы не бывал он стенах,
Его встречали «на Ура!»

Имел своё он в клубе место,
Бутылок после двух Марго,
Там на диване было тесно,
Все окружали вновь его.

Крутились толки, шутки, споры,
Где ссорились, он их мирил,
В нём находили все опору,
Вот так он жил и не тужил.

Он танцевал на балах тоже,
Но не давал он и надежд,
Любезен был, но слыл построже,
И не терпел любых невежд.

«Прелестен, не имеет пола», —
Так говорили все о нём,
Ему такая пала доля,
Богат, не думать ни о чём.

Стал отставным Пьер камергером,
Каких так много на Руси,
Свой век живущий так, без дела,
Кого об этом ни спроси.

Как Пьер тогда бы ужаснулся,
Когда семь лет тому назад,
С такою долею столкнулся,
Он посчитал бы всё за ад.

Ведь он желал дерзать во благо
Своей родной стране, Руси,
Не смог Пьер сделать и ни шагу,
И бесполезно всех трясти.
 
Мечтал республикой Россию
Он видеть, поменявшей строй,
Сменить законы на другие,
Порокам дать смертельный бой.

Хотел быть сам Наполеоном,
Философом иль кем другим,
Но стал наследником законным,
По жизни шёл путём иным.

Теперь он — муж жены неверной,
Он с нею вместе не живёт,
Он, переживший столько терний,
Бродячий — словно дикий кот.

Он одиночеством повержен,
Любитель выпить и еды,
Бывает в жизни и не сдержан
В преддверие своей беды.

Он — просто камергер в отставке,
По прихоти своей жены,
Он, как торговец, в мелкой лавке,
Живущий с чувством простоты.

Хотя элитного он клуба,
(Богатству лишь благодаря),
Желанный член «златого круга»,
Но он — желаньем всем горя;

Достичь признанья не богатством,
Полезным делом, чем иным,
Не только кутежами, пьянством,
А делом обществу благим.

Не учреждал ли он больницы,
Не отпускал ли он крестьян,
В своих именьях он стремится
Снять крепостнический изъян.

Он утешал себя лишь мыслью,
Что жизнь, которую ведёт,
Похожа больше на жизнь крысью,
Течёт спокойно, а не рысью,
Что это скоро всё пройдёт.

Когда гордился он собою,
Что все готов вершить дела,
Идти полезною тропою,
И жизнь его всегда ждала.

2-5-1б

А, может быть, и все другие,
И в том числе мои друзья,
Имели мысли все иные,
Такие же, как раньше я?

Искали в жизни тоже смысла,
Найти по жизни новый путь,
Их тоже совесть также грызла,
Мешала жизненная муть;

Какая силой обстановки,
Не властен где сам человек,
«Мешают жизни злые волки»,
И он проклял свой праздный век.

И в омут силами природы,
Приведены туда, где я,
В минуты скромности на годы
Ссылался он, себя браня.

В Москве прожив совсем немного,
Уже не презирал друзей,
Жалеть, любить нача;л любого,
Как он, как друга, и такого,
Среди знакомых всех людей.

Как прежде находили редко
Минуты слабости, хандры,
Припадки ярости столь метки,
Загнал он внутрь от доброты.

«К чему, зачем? И что такое,
Нам посылает белый свет», —
Себя он спрашивал в покое,
Не находя на всё ответ.

«Элен своё лишь любит тело,
А с ним — богатство и разврат,
Какое до всего ей дело?
А ум — лишь глупостью богат.

Одна из глупых женщин в мире,
Но люди видят верх ума,
И утончённости в ней — шире,
Чем видит всё в себе сама.

Наполеон был презираем,
Пока он был для всех велик,
Когда же он стал жалким парнем
И растерял весь свой обли;к;

Тогда австрийский император,
В супруги предложивши дочь,
Но — вне закона и с «возвратом»,
А чем ещё он мог помочь?

Испанцы шлют молитвы богу,
Помог французов разгромить,
Французы молятся итогу:
Помог испанцев победить.

«Родные братья», все — масоны
Клянутся кровью в деле тем,
Для ближнего они готовы,
Всем жертвовать, не зная чем.

А сами и рубля на сборы
Для бедных вовсе не дают,
Покрыв себя таким позором,
Зачем тогда о том «поют?»

Закон у нас есть христианский:
Прощенья людям всех обид,
И к ближнему любви гражданской,
Но оказался он лишь вид.

Церквей построено десятки,
Где с них вещают о любви,
И в то же время — вот порядки,
Порядки топят все в крови:

Вчера кнутом секли солдата,
Священник целовать дал крест,
На казнь вели солдата-брата,
Вот к ближнему какой их жест.

Весь мир пронизан этой ложью» —
Так постоянно думал Пьер,
Так оценил он правду божью,
Всё время приводя пример.

«Ложь часто так необходима,
Я понимаю эту ложь,
Бывает и — неотвратима,
Она — природна словно дождь.

Её все понимают люди
Во глубине своей души,
Но ложь всегда живуча будет,
И часто радует уши;».

«Но мне-то, мне куда деваться?»
Имел способность он людей,
Добру и правде поклоняться,
Добром всем людям наслаждаться,
И презирать лгунов-зверей.

Всегда ему перед глазами,
Уже любой посильный труд,
«Объят руками и ногами»,
Со злом, обманом, так живут.

Попытки чем-нибудь заняться,
Зло преграждало к делу путь,
Мешало полностью отдаться,
Чтоб зло и ложь с пути свернуть.

Боялся быть всегда под гнётом
Неразрешимых всех проблем,
И потому с большой охотой
К труду был просто глух и нем.

Он отдавался увлеченьям,
Любил он общества людей,
И много пил для настроенья,
От дел насущных отстраненья,
Ему казалось всё верней.

Скупал картины, много строил,
А главное — читал всегда,
Читал подряд всё без причины,
Читал и даже он когда;

Его лакеи раздевали,
Ко сну готовили его,
Пред сном спать книги не давали,
Но сном морили хорошо.

Был склонен к болтовне он в клубах,
Не забывал и женский след,
Вращался в кутежах, как в клубах,
И пил вино до явных бед.

Уже не мог он обходиться
Бутылок пары, без вина,
Его вся тяга, чтоб напиться,
В нём возбуждалась, как волна.

Волна тепла по все;му телу,
Рождала нежность, доброту,
Он забывал стремленья к делу,
В труде лишь видел пустоту.

Не страшен стал тот жизни узел,
Что возникал пред ним, как меч,
Всегда коснуться дела трусил,
Себя предпочитал сберечь.

Но под влияньем алкоголя
Себе нашептывал всегда:
— Распутаю я эту долю,
Была б потом на это воля…
Но после — было никогда!

Утрами прежние проблемы
Вновь представлялись так сложны,
Решить их — никакие схемы,
Но лишь отбросив эти темы,
Ему вновь стали не нужны.

Опять хватался он за книгу,
Любому гостю был он рад,
Показывал он жизни фигу,
И вновь вершил весь свой уклад.

Все люди представлялись Пьеру,
Спасаясь будто от проблем,
Склоняясь, кто и как, к примеру,
Заняться лишь бы, как и чем;

Кто честолюбием, охотой,
Кто женщинами, лошадьми,
Делами для своей работы,
О том достаточной заботы,
Вином ли, заполняя дни.

«Нет в жизни дел пустых иль важных,
Спастись от них я, как смогу?
Так поступает в жизни каждый,
И в том числе — мне одному!»

2-5-2а

В начале зимы князь Болконский с княжною,
(Он слыл недовольным правленьем страны),
Прибыли в Москву с этой самой «нуждою»,
Он сделался центром элитной борьбы.

В стране ослаблялся престиж Александра,
Рос антифранцузский весь патриотизм,
И вся эта, всех беспокоящих травма,
Подня;ла в народе, как лозунг — девиз.

Уйти от плененья французского стиля,
Вдохнуть в наше общество патриотизм,
А то эта вражья России бацилла,
Повергла давно всю Россию уж ниц.

Князь сделался быстро предметом почтения,
Всех тех недовольных в стране москвичей,
К уму, его прошлому, в знак уважения,
И оригинальности многих речей.

Князь так постарел за последние годы,
И признаки старости быстро росли,
И эти следы всей «людской непогоды»
Уже навсегда в организм, как вросли.

Забывчивость ближних времён и событий,
Но светлая память к прошедшим делам,
Сонливость и детских тщеславий развитий,
В нём вновь народились к преклонным годам.

Дом этот старинный и полный богатства,
Сам — прошлого века, но умный старик,
С лакеями в пудре старинного царства,
Но он перед жизнью нисколько не сник.

Семья дополнялась и дочерью кроткой,
Француженкой, сносной её красотой,
Порядком по дому — «военным» и чётким,
Но также — домашней житейской борьбой.

В Москве эта тайная жизнь княжны Марьи,
Совсем для неё стала так тяжела:
Беседы её с людьми божьими пали,
Нет выгод и радостей, вечно одна.

Не ездила в свет, и отец не пускает,
Одну её словно дитя, без себя,
Но сам по здоровью ей жизнь отравляет,
Как будто не дочь, так её не любя.

Женой стать всё боле теряет надежду,
Спроваживал князь молодых всех мужчин,
Друзей у неё не бывало и прежде,
Из-за одной из её веских причин.

К девице Бурьен, с кем была откровенна,
Отныне возникла одна неприязнь,
В вопросах любви та была ей неверна,
Она превратила с ней дружбу, как в казнь.

С девицей Жюли, ей почтовой подругой,
С которой пять лет была в письмах лишь связь,
Приличной их встреча окончилась скукой,
Чужой оказалась, и — вновь неприязнь.

Жюли уже сделалась самой богатой,
Желанных невест во престольной Москве,
Она в тесном кольце оказалась зажатой
Людьми молодыми, в девичьей весне.

Жюли находилась в том возраста цвете,
В период стареющей светской «Мечты»,
Ей больше всего так хотелось на свете,
Быть замужней дамой и в женском расцвете,
И так до конца своей женской весны.

Она сознавала, что время уходит,
Уже наступил здесь решающий шанс,
Где участь замужества в мыслях лишь бродит,
Никто не пытался давать ей «аванс».
 
Мари сожалела с большою досадой,
Отныне ей письма писать нет нужды,
А раньше писала с большою усладой,
Простые беседы ей с кем-то важны.

Но поговорить-то ей было и не скем,
Доверить кому-нибудь горе своё,
А горе действительно было столь веским,
Что даже нарушило ей всё житьё.

Уже приближалось прибытье Андрея,
Женитьбы естественно близился срок,
Отца подготовить, стал к сыну б теплее,
Она не смогла сей исполнить урок.

К тому же, ещё одно стало расстройство,
Французский с Николушкой ей изучать,
Ей трудно давалось учителя свойство,
Пришлось иногда ей его наказать.

Она торопилась, она горячилась,
И ставила в угол, повысивши глас,
Бывало, сама вся слезами залилась,
И, как проклиная учения час.

Малыш, подражая рыданиям тёте,
Сам без позволенья шагал из угла,
И, к ней подходя на жалеющей ноте,
Её утешал, вытирая глаза.

Но больше всего доставляло ей горя,
Отца раздражительность, дочку любя,
Такая сложилась в семье её доля,
Он стал к ней жесток, попросту; говоря.

2-5-2б

Ей было обидно, что эта жестокость
Имела особый характер и вид.
По смыслу видна лишь её однобокость:
Унизить и ей нанести круг обид.

Всегда находил он для этого повод,
Не только умышленно дочь оскорбить,
Но доказать и найти веский довод,
Во всём виноватой её обвинить.

Но, кроме того, он в последнее время
Усилил нажим издевательств на дочь,
Навесил на душу ей новое бремя,
Ей в душу вонзил беспросветную ночь.

Приблизил к себе, насколько это возможно,
Подругу её, «секретаршу», Бурьен,
Ведь он обещал, хотя шутка и ложна,
Жениться на ней, как Андрею — взамен.

Коль сын его женится на этой девчонке,
Угрозу свою он исполнит сполна,
Мол, есть, подрастает у нас и мальчонка,
И мама такая ему не нужна.

Однажды, в присутствие дочки Марии
Князь обнял Бурьен с целованьем руки,
Он был в состоянье своей эйфории,
А чувства Марии — настолько горьки.

Она словно вспыхнула демонстративно,
И с гневом поспешно ушла от стола,
Ей за отца стало стыдно, противно,
Она эту нежность понять не могла.

И как бы усилить страдания Маши,
Подруга пошла успокоить её,
И тем, переполнив терпения чашу:
Мария кричать начала на неё.

— Вы гадко и низко, и бесчеловечно,
Используя слабость отца-старика,
Его не жалея, и так бессердечно,
Как хищная птица, летит свысока…

Она не смогла сказать все обвиненья,
Рыдания вновь захлестнули весь гнев:
—Уйдите вы вон, не нужны объясненья,
Противен мне весь этот ваш и напев.

На день другой князь не вымолвил слова,
Но он за обедом всем отдал приказ,
Еду принимать Бурьен будет готова,
Ей первой еду подавать в этот раз.

Когда же буфетчик по прежней привычке
Опять подал кофе, начавши с княжны,
Старик пришёл в бешенство, вспыхнув, как спичка,
«Ему непокорные здесь не нужны».

Он бросил в Филиппа костыль в страшном гневе,
Грозился в солдаты Филиппа отдать,
Прибегнув к последней строжайшей сей мере,
И вновь он на Марью начавши кричать.

— Коль ты оскорблять так позволишь мне деву,
И, если случится всё вновь ещё раз,
Хотя ты мне дочь, прокляну я, как стерву,
И вон со стола, пока здесь ты сейчас!

Прощенья проси у Амальи, подруги…
И, спрятав всю гордость в глубины души,
Она всё терпела семейные муки,
Исполнила волю отца, но — в тиши.

В такие минуты в душе княжны Маши,
Как жертвы, рождалася «гордости месть»,
Хотя испытала и гнев полной чаши,
Она соблюдала приличья и честь.

Она наблюдала отца увяданье,
С трясущейся вечно рукой, головой,
И в ней возникало к нему раскаянье,
А с ним — недовольство к себе и самой.

2-5-3а

В Москве примерно в это время
Стал знаменит француз Метье,
Как модный доктор «сеял семя»
Врача искусство он везде.

Красавцем слыл и был любезным,
Имел внушительный он рост,
И обаяния в нём — бездна,
В общение всегда был прост.

В домах престольного он света
Не только слыл, как спец(и)алист,
Как равный им, «того же цвета»,
Настолько в обществе — «пушист».

И князь наш, сам Болконский старший,
Кто медицину отвергал,
Свои недуги осознавши,
К своей подруге в плен попал.

Он по совету же подруги,
(Она ж француженкой была),
Лечить ему его недуги
Метье на откуп отдала.

Послушавшись её совета,
Он допустил к себе Метье,
Тот стал ему источник света
В его всём старческом житье.

Уже два раза за неделю
Метье вершил к нему визит,
Облюбовал наш доктор «келью»,
И весь «болконский в ней же вид».

Однажды, в именины князя
«Москва взяла в осаду дом»,
Но князь ко многим с неприязью,
Лишил их счастия лишь в том;

Его поздравить с днём рожденья,
А значит нанести визит,
И князь всё утро в раздраженье,
Его во многом тормозит.

Велел он передать Марие,
Чтоб никого не принимать,
Немногих, с кем хозяин в мире,
К обеду только приглашать.

Метье, приехавши уж утром,
Нашёл приличья сделать ход,
Как доктор, княжеское нутро
Вновь осмотреть на новый год.

И совместить всё с поздравленьем,
Отдав ему признанья дар,
И, как «гарант выздоровленья»,
Предстать во цвете божьих чар.

Хотя настал и день рожденья,
Но князь опять с утра — ворчлив,
Ему хватало вдохновенья,
По пустякам найти мотив.

Такое состоянье духа
Княжна познала в нём давно,
Ворчливости, пока до слуха
Оно ещё к ней не дошло.

Обычно это состоянье
Имело к бешенству порыв,
И потому княжна с вниманьем,
Своим обычным пониманьем,
Ждала, как выстрела, тот взрыв.

Но утро, до врача приезда
Благополучным шло концом,
Пока Метье, решив помпезно,
Предстать пред князем «молодцом».

Сначала с кабинета князя
Лишь голос слышен был Метье,
Потом глас князя, неприязни,
Ответным стал в его гневе;.

Потом заговорили вместе,
Послышался какой-то гром,
Дверь распахнулась, как для мести,
Настиг и доктора погром.

Князь в бешенстве кричал ответом:
— Французский доктор, ты шпион,
Будь проклят с Бонапартом светом,
Из дома моего «пшёл» вон!

Спокойно врач, пожав плечами,
К «мамзеле», обратясь, Бурьен:
— Нам не хватало лишь печали
В такой его праздни;чный день.

Князь не здоров: прилив лишь желчи
К его взбалмошной голове,
Приеду завтра — нет уж мочи, —
Во всём уверенный в себе.

А после доктора отъезда,
Позвал к себе он снова дочь,
И вновь на Марью гнева бездна:
— Должна уйти из дома прочь!

Впустила ты ко мне шпиона,
Я список дал, кого впускать,
Метье я сброшу тоже с трона,
Не дам, чтоб нами потакать!

Уже не сможем жить мы вместе,
Ищите вы себе жильё,
Хотя и с одного мы теста,
Но зародилось в вас гнильё.

Хотя бы взял уже вас замуж
Какой-нибудь простак-дурак!
А я один и как бы сам уж,
Век доживу здесь кое-как!

В словах последних, хлопнув дверью,
Позвал Бурьен он в кабинет,
Затих он, недовольный дщерью,
Погас над Марьей белый свет.

2-5-3б

Часа так в два, как раз к обеду,
Собрались гости, шесть персон,
Граф Растопчин, Лопухин — следом,
Пьер, Друбецкой — ему неведом,
И он явился на поклон.

Лопухина племянник, князя,
Его друг, генерал Чатров,
Борис — опять всё в той же связи,
Быть лестно принятым на зов.

Собрались все перед обедом
В гостиной; старомодный стиль,
Который, может быть, прадедом
Сто лет назад с ним вместе жил.

Сидели большей частью, молча,
Кто начинал лишь разговор,
Как будто из себя он, корча,
Судью, событьям приговор.

Болконский — молчалив, серьёзен
Явился в залу, наконец,
Он не остыл и вид был грозен,
«Не виден и на нём венец».

Нет радости от дня рожденья,
Венец счастливого отца,
Вся жизнь его — одно сраженье
Неутомимого борца.

Граф Растопчин нить разговора
Держал один в своих руках,
Меж ними не возникло спора
В высказываемых словах.

Другие изредка, но метко,
Вставляли слово в разговор,
Хозяин сам, но очень редко,
Высказывал какой-то вздор.

Гостей он больше слушал речи,
Как будто слушал он доклад,
На этой их столь важной встрече
Один лишь выражался взгляд:

Неодобренье действий в мире,
Всё хуже делается мир,
Всё тяжелее «все те гири,
«Что давят на народный пир».

Однако, чтоб ни говорилось,
Когда касалось острых тем,
Что к государю относилось,
Рассказчик становился нем.

Опять Наполеон стал темой,
И за обедом всех гостей,
Она, та тема, стала «пленной»
В подаче обществу вестей.

У Ольденбургского владыки,
(Он герцог был в своей стране,)
Наполеон в победном пике
Забрал владения себе.

И о враждебной русской ноте,
По европейским всем дворам,
В тревожной посланной заботе
Так даже и своим врагам.

— А поступает он с Европой,
Как настоящий тот пират,
Шагает он военной тро;пой,
По странам, создавая ад.

Дивишься лишь долготерпенью,
(Дошёл до папы Бонапарт,)
Государей всех ослепленью,
Зарвался и вошёл в азарт.

Низвергнуть хочет гла;ву церкви,
И все боятся и молчат,
Лишь наш — имеет крепки нервы,
Супротив остальных «зайчат».

— Другие, может быть, владенья
Ему сулили вместо них,
Считаю — это ограбленьем,
Амбиций имперских своих.

— Владыка, Ольденбургский герцог,
Спокойно сносит сей разор,
Как лучший выход и для сердца, —
Сказал Борис, вступая в спор.

Протест об Ольденбургском деле
Читал я, — молвил Растопчин:
— В плохой редакции сумели,
Назвать в нём множество причин.

Наш Пьер с наивным удивленьем,
С недоуменьем, бросив взгляд,
Включился в разговор со рвеньем,
Как будто подпустил он яд:

— Не всё ль равно, какая нота,
И как написана она? —
Так молвил Пьер, стряхнув зевоту:
— Коль содержанием — сильна.

2-5-3в

Последовал упрёк мгновенный,
Находчив был граф Растопчин:
— Легко иметь бы слог тот верным,
С такой из множества причин:

Иметь с полмиллиона войска,
Тогда не страшен ноты стиль,
Важна в сим деле только стойкость,
Тогда не важен стиля билль.

— Писак уж развелось так много,
Писать горазды, кроме нот,
Писать и создавать такого,
В законах мой Андрей — оплот.

Беседа оживлялась новым,
Вступившим гостем в разговор,
Чатров сказался быть готовым,
Войти в словесный сей простор.

— Изволили все здесь вы слышать,
Последнем акте на смотру?
Француз, посланник с актом вышел,
Как на враждебную страну.

Он государю неучтиво
Дал отрицательный ответ,
Как гренадёры, так красиво,
И видом всем — непобедимо,
На марше покорили свет.

Не обратил он, мол, внимания,
И ляпнул впопыхах ответ:
— У нас в стране нет понимания,
Какой от маршей будет след.

Мол, пустяки все эти марши,
Главнее, как ведётся бой…
Тем самым, в виде словно шаржа
Ответ послал он наглый свой.

— Дерзки пошли теперь французы,
И у меня был с ними бой, —
Напомнил князь свои все узы,
С врачом, тот поединок свой.

Француз, наш доктор знаменитый,
Он по прозванью — Метье,
Болезнью думал я прибитый,
При мне позволил он себе…

Нахально, необычно, нагло
Наш образ жизни оскорбить,
Мол, стариной она пропахла,
Устроился шпионом жить.

Я раскусил его все козни,
Его из дома выгнал вон!..
Жаль, что не мог я большей казни,
Над ним свершить, мешал закон!

Шампанское подали  следом,
С своих все гости встали с мест,
С Днём поздравляя, ставшим дедом,
Ему воссоздавая честь.

Поздравить подошла Мария,
Но встретила холодный взгляд,
Он не остыл от «эйфории»,
Во взгляде оставляя яд.

Расселись с кофе все в гостиной,
Вновь оживился разговор,
Он полон был всё той же темой:
Война стремилась на простор.

Князь высказал свой образ мыслей
Насчёт предсто;ящей войны,
Они, те мысли всех их грызли,
И на устах людей жили;.

Что войны наши с Бонапартом,
До тех пор в тягость будут нам,
Пока с союзным мы азартом,
Не устраним наш с ними срам.

Австрийцы, немцы — не вояки,
Они — предатели в войне,
Сдаются в плен, как забияки,
А мы за них в войне — вдвойне.

Все нарушают договоры
В снабженье наших армий там,
Одни лишь с ними разговоры,
Но — помогают лишь врагам.

Самим нам нечего соваться
В их европейские дела,
И смертью русских красоваться,
Лишь только слава бы была.

В политике — Восток важнее,
Границы превратить в заслон;
Обуть, одеть себя вернее,
Чем к немцам лезть нам на поклон.

— И где нам воевать с французом! —
Добавил мысль граф Растопчин:
— Мы все пред ними «пляшем юзом»,
Всю жизнь связали с ними в узел,
Должны уйти мы от причин.

Они по жизни — наши боги,
Небесно(е) царство — их Париж,
Костюмы, мысли, как итоги,
Иначе — где же наш престиж?

Вот вы без всяких церемоний,
(Метье же слыл так знаменит),
Его лишили этой доли,
А значит — оказался бит…

А наши барыни, престижа ради,
За ним цепляются ползком,
Со стороны на них всех, глядя,
Они все тронулись умом.

Глядишь на молодёжь всю нашу,
Дубинка им нужна Петра,
Чтоб выбить дурь и всю ту «кашу»,
(Заполнив русским духом чашу,)
От всех французских дел пора.

Молчали, старый князь с улыбкой
Смотрел на графа Растопчина,
Им всем обед казался пыткой,
Кругом маячила война.

— Прощайте, князь, и не хворайте, —
Поднявшись, молвил Растопчин,
— На гуслях в другой раз сыграйте,
Прощай, голубчик, господин!

Князь, удерживая руку,
Подставил целовать щеку,
Поднялись все одной порукой,
Даря прощания ему.

2-5-4

Княжна Мария, сидя в зале,
Внимая толки стариков,
Не понимая, что сказали,
Все думы были лишь о том;

Не замечают ли все гости
Враждебных «подвигов» отца,
Давило даже всё на кости
Почти до самого конца.

Не замечала и вниманья,
Любезности Бориса к ней,
В ему одном лишь пониманье
В теченье этой встречи всей.

Пьер как нарочно задержался,
Уже со шляпою в руке,
В гостиной он с княжной остался,
С добра улыбкой на лице.

— Давно вы знаете Бориса?
— Недавно, был он пару раз;
— За ним я с долей интереса
Наблюдаю и сейчас.

А он вам нравится, простите
За мой нескромный чуть вопрос;
— Да, он — приятен, вы хотите…
Но что за странный ваш опрос?

— Я говорил вам, наблюдая,
Его я так немного знаю,
Он даже тоже в званье — князь,
К нему имею неприязнь.

Он — тоже княжеского рода,
Но обедневший в сей момент,
Он из людей всей той породы,
Что ловят в жизни сантимент.

Приобрести как вновь богатство,
Для молодого ясен путь,
Найти богатых домочатцев,
Войти в семью, на том вздохнуть.

Где есть богатые невесты,
В карьере у него — успех,
Семье воздать немного чести,
Такой за ним плетётся грех.

Он вхож к Курагиным в семейство,
Богатая в нём ждёт Жюли,
Она в нём тоже словно тесто,
Уже подходит для жены.

Он там бывает частым гостем,
На вас имеет тоже вид,
Всё в этом деле очень просто,
Где лучше будет он прижит.

Он выбрал новую манеру,
Пленять всех молодых девиц,
Меланхоличным быть, но в меру,
Не падая пред ними ниц.

— Пошли бы замуж за Бориса? —
Отважно задал он вопрос;
— Сейчас мне всё без интереса,
Какой с меня в том будет спрос.

— Ах, боже мой, граф! есть минуты,
Когда любой мог быть хорош,
Когда всю жизнь связали путы,
И ты живёшь под гнётом нош!

Когда ты любишь человека,
Не в силах ты ему помочь,
Ты в том бессилен, как калека,
Уйти желала бы я прочь!

Уйти, но вот куда — не знаю…—
Заплакала, не всё сказав;
— Я вас, княжна, не понимаю,
Какой вам в тягость в жизни нрав?

— Не знаю, что со мною стало,
Забудьте весь мой груз проблем,
Наверно, жить уже устала,
А, если жить — не знаю с кем!

Исчезла вся весёлость Пьера,
Он стал допытывать княжну,
Какое горе, для примера,
И видит в чём свою нужду.

Она твердила объясненье,
Как горя бо;льшего в ней нет,
Женитьба брата, как явленье,
Потушит меж родными свет.

— Знакомы ль вам здесь все Ростовы,
Что за девица Натали?
Ведь брат мой с ней давно готовы
На узы крепкие семьи!
 
Я знаю, вскоре все Ростовы
Прибудут в свой московский дом,
Как будут брат мой с ней готовы
Вновь основать здесь свой роддом.

— Как смотрит ваш отец на дело?
Качанье головы — в ответ;
Стремленье к свадьбе закипело,
Дадите вы какой совет?

Что за девица, та Наташа,
Умна ли и какой в ней нрав,
И будет ли ему «вся наша»,
Когда уже женою став?

Ведь он же многим всем рискует,
Вступать без воли князя в брак,
Он счастье новое смакует,
Отец, похоже, станет враг.

Хотела б с ней свести знакомство,
Желаю я её любить…
Не одобряю вероломство,
Чтоб счастье сына загубить.

Пьер был в ответе осторожен:
— Неведом нрав мне, как жены,
Вопрос ваш, в принципе, так сложен,
В семье как ей себя вести?

Одно скажу я про невесту,
Обворожительна она,
А будут ли друг другу к месту,
Как муж-жена одно есть тесто,
Покажет жизнь потом сполна.

Княжна пообещала Пьеру
С невесткой сблизиться всерьёз,
И супротив принять все меры,
Отца отвадить от угроз.

2-5-5а

Его женитьба на богатой
В столице явно сорвалась,
Он, неудачею объятый,
И, на расходы не скупясь;

Избрал Москву вновь для сраженья,
Завоевать сердца невест,
Богатых и без пораженья,
Найти себе в миру; насест.

Он колебался сделать выбор
Меж двух достаточных невест,
Болконской Марьей в этот «табор»,
И тем воздав отважный жест.

Но, несмотря на некрасивость,
Влечёт Бориса и Жюли;
Но в Марье всё же есть стыдливость,
К ней намеренья не зажгли.

Свиданье с ней на именинах,
Вести о чувствах разговор,
Открыв невзрачную картину,
Ответом был какой-то вздор.

Жюли, напротив, с уваженьем,
С охотой рада встрече с ним,
И даже с неким униженьем
В беседах — небольшой интим.

В семье по смерти ро;дных братьев,
Она — наследница одна,
Ей не хватало только счастья,
Чтоб стала чья-нибудь жена.

Хотя была и некрасива,
Но думала, что хороша,
Как привлекательная дива,
Своим богатством лишь всегда.

Чем становилася старее,
Тем больше разных всех мужчин,
Общались с нею всё наглее,
Богатый не внимая чин.

И, ничего не обещая,
Обеды, встречи, вечера,
Они их нагло, посещая,
Не могли ещё вчера;

Когда ей было лишь семнадцать,
Боялся ездить каждый день,
Себя не связывать, стесняться,
В её лишь превратиться тень.

Их дом в Москве всю эту зиму
Гостеприимным самым слыл,
Давалось всем в округе диву,
С каким размахом дом весь жил.

В нём, кроме вечеров, обедов,
Сходилось общество мужчин,
Свои в нём забывавших беды,
И даже забывавших чин.

Где ужин был в двенадцать ночи,
Беседы длились аж до трёх,
«Её им лишь бы видеть очи»,
Таких стареющих дурёх.

Не было бала иль гулянья,
Где не бывала бы Жюли,
Где всех всегда своё вниманье
Ей уделять бы не смогли.

К ней привлекали туалеты
Из самых модных по Москве,
В общенье «пела всё куплеты»,
Как жизнь течёт её в тоске.

Не верит ни в любовь, ни в дружбу,
Ей радости не нужен свет,
Отпеть по ней мечтает службу,
Не видеть больше мерзкий свет.

Она усвоила манеру
И в разговорах жалкий тон,
Утратившей свою «карьеру»,
Кто раньше был в неё влюблён.

Обманутой в своих надеждах,
Разочарованной во всём,
Как тающий покров тот снежный,
И оказавшаяся в нём.

Хотя такое не случалось,
Она смотрелась таковой,
И даже ей самой казалось,
Что в жизни много растерялось,
Она всегда «держала бой».

Её такая меланхолья
Не доставляла ей помех,
С «друзьями» принимать застолья,
В кругу мужских её утех.

Так каждый гость, усвоив нравы,
И, угождая ей во всём,
Уже имел на это право,
Любить, «купаться» в доме том.

Но были молодые люди,
В числе которых слыл Борис,
Вникал кто глубже в эти блудни,
Имея каждый свой каприз.

Жюли им не жалела время,
Интимных ве;денья бесед,
Со ссылкой на людское бремя
И в жизни произшедших бед.

Всем предпочла она Бориса,
В судьбе он был ей, как родня,
Он тоже жертва был каприза,
Беда его была близка.

Все утешения их дружбы,
Какие предложить могла,
Какие им обоим нужны,
Она ему и создала:

Альбом открыла свой, как другу,
Нарисовал он ей в альбом,
Два дерева как бы в «поруку»,
Дающие друг другу кров,
И надпись на рисунке том:
«Деревья сельские, ваши тёмные
Сучья стряхивают на меня
Мраки меланхолии»

2-5-5б

В альбоме том, в другом же месте
Гробницу он изобразил,
И надпись вот под ней поме;стил,
Всех чувств восторг Жюли сразил:

«Нам наша смерть и есть спасенье,
Она спокойная всегда,
Но от страданий нет терпенья,
Убежища нужны когда».

Сразил он наповал подругу,
В ответ лишь молвила слова,
Из книги, взятые для друга,
Ему звучащи(е), как хвальба:
«Есть что-то бесконечно
Обворожительное в улыбке
Меланхолии»!

И далее:
«В тени есть этот лучик света,
Печаль с отчаяньем храня,
Луч утешенья от запрета
Нам дарит этот свет всегда».

Ответ Бориса был в стихах:
«Любая пища вместе с ядом
Губительна нам для души,
А ты, где мое счастье рядом,
О, меланхолия, ко мне приди;

Приди и утеши все муки,
Развей уединенья мрак,
Быть вместе — сладостные звуки,
Вонзи в возможный наш очаг».

Жюли на арфе для Бориса,
Ноктюрны, где живёт печаль,
Играла с долей интереса,
В душе, застрявшая, как сталь.

Борис читал вслух «Бедну(ю) Лизу»,
С волненьем, с возбужденьем чувств,
Тем самым «открывая визу»,
Что он к ней чувствами не пуст.

Борису в помощь в дом невесты
Уже включилась даже мать,
Подруги стали мамы вместе,
Успеха делу чтоб придать.

Небескорыстна эта дружба,
Ей надо было всё узнать,
Что за приданое ей нужно,
Что за Жюли им могут дать.

Достойные невесты дары
Даны в приданое Жюли,
Ей заменяющие чары,
И красоту ей, как жены.

В нём оба пензенских именья,
Нижегородские леса,
И мать по воле проведенья,
И с нежным чувством умиленья
Расточала голоса.

— Ах, как прелестна ваша дочка,
Борис всё хвалит весь ваш дом,
Семьи достойная, как почка,
Восполнить род семьи потом.

Всё время, напевая сыну:
— Я привязалась так к Жюли,
Мне — дочь, я вижу всю картину,
 Тебе — невеста для любви.

И как её мне жалко маму,
Она там, в Пензе всё одна,
Я помогать с Жюли вам стану,
Маман Жюли — уже стара.

Смеялся кротко над мамашей,
С простою хитростью её,
Считая все именья — наши,
С ней предстоящее житьё.

Жюли давно ждала момента,
Как «обожатель» сей, Борис,
Отбросив мелочь сантиментов,
Добьётся в чувствах перевес.

Принять готова предложенье;
Но, сознавая женский вид,
Питал, возможно, отвращенье,
Ей, тайно нанося обид.

Его пугало состоянье,
Отречься в жизни от любви,
(В ней даже нет и обаянья,
А он — с мужским всем обладаньем),
Зачем смешение крови?

Теряет попросту он время,
Там пропадая каждый день,
Но каждый день висело бремя,
С себя всех чувств «отбросить тень».

Он всё откладывал на завтра,
Но, глядя на весь женский лик,
Влезала в душу снова травма,
Душе противен весь обли;к.

Но мысль о бедности их рода,
И в нём богатство возродить,
Им двигала на поиск «брода»:
Себя ей просто предложить.

Она всё понимала тоже,
Потуги отпрыска князей,
Как говорится «лезть из кожи»,
Иметь богатство вместе с ней.

Её сверлила мысль всё время,
Она противна же ему,
Богатство скрасит это бремя,
Коль дань отдаст он лишь уму.

Но тотчас самообольщенье,
Что он застенчив от любви,
Ей доставляло утешенье:
Что — быть смешению крови!

2-5-5в

Ей надоело ожиданье
И раздраженье брало верх,
Когда богатством обладанье
Заставит взять «на душу грех».

Ей сделать, всё же, предложенье,
Ведь ей уже — под тридцать лет,
Другое изыскать решенье,
Уйти от одиноких бед.

Кончался отпуск у Бориса,
А он застенчив также был,
В противовес его каприза,
Другой поклонник вдруг ожил.

Такой же, как и он, искатель,
Богатых, выгодных невест,
Небезызвестный прожигатель,
Богатый ищущий насест.

В гостиной «старческой» невесты,
Повеса, хлыщ, тот Анатоль,
Пытается занять то место,
Нанося Борису боль.
 
Жюли, оставив меланхолию,
Вдруг стала очень весела,
И всё вниманье к Анатолию
Невесты чувства отдала.

Тогда сказала мама сыну:
— Соперник преградил весь путь,
Я всю заметила картину:
Ты, сын, намерился уснуть!

Остаться в дураках и даром
Весь потерять и месяц, труд,
С меланхолическим угаром,
Когда уже «съел соли пуд».

Но видеть все её именья
В руках пройдохи, игрока,
Ему что, не хватало рвенья
И он валяет дурака;

Когда плывёт богатство в руки,
Сбывается его мечта,
Сказать лишь «да», и — прочь все муки,
Простить не сможет никогда!

Приехал с твёрдым намереньем
Стать мужем, наконец, Жюли,
В словах признаться, к сожаленью,
Что долго чувства так росли.

С беспечным и весёлым видом
Подруга встретила его,
Не придавая вид обидам,
Как будто не было всего:

Наедине бесед интимных,
Балов, обедов, вечеров,
И расставаний вновь обидных:
Ещё как будто не готов.

Она поведала Борису,
Как весело прошёл весь бал,
И в пику, как его капризу,
Курагин с нею танцевал…

Забыв о цели он приезда,
Ей говорить лишь о любви;
Она: «Когда ваш день отъезда,
Дела ли все свершили вы»?

В ответ хотел сказать ей колкость,
Но он, опомнившийся, вдруг,
Как дипломат, явил всю ловкость,
Сломить всю гордость у подруг.

Но, не достигнув нужной цели
И даром растеряв весь труд,
Вновь с пораженьем в женском деле,
Его нигде и не поймут;

Остановился на полречи,
И, к долу опустив глаза,
«Убить противника картечью,
Последним средством, как гроза;

Но, чтоб ему совсем не видеть
Уже столь гневного лица,
И вновь её бы не обидеть,
Не ждать позорного конца»;

Он молвил тихо и спокойно:
— Пришёл, однако, не за тем,
Мне будет вечно очень больно,
Уже рассориться совсем…

Он стать намеривался нежным,
Но, встретив вдруг такой вопрос,
Он раздражён и стал, как прежним,
Как для любви он не дорос.

О женском он непостоянстве,
Сказал: «Как женщины легко,
Как будто в состоянье пьянства,
Всю грусть на радость их лицо;

Своё меняют настроенье,
Всегда лишь только от того,
Кто с кем, какое увлеченье,
Для танца предпочла кого.

Звучали словно оскорбленье
Бориса дерзкие слова,
Её же дерзкое в том мненье
Звучало: «Я во всём права».

— Для нас нужно разнообразье,
Один и тот же нам партнёр,
Нам надоест, как наказанье,
Как женский ношенный убор.

В ответ хотел сказать ей колкость,
Но он, опомнившийся, вдруг,
Как дипломат, явил всю ловкость,
Сломить всю гордость у подруг.

И, не достигнув нужной цели,
И, даром растеряв весь труд,
Вновь с пораженьем в женском деле,
Его нигде и не поймут.

Остановился на полречи,
И, к долу опустив глаза,
«Убить противника картечью,
Последним средством, как гроза»;

Ему совсем чтобы не видеть
Уже столь гневного лица,
И вновь её бы не обидеть,
Не ждать позорного конца;

Он молвил тихо и спокойно:
— Пришёл я вовсе не за тем,
Мне будет вечно очень больно
Уже рассориться совсем…

Ему бы продолжать всё дальше
И быть уверенным во всём,
Он поднял взгляд: «Напротив, раньше…
Я вами… и мы вновь вдвоём»…

Исчезло вдруг всё раздраженье,
Её просящие глаза,
С каким-то жадным устремленьем,
И даже брызнула слеза…

— Вы знаете мои к вам чувства…
Я не решался их назвать…
«Когда мне с нею будет грустно,
Я встреч смогу с ней избежать», —

Он так подумал в это время,
Уже планируя с ней жизнь:
— Я буду избегать всё бремя,
Она — как вечная болезнь!

Жюли предстала вдруг другою;
И эти скромные слова,
Ей обещали жизнь, ликуя,
У ней кружилась голова.

Теперь она — не одинока,
Лицо сияло торжеством,
Его заставила, однако,
С учётом с ним уже родством;

Ей повторить слова желанья,
Слова лишь только к ней любви,
И — невозможность расставанья,
Как самой преданной родни.

Они уже имели планы
Иметь в столице с блеском дом,
Залечивая все их раны,
Готовя свадьбу и «роддом».

2-5-6а

Граф Илья Андреич с Наташей и Соней,
В конце января уже прибыл в Москву,
Они поселились не в свой, а в сторонний,
Московский их дом нагонял им тоску.

Графиня была всё ещё нездорова,
В Москве долго быть не входило в их план,
И дом был не топлен, другая опора
Была там, в Престольной, как временный стан.

Они разместились у бывшей знакомой,
Гостями им быть предлагавшей давно,
Всё той, Марьи Дмитривны, неугомонной,
Словами стрелявшей во всех озорно.

В Москву каждый день ждали князя Андрея,
И много других у них было в ней дел,
Ведь свадьба с Наташей, всё медленно тлея,
И каждый из них её ждал и терпел.

Продать подмосковную им было нужно,
Приданое тоже нужно; закупать,
И старший Болконский в Москве — очень важно
Наташу, невестку ему представлять.

Уже поздно вечером сани Ростовых
Вкатили в Конюшенный, к Марье во двор,
Замёрзших, голодных, на всё как готовых,
Забраться в любые, но тёплых бы нор.

Одна жила Марья, дочь выдала замуж,
На службе все были её сыновья,
В Москве повелось уже и стало так уж,
Что Дмитревна Марья в домах, как своя.

Ведёт себя смело и громко повсюду,
И режет всю правду, не ведая чин,
Людей упрекая за страсти их к блуду,
Особенно явно отдельных мужчин.

За всякие слабости и увлеченья…
В хозяйство по дому вникает с утра,
В остроги и тюрьмы своим посещеньем,
Где были у Марьи, как тайна, дела.

Приём посетителей разных сословий,
Потом, следом, сытный и вкусный обед,
Всегда за обедом — одно из условий:
Гостей пару пар — оставляли свой след.

С обедом покончив, бостон на примете,
Ведь надо же чем-то занять и гостей,
А на ночь — газеты и книги в почёте;
Её посещения знатных людей.

Ещё не ложилась, когда вдруг в передней
Раздался, знакомый ей, скрип всех дверей,
Ростовы с мороза, в час поздний, вечерний
Ввалились к Марие, неждавшей гостей.

Мария в очках, всегда с носа свисавших,
В дверях залы, стоя со строгим лицом,
Встречала замёрзших, голодных, несчастных,
Входящих нежданно в её тёплый дом.

По виду её можно было подумать,
Она всех приезжих, что выгонит вон,
Однако, напротив — как их приголубить,
В ней гостеприимный рождался лишь тон.

Тон строгий, но дельный — давать приказанья,
Как лучше ей всех поместить в дом гостей,
Как их отогреть, устранив замерзанье,
И всё, удивляясь взросленью детей.

— Ах, как пополнела и похорошела,
Наташу к себе, притянув за капор,
Когда же ты вымахать так-то успела?
А Соня! — ну девицы, прям на подбор!

Замёрз небось, — к графу она, обращаясь:
— Счас ромом и чаем тебя напою,
Граф еле с мороза, с трудом раздеваясь,
Как будто иссякли все силы в бою.

Когда все, раздевшись, пришли уже к чаю,
Она целовать начала; всех подряд:
— Душою я рада, вас всех привечаю,
Давно пора вам бы свершить сей обряд.

Теперь слушай меня, — обратившися к графу:
— И кто нужен завтра так срочно — Шиншин,
Михайловна с сыном, «подвергнутым штрафу»,
Он женится за «неименьем мужчин».

Безухова Пьера, и он здесь с женою,
И он от жены здесь богатый беглец,
Она прискакала за ним той же порою,
Не хочет терять, как супруги венец.

А барышень завтра свожу я к Иверской,
Затем к Обер- Шельме, где центр всяких мод,
А нынче вся мода становится мерзкой,
Любая красотка от мод — как урод.

Твои как дела, граф, подался ты в город,
Что вдруг ты у нас здесь в средине зимы,
Соскучился, видно, москвич ты же родом,
Ты сам — коренной житель старой Москвы.

2-5-6б

— Всё вдруг подошло, — молвил граф в оправданье:
— И тряпки нужны и домишки продать,
С продажей домов тех у нас — запозданье,
Давно надо было дома те изъять.

Вот, ежели будет у вас ко мне милость,
Я в Марьино  съездил бы лишь на денёк,
Девчата мои с вами будут лишь малость,
Пока совершу я так нужный бросок.

— Добро, дорогой, у меня будут целы,
Я стану для них — Опекунский совет,
Свои у нас с ними есть женские цели,
Такой будет мой, тебе в помощь, ответ.

На день другой им обещала Мария,
Наташа и Соня, как женский состав,
Своей неотъемлемой целью имея,
Поскольку же обе невестами став;

С утра, во главе вездесущей хозяйки,
Наряды отправились им выбирать,
К тем самым модисткам, «закручивать гайки»,
Наряд выбирая, «умела нажать».

При виде Марии, Шальме; её знала,
Боялась вступать с ней в коммерческий спор,
В убыток себе она ей уступала,
Лишь бы поскорее кончать разговор.

Заказ на приданое принят успешно;
Вернувшись, позвала Наташу к себе,
Она не могла просто жить так беспечно,
С ней не говорить о её вновь судьбе.

— Ну, я поздравляю, удачнейший случай,
С таким женихом, ко всему молодцом,
По-моему, выбор твой — самый из лучших,
Он будет прекрасным и мужем, отцом.

Наташа краснела от слов сих похвальных,
Она польщена похвалой жениха,
Неужто конец будет мыслям печальным,
И сбудется днями её в том мечта!

— Должна упредить тебя я в этом деле,
Старик не желает, женился чтоб сын,
Андрей не дитя, чтоб они не посмели,
Жить, как отец, жизнь проживший один.

Однако, входить в семью супротив воли
Отца, как-то не очень-то хорошо,
Ты мирно, любовно играй свои роли,
Старик — он отходчив, и — всё бы прошло.

Наташе было; неприятно, молчала
На весь добросовестный Марьин совет,
Она это всё знала, не одобряла
Вмешательство Марьи в её «белый свет».

— Я знаю давно твоего-то Андрюшу,
И Машеньку знаю, золовку твою,
Она так мечтает о встрече, всю душу
Вложила в семейную с папой борьбу.

Сама она рада так вашему счастью,
Она в этом плане — противна отцу,
И ссора с отцом, и её в том участье,
Возможно, приводит упрямство к концу.

Ты завтра поедешь с отцом для знакомства,
Как твой-то приедет, а план ваш готов,
Желанье рожать своим семьям потомство,
Всегда пополнять графский, княжеский дом.

2-5-7а

На день другой советом Марьи
Ростовы нанесли визит,
Врасплох Болконских всех застали,
Граф помнил князя ряд обид.

Ему всё памятна та встреча,
По ополченью всем делам,
Когда он вежливою речью,
К обеду князь был графом зван.

В ответ на выговор нарвался,
За недостачу всех людей,
И «оскорблённым» он остался,
Непониманием идей.

Наташа в праздничной одежде,
Напротив, бы;ла весела,
Она всё думала, как прежде,
Она останется мила.

Она на все готова жертвы,
Она готова всех любить,
Как будто берегла все нервы,
С семьёй Андрея мирно жить.

Полушутя, полусерьёзно:
— Ну, господи благослови, —
Так молвил граф, входя помпезно:
— От прошлых встреч нас защити.

С докладом о приезде графа,
В прислуге всплыл переполох,
Наш граф боялся снова «штрафа»,
Что князь останется к ним глух.

Но в ожидание приёма,
К ним вышел главный их лакей,
С лицом, «сверкающим от грома»,
Любого даже зверя злей.

Безжалостным и грубым тоном
Принёс враждебную он весть,
Как колокольным словно звоном
Внедрилась в душу графа месть.

Принять их князь сейчас не может,
Княжна лишь просит их к себе,
«Мамзель» Бурьен им здесь поможет,
И как бы выручит в беде.

Она особенно учтиво
С улыбкой встретила гостей,
Они казались ей, как диво,
В попытке выглядеть смелей.

К княжне направились все вместе,
Княжна с испуганным лицом,
Ждать не могла, сидя на месте,
Навстречу шла почти бегом.

Пытаясь тщетно быть радушной…
Свой на Наташу первый взгляд,
Казался Нате, как натужный,
В неё, как выпущенный яд.

Княжну всю охватила зависть
К её природной красоте,
Она почуяла в ней кладезь
Добра, любви в её судьбе.

Была напугана, как фактом,
Князь криком дал княжне понять,
Пренебрегая даже тактом,
Он не желает принимать.

Княжна осталась на распутье,
Князь отдал ей всю тяжесть дел,
Ей проявить всё надо чу;тье,
Князь на неё взвалить посмел.

Боязнь одной принять Ростовых
Ещё нависла над княжной,
Но ради брата стать готова,
С отцом вступить в неравный бой.

Решилась смело на поступок,
Но опасалась, старый князь
Не сможет вытерпеть уступок,
И совершит любую «грязь».

— Вот вам, княжна, моя Наташа, —
Представил граф свою ей дочь,
Она, быть может, станет вашей,
Мы оба с ней совсем не прочь.

Я очень рад знакомству с вами,
Мне жаль, что князь ваш нездоров,
Что принимаете нас сами,
Я — граф Ростов, всегда готов.

Имею к вам, княжна, я просьбу,
Позвольте мне покинуть вас,
Но, ненадолго, как бы в дружбу,
Я возвращусь уже чрез час.

Ростов придумал эту хитрость,
Дать женщинам поговорить,
Наташа, не теряя гордость,
Осталась, чтоб узнать с кем жить.

Себя считала оскорблённой,
Ей стало стыдно за него,
Но взглядом смелым, недовольным,
И не боится ничего.

Бурьен мешала разговору,
Но, несмотря на жёсткий взгляд,
Княжна своим враждебным взором
Ей посылала «явный яд».

Покинуть комнату их встречи,
Установить родство их душ,
Обеим важен тон их речи,
Любой свидетель был им чужд.               

2-5-7б

Наташа и не ожидала
Такой холодный ей приём,
От унижений грустной стала,
С княжной, оставшися, вдвоём.

Она считала оскорбленьем
И весь «устроенный приём»,
И очень странным настроеньем,
И необычным поведеньем
Самой княжны в приёме том.

Как будто делалась им милость,
Ей не понравилась княжна;
Что не ждала, то и случилось,
Дурной, притворною была.

Шаги слышны вдруг торопливо,
И отворилась в «келью» дверь,
Сам князь, казалось, чуть стыдливо,
Свою решил наведать дщерь.

Опомнившись, доверив дело,
С ним не согласной всем княжне,
Решил сорвать всё «шагом смелым»,
Продолжить — с ними быть в вражде.

Явился в неприглядном виде:
В халате, в белом колпаке,
Всем нанести ещё обиды,
«Сыграв на грубой столь струне».

— Сударыня, прошу, графиня,
Прошу вас извинить, не знал…
«Без галстука, зашедши, в виде»,
Возможно, всех я напугал.

Княжна напугана всех боле,
Какой с неё и будет спрос,
Отец нанёс ей столько боли,
«До самых нежных ей волос».

Бурьен пыталась нездоровьем,
Сей князя оправдать приход,
Не встретил сам, «так он с любовью
Решил исправить свой подход».

Княжна с Наташей, стоя молча,
Не смея, высказать свой гнев,
(Нашла на встречу просто порча),
Всем видом, как обледенев;

Чем больше женщины молчали,
Тем хуже мысли о другой,
Им просто вновь, как помешали,
Сказать друг другу план весь свой.

Когда вернулся граф, Наташа,
Умышленно создала вид,
«Они с княжной, что съели кашу,
И был прекрасный аппетит».

На самом деле в ту минуту
Разлилась ненависть к княжне,
Устроившей ей эту смуту,
В её, на жизненной судьбе.

Ни слова об её Андрее;
На самом деле, между тем,
Княжна мечтала в той же теме
Блеснуть разборкой всех проблем.

С досадой, видя положенье,
Мешала ей «мамзель» Бурьен,
Потом отец «влез в их сраженье»,
И вновь беседе — словно плен.

Когда граф выходил из зала,
Княжна, улучив сей момент,
К себе Наташу подозвала,
И, тяжело вздохнув, сказала:
— Мне надо дать вам лишь совет:

Я рада, что нашёл брат счастье…—
Но, чувствуя в словах обман,
Замолкла, не сказав и части…
Силён отцовский был «таран».

Наташа, чувствуя неправду:
— Я думаю теперь, княжна,
Что встреча нанесла нам травму,
И — продолжаться не должна…

С большим достоинством Наташа,
Холодный ей вернув ответ,
Наполнена досадой чаша,
Терпенье вырвалось на свет.

- Ах, что сказала, натворила!
И в горле вдруг застрял комок,
Уже на слёзы всё давило,
Навис над ней злосчастный рок.

Она сидела и рыдала,
Крутилась Соня вдруг неё,
Она над нею хлопотала,
Она её и целовала
За неудачное «житьё».

— О чём и что до них за дело?
Уладится и всё пройдёт;
— Обидно мне, ведь я хотела
С княжной сломать отцовский лёд.

— Наташа, ты — не виновата,
Мне тоже трудно было ждать,
Опаснее любви утрата,
Успеешь ты женою стать.

2-5-8а

Заботы Марьи об Ростовых
Не ограничились жильём,
Она для них искала новых
И дел, и развлечений в том:

Забыть все «прелести» их встречи
С Андрея, княжеской роднёй,
И потому в тот самый вечер,
Культурный «предложила бой».

Развлечься, оперу послушать,
Увидеть весь московский свет.
Себя подать других не хуже,
И отойти от всяких бед.

Когда Наташа вышла в залу,
Готовая всех покорить,
То, как обычно, поначалу,
Ей в зеркале себя сравнить;

Сей женский атрибут контроля,
Вновь убедиться в красоте,
Как выступить на поле боя,
Добыть победу вновь себе.

Ей зеркало дало всю правду:
«Ах, все же, как же — хороша,
Хотя и грустно, но браваду,
Должна держать я до конца.

Как было бы мне с ним чудесно,
Здесь быть с ним вместе, не одной,
Душа бы пела нашу песню,
Давая ей, себе покой.

Прижалась я б к нему всем телом,
Смотрел бы только на меня,
И иногда, в порыве смелом
Обнять и поцелуй даря.

Любить и ничего в том боле,
И не нужна его семья,
Ежели столько в душу боли
Заместо счастия внесла.

Забыть на время было б лучше,
Не думать просто мне о нём;
Но слёзы возникали тут же.
От зеркала мы отойдём.

Как может Соня так спокойно
Любить и терпеливо ждать,
(Глядя на Соню вновь достойно,)
Как урожай потом собрать».

Пока везла их всех карета,
Росло в ней чувство всё любви,
Мельканье фонарей от света,
Не думать ей не помогли.

Росло опять в ней чувство грусти,
Не помнила  поездки цель,
Замкнувшись на своём лишь чувстве,
Она «садилась всё на мель».

Мир забытья и безразличья,
Уже ей стало всё равно,
Все эти знаки здесь отличья,
Ей только нужно лишь одно.

Визжа колёсами по снегу,
Вот, наконец, театр и сам,
И лошадям дань о;тдав бегу,
Все устремились по местам.

Уже слышны музы;ки звуки,
Места заполнены у лож,
И плечи голые, и руки
На блеск богатств у дам похож.

Завистливым на Нату взглядом,
Обволокли и сотни глаз,
И Соня тоже с нею рядом
Внушала «зависти багаж».

Всеобщее на них вниманье
Заметно стало им, двоим,
С Москвой надолго расставанье
Явилось завистью и к ним.

Наташа привлекала взгляды
Ещё и даже потому,
Что все давно их знали тайны,
Невеста — кто, жених — кому.

Победным обернулся вечер,
Была особо хороша,
Все взгляды словно праздник встречи
Наташа на себе нашла.

Благодаря её волненью
И полной жизни красоте,
И равнодушьем к окруженью,
И лишь о будущей мечте;

Смотрела чёрными глазами
На разноцветную толпу,
Облокотившися руками,
На бархатную всю рампу;.

Девицы с высоты их ложи
Всё узнавали много лиц,
Всё также, как самих их тоже,
Ведь взорам не было границ.

2-5-8б

— Смотри, а вот Жюли с Борисом,
И сразу видно, он — жених;
С проснувшимся в ней интересом,
Наташа разглядела их.

Жюли! На толстой красной шее,
Обвисшей цепью жемчугов,
С счастливым видом, «всех беднее»,
В кругу завистливых врагов;

Сидела со своей мамашей,
А сзади них — её Борис,
На ней наряд — ну, словно каша,
Главой своей над ней завис.

Бросал свой взгляд он на Ростовых;
«Наверно, молвит про меня,
Интимных чувств, своих он, новых,
Ей расточал, «Жюли любя».

А сзади них в зелёной токе,
Счастливый излучая вид,
Хотя и в старческом потоке,
Но, находясь в здоровом соке,
Бориса мама там сидит.

Наташа «обнимая» залу,
На партер устремила взгляд,
Вниманье привлекало глазу
Часть интересных сценок ряд.

В самой средине, пред партером,
На рампу оперши;сь спиной,
Стоял сам «Долох(ов)» под прицелом»,
И окружённый был толпой.

С зачёсанной копной, огромной
Курчавых чёрных всех волос,
Костюм на нём персидский модный,
Казался видом, как колосс.

Стоял на всём виду театра,
Вокруг теснилась молодёжь,
Как памятник, живая мантра,
И от него чего-то ждёшь.

Смеясь, граф, подтолкнувши Соню,
Мол, прежний обожатель твой,
Стремясь развеселить тихоню,
На самом деле, шуткой злой.

— Откуда взялся сей вояка,
Где он всё время пропадал?
— В его характере — лишь драка,
И славу тем себе создал.

Шиншин, как постоянный житель,
Знал всё, конечно, обо всех,
Кто с кем, какая, где обитель,
Ответ дал графу, как успех:

— Служил сначала на Кавказе,
Бежал он в Персию-страну,
Карьеру сделал в этой связи,
Министром стал он там, у князя;
А репутацию свою

Поднял убийством брата шаха;
С тех пор он в звании — герой,
И здесь, без всякого там страха
Он подтверждает статус свой.

По нём с ума девицы сходят,
Клянутся им, его зовут,
Он и Курагин верховодят
Всей молодёжью у нас тут.

Вошла красивая вдруг дама
В соседний с ложей бенуар,
Затмив собой всю панораму,
Природный обнажая дар.

С косою толстой и богатой,
С плечами белыми, как свет,
И, жемчугами вся объятой,
Всех взглядов, оставляя след.

Внезапно дама оглянулась,
И с графом встретился их взгляд,
Ему кивнула, улыбнулась,
И, излучая словно яд;

Труда не стоит догадаться:
Безухова Элен была,
И, не желавшая расстаться
Со странным мужем в те года.

— Давно в Москве вы, здесь, графиня? —
Не смог смолчать и старый граф,
Её давно он, здесь не видя,
Спросил как будто уплатил он штраф.

— Приду, приеду непременно,
Чтоб ручку лишь поцеловать,
В Москве я с дочками време;нно,
Привёз их свету показать.

У нас ваш муж бывал так часто,
Он тоже с вами здесь, в Москве?
— Он здесь, но не пришёл напрасно…
Не терпит опер он в родстве.

— Как хороша, — сказал Наташе;
— Влюбиться можно, — был ответ:
Нет здесь, средь всех, её и краше,
В Москве такой, как Элен, нет.

Замолкли звуки увертюры,
Открылась сцена во-всю ширь,
И звуки пения с натуры
Заполнили сей светский мир.

В объятьях грубых декораций
Неслись со сцены голоса,
Гремел навстречу гром оваций —
Успеха опер — полоса.

2-5-9

Ей после деревни и в том настроение,
Наташе казалось всё странным, дико;,
Она не могла выносить это пение
И музыку слушать далось не легко.

Ей виделась лишь одна фальш декораций,
И странно наряженных певших актрис,
И ей непонятных за пенье оваций,
На сцене всё слито, как в общий абрис.

Она знала, что всё не могло быть иначе,
В душе становилось смешно, даже стыд,
Смотрела на зал, найти той же отдачи,
Но зал, как назло, представлял другой вид.

Где зал, обнажённых по пояс, всех женщин,
И строго одетых по моде мужчин,
С актёрами будто бы был, как повенчан,
На их, не взирая богатство и чин.

Она постепенно, по мере их пения,
Начав уже быть в состоянье том,
Какого-то странного с ней опьянения,
Когда вдруг вниманье теряется в нём.

Смотрела и думала, странные мысли,
Бессвязно мелькали в её голове,
Они на ней тяжестью глупости висли,
А опера двигалась где-то во сне.

То ей вдруг хотелось вскочить на ту сцену,
Самой пропеть арию вместо актрис,
Себя предложить вместо них, на замену,
И будто как занавес в центре завис.

В одну из минут, между паузой пенья,
И по ковру партера, в той стороне,
Где ложа Ростовых, «набравшись терпенья»,
Всё воспринимала уже, как во сне;

Шаги запоздавшего вдруг зазвучали;
«Вот — это Курагин,» — промолвил Шиншин,
Сестрица улыбкою брата встречала,
Наташе понравился облик и чин.

Повеса шагал по просторам Большого,
И должность имел, и достаточный чин,
Красавец мужик, видно братца родного,
Уже адъютант среди многих мужчин.
 
С учтивым и самоуверенным видом
Он шёл мимо ложи ростовских девиц,
При виде его все склонялись к обидам,
Что этот мужчина не их будет принц.

Хотя сцена вся пела чудным звучаньем,
Шёл не торопясь, издавая звук шпор,
И сабля болталась на нём в наказанье,
Что должен носить на себе, как укор.

К сестре подошёл и, взглянув на Наташу,
И он, наклоняясь, что-то тихо спросил,
Мотнув головой, в её сторону даже:
«Мила, так мила!» — для себя уточнил.

Прошёл в первый ряд и сел подле друга,
Конечно же, другом был «персов» герой,
Друзья одного были с ним круга,
Ему Анатоль слыл, как верный пёс свой.

В антракте Борис пришёл в ложу Ростовых,
Его поздравляли с вступлением в брак,
В ответ — приглашение, быть им готовым,
На свадьбу его прибыть в новый очаг.

Курагин в антракте, конечно же, с другом
Стояли у рампы, направив свой взгляд,
На ложу Ростовых, и жадной натугой
Ему говорил что-то долго, подряд.

Как женщина, и не лишённая лести,
Она твёрдо знала, что шёл разговор,
Её, награждая возможною честью,
Её красоте дать мужской приговор.

Как женщина, очень довольна сим «ядом»,
Мужчин привлекает всегда красота,
И это тщеславное чувство отрады,
Из них не изъять никому, никогда.

Чтоб виден был профиль, она повернулась,
Был самым красивым её этот вид,
При этом над ними ещё усмехнулась,
Улыбка всегда красоту сохранит.

Уже пред началом в нём нового акта,
Театр «озарил» посещеньем сам Пьер,
И бесцеремонным всем видом и тактом,
Он в первых рядах «оседлал» в нём партер. 

Ещё пополнел, и лицо было грустно,
Но, всё же, остался рассеянный вид,
В душе от всей жизни так сделалось пусто,
По ряду постигших его всех обид.

К нему устремился дружок его бывший,
По прежним совместным, «медвежьим» делам,
Спасён был папашей, едва уцелевший,
В столице устроивший дерзкий «бедлам».

Он стал говорить что-то, глядя на ложу,
Давно эта ложа сводила с ума,
От вида Наташи он некую дозу
Схватил, как мужчина, для их же корма.

Увидев Наташу, Пьер вновь как воспрянул,
Буквально помчался он к ней по рядам,
Его не узнать, он как будто завянул,
От жизни семейной с Элен будто срам.

И к ним подходя, долго молвил Наташе,
А сам Анатоль, ещё ближе быть к ней,
Он в ложу сестрицы направился даже,
Что вся она стала ему бы видней.

Услышав мужской голос с ней почти рядом,
Она оглянулась, наткнувшись на взгляд,
То был Анатоль, проникающим взглядом
Он впрыснул в неё свой мужской словно яд.

Он, чуть улыбаясь, смотрел с восхищеньем,
Он, как поглощал всю фигурку её,
И не было в ней уже точно сомнений,
Его покорила, «созналось чутьё».

Второй акт прошёл с впечатленьем от встречи,
Внезапной, приятной, ласкающей дух,
И весь взволновавший и памятный вечер,
Приятно ласкал «театральный» ей слух.

Графиня Элен с обнажённою грудью,
Второй как закончился оперы акт,
Наверно, во время спектакля раздумья,
Ростову дала подзывающий знак.

— Меня познакомьте, граф, с вашим наследством,
Вы прячите дома ваш ценный алмаз,
По-моему кончилось их уже детство,
В неведенье держите общество, нас.

Позвольте, граф милый, заняться мне ими,
Их в общество света, веселья втащить,
Они станут обществу незаменимы,
Они по-другому во(о)бще будут жить.

О вас много слухов гуляет в столице,
Мне много поведал мой паж — Друбецкой,
Болконский Андрей, он сейчас где лечи;тся,
И оба в рассказах трясли мой покой.

Она попросила отца разрешения,
Позволить Наташе с ней в ложе побыть,
Для более близкого с ней отношения,
И, как подругу, её полюбить.

Спектакль продолжался, начался акт третий,
И всех покорил знаменитый Дюпор,
Он вышел героем из всех перипетий,
Шум рукоплесканий похож стал на хор.

Кричали: «Дюпора! Дюпора! Дюпора!»
— О, как восхитителен этот Дюпор!
Он как бы спектакля всего есть опора!
— О да, здесь не может и быть даже спор.

2-5-10а

В антракте снова в ложу Элен
Внезапно отворилась дверь,
И Анатоль желаньям верен,
Вновь посетил Ростовых дщерь.

Не мог не видеть он Наташу,
Тем боле рядом и вблизи,
Её весь вид наполнил чашу
Его терпения, в связи;

С желанием достичь знакомства,
Вовлечь её в свой светский круг,
И даже с долей вероломства,
И боле близкого знакомства,
Возможно, стать, как близкий друг.

— Позвольте мне представить брата, —
«Нашлась» с ответом вдруг Элен:
— Я даже буду очень рада,
Что вы его возьмёте в плен.

Наташа, обернув головку,
Ему улыбку подарив,
Самой ей сделалось неловко,
За новый жизненный мотив.

Сей брат, любитель многих женщин,
Вблизи ещё был красивей,
Со многими он слыл — «повенчан»,
Был в обращение нежней.

Подсев бесцеремонно к Нате,
Завёл приятный разговор:
— С нарышкинского бала, кстати,
Несу в себе давно укор;

Иметь огромное желанье,
Знакомым быть и видеть вас,
Но, как в своё я оправданье,
Увидеть смог вас лишь сейчас.

Он молвил смело и сердечно,
Сразил не только красотой,
А как-то нежно, человечно,
Приятной речью и простой.

Ничто в нём не казалось странным,
И, вместе с тем, чем-то плохим,
Напротив — вежливостью явной,
Пленяющей улыбкой славной,
Смотрелся он совсем иным.

Как с прежней и давно знакомой,
Он, обращаясь к ней, сказал:
— Прошу, графиня, быть готовой,
Я каруселью бы назвал;

Игру проводим мы в костюмах,
У нас весёлый светский круг,
Прошу я вас в своих раздумьях
Себе не нанести испуг.

При этом не спускал он взгляда
С груди и шеи, даже рук,
Надеясь, что мужского яда,
Ей хватит для решенья мук.

Ей было видно, несомненно,
Он восхищён её красой,
Хотя приятно даже бренно,
Ей жарко стало, как-то тесно,
Быть тяжело себе самой.

Их взгляды скрещивались часто,
Его взгляд бегал по плечам,
Он был настырным, очень властным,
И сладким не мешал речам.

Со страхом в ней рождалось чувство,
Когда, глядя; ему в глаза,
В душе не становилось пусто,
Не возникала та гроза.

Меж ним и ею нет преграды,
Стыдливости, как в ней — с другим,
Она, не зная, в чём суть правды,
Сближалась как-то проще с ним.

Боялась, чтоб не взял за руку,
И в шею не поцеловал,
Из чувств исчезла даже мука,
Когда с ней в разговор вступал.

Беседа шла о самых разных,
Простых, казалось бы, вещах,
И неудобных даже праздных,
Казалась ближе — в языках.

Оставшися одна с мужчиной,
С ней незнакомым, в первый раз,
Искала взглядом ту причину,
(В отца и в Элен, как в пучину,)
Что происходит с ней сейчас?

Была приятна с ним беседа
И даже вовсе не страшна,
Как будто над собой победу
Вдруг одержала бы она.

В момент неловкого молчанья,
Когда пронзал её весь взгляд,
Она из чувства ожиданья,
В него осмелилась влить яд.

Поскольку он и так отравлен,
Её, как ядом, красотой,
Его вопрос к ней был отставлен,
Добавить дозу к первой той.

Решив продолжить с ним беседу,
Задав какой-нибудь вопрос,
Идя как будто бы по следу,
И на вопрос, снимая спрос:

— Москва в сравненье со столицей,
Приятна ль вам, как город сам?
Вопрос отдался ей «сторицей»:
Краснеть нача;ла по щекам.

2-5-10б

Ей постоянно всё казалось,
Что неприличен чем-то шаг,
Что с незнакомцем вновь связалась,
Невеста, всё-таки — а как?

Её  он словно одобряя,
С улыбкой продолжал ответ,
Тем самым как бы побеждая,
И вновь давая ей ответ:

— Сначала нравилось не очень,
По мне — приятен город тем,
Когда он женщинами сочен,
Как вы, Наташа — то совсем.

Так я прошу вас вновь, графиня,
Приехать к нам на карусель,
Для вас столь важной той причине,
И в этом главная есть цель:

Там будете всех красивее,
И дайте мне в залог цветок,
Возможно, будет так вернее
Привлечь вас в этот уголок.

Наташа поняла не сразу,
Что непонятный тот ответ,
Был неприличным, но с экстазом,
С похва;лой поданный совет.

Она как будто не услышав,
Что этим он хотел сказать,
И, отвернувшись, для начала,
Подумала — «остался ждать».

«Как он теперь, сердит, сконфужен,
Я что-то сделала не так?»
Ответ приветливый мне нужен,
Для расставанья сделать шаг.

И, оглянувшись, взгляд был прямо
И даже дерзко так в глаза,
А что же он? А он — тот самый!
И вовсе он ей не гроза.

И добродушная улыбка,
И обаяния весь вид,
Смели с её души всю пытку
И глубже спрятали весь стыд.

Ему — ответная улыбка,
В глаза — прямой её вновь взгляд,
Но для души — всё та же пытка,
Меж ним и ею — нет преград.

Вернувшись вновь в свою же ложу,
Наташа сделалась другой,
Её другие мысли тоже
Открыли ей и мир иной.

Уже она вникала в сцену,
Пленяла душу вся игра,
Она почувствовала «цену»,
Менять все мысли ей пора.

Её все мысли об Андрее,
О странной их такой семье,
О деревенской жизни, тлея,
Померкли, как старьё во мгле.

В четвёртом акте всё вниманье
Привлёк к себе какой-то чёрт,
Махал рукой и пел с рыданьем,
Но вскоре оказался мёртв.

Он пел надрывно, угрожая,
Пока не провалился вниз,
Наташа этот факт внимая,
«Рождала новый свой каприз».

Все мысли, что родились в прошлом,
Являли «старый ей каприз»,
В последнем акте, как нарочно,
Она избавилась от них.

Её волненье после встречи
Вошло в её духовный мир,
Её курагинские речи
На ней плясали злобный пир.

Она смотрела и на сцену,
И на Курагина в партер,
Себе он, набивая цену,
Такой же принимал ряд мер:

Их взгляды иногда встречались,
Не отрывая явно глаз,
Они как будто забывались,
И, вновь расставшись, наслаждались,
Смотреть друг в друга каждый раз.

Когда Ростовы выходили,
К ним подошёл вновь Анатоль,
Их очень сильно удивило
На проводах его вся роль.

Он быстро вызвал к ним карету,
Помог, подсаживая их,
Наташе руку без запрета
Он выше кисти жал при них.

Она — счастливая, краснея,
Улыбкой отпустила взгляд,
И он в ответ, уже наглея,
Послал свой яркий нежный яд.

Приехав лишь домой, Наташа,
Обдумать трезво всё смогла,
Какая в чувствах зрела каша
И как до этого дошла.

Лицо, закрывшая руками,
Сидела долго, дать ответ,
Себе самой понять мозгами,
Какой давил на чувства гнёт.

Ей всё казалось тёмным, страшным;
Как флиртовать могла так с ним,
И — непонятным, и неясным —
Такой нечаянный интим.

«Погибла ли любовь к Андрею,
И что случилось вдруг со мной,
И я сама в любовь ли верю,
И кто нарушил мой покой?

А, впрочем, что со мною было,
Что сделала плохого я?
А — ничего, уже забыла,
И не увижу никогда!»

Так думала с собой Наташа;
«Должна раскаиваться, в чём?
Цела любовь с Андреем наша,
И всё забуду я потом!»

И на какое-то мгновенье
Ей в душу вновь пришёл покой,
Но вдруг инстинкт сопротивленья
И непонятного сомненья
Её толкали в путь другой.

Инстинкт тот ясно говорил ей,
Что чистота её любви,
Теряет чувство вдохновенья
Пока не смешана в крови.

И вновь пред нею возникало
Лицо красавца-мужика,
Оно к ней в душу проникало,
И руку жал он ей когда!

2-5-11

Отец, избавившись от сына,
Сослал сыночка жить в Москву,
Он неприятную картину
Являл своим житьём — «тоску».

Тоску от жития в столице,
Где тратил двадцать тысяч в год,
На нужды, чтобы веселиться;
И столько же деньгами в долг.

Долги естественно заботой,
Легли, конечно, на отца,
И потому он строгой нотой,
Пресёк забаву без конца;

Ему он объявил условье,
Что платит долг в последний раз,
Настал конец, мол, своеволью,
Работать должен — весь и сказ.

В Москву на должность адъютанта
Главкома преподнёс ему,
И к ней бы чуточку таланта,
Как дать разгул его уму;

Жениться только на богатой,
Остепениться, наконец,
Не быть отцу своей отвагой
Повесой с прозвищем наглец.

Он к бывшему дружочку, Пьеру,
(По их медвежьим тем делам,)
Вселился, оседлав карьеру,
И, продолжая свой бедлам.

Пьер от своей несчастной жизни
Был рад старинному дружку;
И, как наследники отчизны,
Вращались в холостом кругу.

Его Пьер принял неохотно,
Потом привык уже к дружку,
Давал взаймы ему вольготно,
С ним вместе посещал братву.

Сводил с ума московских женщин,
С тех пор, как въехал он в Москву,
Хотя и не был с ними венчан,
Он разгонял свою тоску.

Его манера их плененья,
Пренебреженья делал вид,
Актрис французских предпочтеньем,
Тем местным наносил обид.

Тем более они старались
Его заполучить себе,
Ему с надеждой отдавались,
С трудом, но нравится в борьбе.

С мадам Георгией — главою
В Москве французских всех девиц,
Он окунулся с головою,
Не ведая стыда границ.

Бывал на всех балах, обедах,
На светских всех и вечерах,
Своих над дамами победах,
Не сдерживал себя в грехах.

Не пропускал он клуб московских,
Таких, как он весельчаков,
Не брезговал он «пищей вдовской»
И их уютных уголков.

Пил напролёт он целы ночи,
Перепивая всех друзей,
Но не пьянел, не прятал очи,
Всегда был всех он веселей.

С девицами из-за богатства
Он не сближался потому,
Боялся с ними он остаться,
Считал «дурными» ко всему.

Ещё хранил в секрете тайну,
Что он когда-то был женат,
Свершил, как глупость, в Польше крайнюю,
Был принуждением объят.

Он откупился там деньгами,
Отец девицы — не богат,
Но, проще говоря, меж нами,
Любовью не был он объят.

Всегда доволен положеньем,
И твёрдо был он убеждён,
И не терпел другого мненья,
Для этой жизни он рождён.

Не может жить уже иначе,
В том ничего плохого нет,
На критику давал всем сдачи,
Придумал он такой ответ.

Живёт что каждый, как он может,
Вот утка так и родилась,
Её вода всё время гложет,
Живёт в воде она во сласть.

И он так сотворён был богом,
На тридцать тысяч должен жить,
Он князь, к тому же, как итогом:
И в высшем свете гнёзда вить.

Он — не игрок и не тщеславен,
И совершенно — всё равно,
Чем в жизни будет опечален,
Весельем, женщинами славен,
Он службу не терпел давно.

Он как бы портил всю карьеру,
И не любил он почесте;й,
Не приспособлен был и к делу,
Безделью слыл большой пример.

Он жизнь так понимал, как делал,
Плохого в ней не находил,
Жизнь трудовую он не ведал,
Так, прожигая жизнь, и жил.

Опять родилася компания:
Вернулся Долохов в Москву,
Они все с полным пониманьем
С ним разгоняли всю тоску.

Текла их жизнь в весельях, играх,
Перераставших в кутежи,
Друзья «подобны стали тиграм,
Всегда удачные прыжки».

Друзья так сблизились по дружбе,
По совпаденью праздных дел,
Курагин был у друга в «службе»,
Ему всё делал, что умел.

Он завлекал в игорный бизнес,
Богатых молодых людей,
Готовых жертвовать отчизной,
Но, игравших всё смелей.

Он другу поставлял, как жертву,
Для карт, как глупый матерьял,
Где он в картёжной круговерти
Большие б суммы проиграл.

Ценил картёжник это имя
За знатность, связи, вхож был в свет,
Вскочил он будто бы, как в стремя,
Ему гарантом был от бед.

Курагин, встретившись с Наташей,
Попал буквально к ней он в плен,
Полна была эмоций чаша,
И, несмотря «на прочность стен»;

Решил он сблизиться с Наташей,
Он оценил весь женский вид,
И с другом поделился даже,
Разогревая аппетит.
 
Хвалил он другу грудь и плечи,
И красоту головки, рук;
— О ней, дружок, лишь только вече
Вести мы можем вместо мук.

Всех мук несбыточных желаний
По обладанью красотой;
— Скажу сестре, мне с ней свиданье,
Знакомством сблизиться с тобой.

— К примеру, пригласить обедать;
— Пусть замуж выйдет, подожди;
— Я девочек люблю отведать;
— Ты ж раз попался, лучше жди.

— Подумаешь, давно то было,
Неплохо бы — ещё разок,
Пока девичество всё цело…
Вкусить мне женский свежий сок.

2-5-12а

Скрывая что-то от Наташи,
Шепталась Марья с их отцом,
Как устранить итоги «каши»,
Почить счастливым всем концом.

Она догадывалась также,
О старом князе шла их речь,
Рождало беспокойство чаще,
Ей оскорбляло даже честь.

День начинался с ожиданья
Его приезда, жениха,
И ожиданья оправданья,
И не навлечь ещё греха;

Посыльный прилагал усилия,
Узнать и раза два на день,
Вестей возможного наличия,
Изгнать из чувств всю злую тень.

К её такому нетерпенью
И постоянной грусти в том,
Давали почву воспаленью
Князей Болконских, весь их дом.

А также страх и беспокойство
За вспышку новых в ней причин,
Уже совсем иного свойства,
Ряд всколыхнувших чувств «пружин».

Как только думы об Андрее
Надежду возвращали в дух,
Другие думы всё сильнее
Все вылезали ей на слух.

Особо — встреча с тем красавцем,
Красивым точно, как сестра,
Ещё не знавшая — мерзавцем,
Возникшим в юные года.

Когда она вся расцветала,
И чувства светлые любви,
Рождали женское начало,
Природой втиснуто в крови.

Всё вновь терзалася вопросом,
Не виновата ли она?
В возникшем в ней том чувстве остром,
И, именно, в момент, когда! 

Когда кипело прежним чувством
К Андрею девичьей любви,
Но Анатоль их сделал грустью,
По новой вспышке чувств в крови.

Она казалась оживлённей
У всех домашних на глазах,
Но не была уже спокойной,
Счастливою во всех мечтах.

Когда один Андрей ей только,
Заполонил от всех ей свет,
Ей стало чуточку так горько,
Андрею отдавать обет.

Всё та же Дмитр(и)евна Мария
Воскресные любила дни,
Она их в праздник превратила
Для сближения с людьми.

Уже заранее, в субботу
Весь вычистен и вымыт дом,
И никакой другой работы
Не разрешала делать в нём.

И все бывали у обедни;
И поросёнок, водка, гусь,
Давалось это всё и бедным,
Такой была всегда вся Русь.

Обеды кофе завершались,
И Марья Дмитревна в сей раз,
К Болконскому уже собралась,
Ему всё высказать в наказ.

Насчёт судьбы «своей» Наташи,
Считая, что старик не прав,
Она всегда стоит на страже,
В семье за справедливый нрав.

Уже после; отъезда Марьи,
К Ростовым от Шальме мадам,
Модистка прибыла заранее
С примеркой платьев графских дам.

Довольная сим развлеченьем,
Наташа затворила дверь,
И с необычным увлеченьем,
Подобно, как «голодный зверь»;

Всю отдала себя примерке,
Не отходя от всех зеркал,
В закрытые неплотно дверки
Вдруг слышен голосов накал.

Один отца узнала говор,
Неповторимый — у Элен;
Чтоб завершить ей с братом сговор,
Девиц Ростовых взять, как в плен.

Но не успела снять примерку,
Как к ней ворвалася Элен,
Едва успели снять ей мерку,
Как попала Ната в плен.

И с добродушною улыбкой,
В лиловом бархатном платье;,
Она опять взялась за пытку,
Копаясь в девичьей судьбе.

— О, восхитительная прелесть! —
Наташу голой обозрев,
— Нет, граф, куда вы с ними делись?
Своих девиц, как заперев.

2-5-12б

Как жить в Москве, сидеть всё дома?
Нет, граф, я не прощаю вам,
Девиц давно зовёт истома
По всем весельям и домам.

В моём вот нынче вечер доме,
Мадемуазель Георге;с
Даёт концерт в свободной воле,
Всем очень важен интерес.

Часу в девятом жду вас в гости,
И ваших славных дочерей,
Давно пора размять им кости,
Не прятать их от всех людей.

Она болтала беспрестанно,
Всё восхищаясь красотой,
И восхваляла неустанно
Наряд из платьев непростой.

Своим похвасталась нарядом,
Весь — металлический он газ,
Он покорял всех, как снарядом,
Не оторвать от платья глаз.

— А, впрочем, вам идёт такое,
Своей вы, Ната, красотой,
Вы украшаете любое
И даже русский наш покрой.

Её улыбка наслажденья
Вся подтверждала весь расцвет,
И чувство женщин вожделенья
Вновь выползало, как на свет.

Элен, казавшаяся прежде,
Ей неприступной, как скала,
Тем более, всегда в одежде,
В которой мода вся жила;

Теперь казалась доброй феей,
И, в то же время, и простой,
К тому ж, она её лелеет
И в свет зовёт всегда с собой.

Она приехала к Ростовым,
Просил об этом Анатоль,
По прихоти мужского зова,
Что жизнь возвёл в такую роль;

— Мой брат вчера был на обеде,
Пропал его весь аппетит,
Он к вам попался в ваши сети,
Он вами только и бредит.

Влюблён в вас с первого он взгляда,
От вас он просто без ума,
В него вы влили столько «яда»,
Пошла что кругом голова.

Но, если на момент с ним встречи,
Вас узы держат для любви,
Невеста ль чья — «ещё не вечер»,
Себя держать всю взаперти.

«Так, стало быть, она всё знает,
Что я — невеста скоро год,
И Пьер, как муж, не возражает
Вкусить веселья света плод,

Им всем смешно на нас всех глядя,
Что с Соней вместе, мы вдвоём,
Из дома даже мы — и пяди,
И ни к кому мы не идём.

Так в свете это стало нормой…
Живёт в весельях так весь свет,
И это вовсе не позорно,
Всё это — просто жизни след».

Таков Наташиных всех мыслей,
Визита Элен весь итог,
На ней они и раньше висли,
Когда судьбу дарил ей бог.

Ей ждать впотьмах невесты счастья,
Не «поливать годов расцвет»,
Но жизнь сложна, и дни ненастья
Всегда возможно грянут вслед.

Она и раньше всё жалела,
Ждать вынуждена целый год,
А женская весна всё «тлела,
Ждала, когда созреет плод».

«Так от чего не веселиться»? —
Таков визита стал итог;
«Пока моя свобода длится,
Да сбережёт меня наш бог».

Вернулась Марья лишь к обеду,
И, видно, проиграла бой,
Похоже, князь свою победу,
Одержал и над собой.

Такого с князем столкновенья,
Не приходилось ей держать,
В него стреляла откровеньем,
К стене пыталася прижать.

Но бой был явно с ним неравный,
Противник явно был сильней,
Сам князь больной, настолько явно,
До ярости доведен к ней.

Узнав о посещенье Элен,
Ей твёрдый вынесла вердикт:
— Сближенье с ней — тот путь вам вреден,
Обман, разврат там — шанс велик.

2-5-13

Тот вечер, памятный у Элен,
Перевернул её судьбу,
Он явно был на то нацелен,
В душе к любви взрастить борьбу.

Ростов с досадою заметил,
Что общество всё в большинстве,
Он многих знал, себе отметил,
Известны вольностью в судьбе.

Георгия — всё та актриса
Окружена толпой мужчин,
С огромной долей интереса
Все ждали от неё почин.

Со времени приезда Элен,
Метье — её домашний врач,
В том их союз и был нацелен,
На ряд в нём жизненных удач.

Граф Анатоль уже у входа
Ростовых с нетерпеньем ждал,
Ему подход такого рода
Лишь разжигал его накал.

И, поздоровавшись лишь с графом,
И сразу подошёл он к ней,
Решительным и смелым шагом,
Набросить на неё «цепей».

Наташа вся уже сияла,
Как только он предстал пред ней,
И, между нами, ожидала,
И, так сказать, уже смелей;

Тщеславного в ней состоянья,
Когда вся нравишься ему,
Но также страха от сознанья,
Преград отсутствия всему.

Уже в гостиной к представленью,
Готов стал даже и сам зал,
И все с огромным наслажденьем,
И в ожиданье выступленья,
Нашли на стульях свой причал.

Пытался сесть подле; Наташи,
Отец опередил его,
Он как бы был уже на страже,
Оберегал дочь от всего.

Актриса с толстыми руками,
И в красной шали на плече,
Ворвалась в зал, как тем цунами,
И в театральной всей красе.

И строгим, мрачным общим взглядом,
Окинув весь притихший зал,
С присущим театральным «ядом»,
Открыла «представленья бал».

Она читала по-французски
Свои интимные стихи,
Но светский зал весь этот русский,
Они все стали так близки.

В них речь шла о её преступной
К её же сыну всей любви,
Так откровенно недоступной,
Замешанной в одной крови.

Местами тихо так шептала,
То голос снова выше стал,
Местами иногда молчала,
То хрипотой он всех обдал.

Играя всем лицом, глазами;
«Чудесно!» — Крик — со всех сторон;
И, помогая всем руками:
Восторг, переходящий в звон.

Наташа, сидя отрешённой,
Вновь не могла ничто понять,
Как будто чем-то увлечённой,
И не могла всё точно знать;

Что хорошо, что дурно в мире,
И что разумно или нет,
Опять давили словно гири,
Не находя на всё ответ.

За ней сидел, дыша ей в спину,
Всё тот же самый Анатоль,
Подогревая всю картину,
Ждала, играть какую роль.

Уже во время перерыва,
Актриса, встав в кругу гостей,
Вся оказалась в центре взрыва,
Восторга от своих речей.

Наташа тоже преуспела:
— Ах, как она же хороша!
— Глядя; на вас, скажу я смело:
Она не стоит и гроша.

2-5-13б

Слова им сказаны в то время,
Когда осталася одна:
— На мне в душе такое бремя,
Вы зародили это семя,
Душа лишь вами вся больна.

Своё, окончив выступленье,
Покинула актриса дом,
А бал пошёл на продолженье,
Не «пахло» даже и концом.

Ростов давно уже заметил,
Курагин соблазняет дочь,
Хозяйке бала он ответил:
— Пора домой, глядя; на ночь.

На просьбу Элен им остаться,
Поскольку бал весь впереди,
Весельем дальше наслаждаться,
А дочерей всех увезти;

Под умаляющим их взглядом,
Граф сдался женщинам всем в плен;
Начавшись, танцы словно ядом
Ухода начались взамен.

Они все танцы были вместе,
На вальсе пожимал ей стан,
Старался быть к ней как бы те;сней,
И, продолжая свой обман.

— Наташа, — молвил, восторгаясь:
— Давно я вас уже люблю; —
Своим чуть телом всем, касаясь:
— С ума по вас уже схожу!

Обворожительны, Наташа!..
Пожатье продолжая рук:
— Вы здесь, в Москве, всех женщин краше,
Мне доставляя много мук.

Неташа будто бы в испуге
Подняла на него глаза,
И в сладострастной женской муке,
Ответить тем же ей нельзя.

— Мне больно слышать все признанья,
Другого я давно люблю,
Обручена с ним в ожиданье,
Ответить тем же — не могу.

Не огорчившись сим ответом,
Парировал её ответ:
— Что мне за дело в вашем, этом…
Вы мне затмили белый свет!

Влюблён давно я в вас безумно,
И разве в том я виноват?
Нам начинать скорей разумно,
Я к вам любовью весь объят!

В своём вы женском всём обличье,
Вы эталон всей красоты,
И вы во всём своём величье,
Вы женщина моей мечты!

Застал врасплох момент признанья;
Ей вспомнился досады час,
Когда Его вся в ожиданье,
Тоска брала её подчас.

Что молодость её проходит,
Любовь живёт лишь на уме,
А он — любовь — там, где-то бродит,
И здесь тоску оставил мне.

Ещё — скандал с его семейством,
И — неизвестность всей судьбы,
А здесь — любовь другого, вместо,
И — никакой тебе вины.

Хоть я люблю, но я — свободна…
Я — не бесчувственна совсем,
Его любовь мне так угодна,
Театра после — живу лишь тем!

Она оживлена признаньем,
Казалась даже веселей,
Она — в плену вся ожиданья,
Теперь, что дальше будет с ней?

Отец настаивал уехать,
Но танцы вновь ей всё важней,
Они — не только, как потеха,
Они намного ей нужней.

Отца спросила позволения,
Оправить платье — в туалет,
И с ней Элен в сопровожденье,
Ей «напевая свой секрет».

Они дошли лишь до диванной,
Её там встретил Анатоль,
Такой был ход троих обманный,
Элен исчезла, сыграв роль.

Вдвоём оставшись как бы в спальне,
Наташу нежно он обнял,
И сладким голосом, печальным,
Поведал ей, о чём мечтал.

— Я не могу к вам ездить, Ната,
И не увижу никогда,
И мне грозит за вас расплата,
За наши юные года.

Люблю вас, Ната, я безумно,
И приближал лицо к лицу,
Нам было бы сейчас разумно…
Иначе вас я не пойму…

Их взгляды, поглотив друг друга,
Сказали больше, чем слова;
— О, Натали?! — шептал он глухо,
Ты просто — вся моя мечта!

«Я ничего не понимаю,
Мне нечего и говорить»…
В объятьях всю её сжимая…
Так взгляд её смог подтвердить…

Их губы слились в поцелуе,
Свобода захватила в плен,
Она «заплыла за все буи»…
И опять вошла Элен.

Наташа красная и с дрожью,
Испуганный с вопросом взгляд,
Наполненный привитой ложью,
Добавив к ней любовный яд;

Направила на Анатоля;
Уже направилась к двери;
А он, боясь потери воли:
— Одно лишь слово мне скажи!

Остановившись на мгновенье,
Услышать важные слова,
Что дали ей бы объясненье,
Случилось что, и, как «волна
Ей помогла её плененью»…
И дать ответ ему сполна…

Но, повторяя и всё то же:
— Наташа — слово лишь одно, —
Не зная, что сказать, похоже,
Ему, быть может, всё равно…

Наташа снова вместе с Элен,
С невинным видом вышли в зал,
Её Андрей уже «расстрелян»,
Другой любовной жертвой стал.

И, насладившись жизнью вольной,
Она не спала так всю ночь,
Её всё время и невольно,
Послушную, казалось, дочь.

Неразрешимый мучил душу
Судьбы дальнейший весь вопрос,
Он по;днял в ней такую бучу,
И, как проблема, к ней прирос.

Кого она теперь любила,
Который же из двух князей,
Ей станет муж, кому — в могилу
Шагать с своей любовью к ней.

Она всё вспоминала ясно,
Любимым был ей князь Андрей,
И Анатоль, и не напрасно
Вдруг тоже стал любимым ей.

Всё так случилось в жизни зыбкой,
Иначе не могло и быть,
Когда, прощаясь с ним, улыбкой
Ему ответ смогла дарить.

Когда случилась эта близость,
То значит, я люблю его;
Зачем считают все за низость,
Отведать счастья от всего?

Он — благороден, добр, прекрасен,
Его нельзя не полюбить,
Отныне стал вопрос мне ясен,
Обоих надобно хранить.

Но, что мне делать остаётся,
Коль я обоих их люблю,
И, как вопрос в меня вопьётся,
Себя, возможно, тем сгублю.

2-5-14а

С заботами и суетою
Настал тревожный новый день,
Она старалась быть такою,
Чтоб, как всегда, сквозила лень.

Покончив с завтраком, хозяйка,
Позвав Наташу и отца,
Им сообщила без утайки,
«Войну отважного бойца».

— Вчера была я у Болконских,
Уж я ему напела всё,
И не с позиций всех «поклонских»,
А за его бытьё, житьё.

Кричал в ответ он в страшном гневе,
Скажу вам прямо — сумасброд,
Живёт один, как бог на небе,
Позорит свой он знатный род.

Замучили мы нашу Нату,
И вот вам, други, мой совет,
Расхлёбывать всю эту кашу,
Жених пусть делает в ответ.

А вам, мои родные гости,
Езжать домой, коль дела нет,
И ждать, когда жених со злостью
Исполнит свой мужской обет.

— Ах, нет, — вдруг вскрикнула Наташа;
— Да, ехать, — строгий вновь ответ:
— Не расхлебать без ссоры кашу,
Не мальчик он уж много лет.

Коль любит, он тебя не кинет,
И не такой он человек,
Приедет, он тебя обнимет,
Я верю, счастлив будет век.

Одобрил граф то предложенье,
В нём разум Марьи виден был;
Но выразил он сожаленье,
Что ездил сам и дочь возил.

— Чего жалеть, коль здесь вы бывши,
Культуру надо соблюдать;
Ему почтение отдавши,
Свою семейность показать.

Да, и приданое готово,
Чего же вам ещё здесь ждать?
Князь с вами поступил сурово,
Не удалось его прижать.

Но дочь его, Мария тоже,
Она, Наташа, любит вас;
Письмо вот — может вам поможет,
Вам передам его сейчас.

— Нет, никому я не поверю,
Меня не любит их княжна,
Не велика мне та потеря,
И даже, в общем, не нужна.

Письмо, однако, взяла к чтенью,
Но неохотно взяв его,
Она к большому сожаленью,
Как отрешилась от него.

«Княжна к большому сожаленью
Скорбит, что ей не удалось,
Убрать все недоразуменья,
Виной всему отца вся злость.

Она восстала против князя,
Хотя она его и дочь,
Они, мол, с братом в этой связи,
Взять в жёны вас совсем не прочь.

Не думайте, отец был против,
Он болен, старый человек,
Великодушен, добр, напротив,
Любить вас будет много лет.

Он беспокоится за внука,
Его нам надо извинить,
Ему во всём нужна порука,
И счастье сына сохранить.

Просила ей назначить время,
Для разговора по душам,
И исключить в сознанье бремя,
Не уподобиться врагам».

Прочтя письмо, Наташа села,
Ей в ярости писать ответ,
Исправить всё она хотела,
Вобрать в себя вновь прежний свет.

«Княжна, при всём к вам уваженье»…
А дальше — не могла писать,
При всём своём том униженье,
Смогла что Анатолю дать.

Всему, что с ней вчера случилось,
Перевернуло всю судьбу,
Да, да, всё это в сердце влилось.
И в нём ведёт с душой борьбу.

Ей разрывали сердце, душу,
Кого признать из них двоих,
Своею близостью, кто «тучу»,
Загнал в её любовный миг.

Кому-то отказать ей надо,
Как бы ни было тяжело,
Хотя и был Андрей отрада,
Но он — всё время далеко.

Он даже не обня;л ни разу
И не оставил поцелуй,
Невесту бросил как-то сразу,
Уехал будто он чужой.

2-5-14б

«Мне надо отказать Андрею…
И, чтоб не думать ни о чём,
Себя другим я чем согрею,
Забыть бы мне всё обо всём».

И вновь нашла себе занятье,
Узоры с Соней создавать,
Но крепкие его объятья,
Мешали вновь ей всё понять.

«Неужто кончено с Андреем,
И, вспомнив прежнюю любовь,
И как могла, любовь лелея,
Испробовать чужую кровь».

И вспомнила предупрежденье,
Как пред отъездом, князь Андрей
Высказывал своё в том мненье,
Свободу он дарует ей.

Что может в жизни так случиться,
Ей встретится в пути другой,
Она не сможет уклониться,
Тот станет ближе ей, родной.

Разлука — это, мол, проверка
На прочность нашей с ней любви,
И, как заветная та дверка,
Ведёт к смешению крови.

Она тогда была в обиде
На эти дерзкие слова,
Могла ль она тогда предвидеть,
Как вдруг вскружится голова.

Прервав Наташины раздумья,
Внезапно принесли письмо,
От Анатоля, от безумья,
Конечно, о любви оно.

Трясущимся она всем телом
Прочла послание  с трудом,
Оно сковало, овладело
Её всем юным столь умом.

«Вчерашний вечер стал судьбою,
Любимым быть иль умереть,
Нет выхода, ей быть другою,
Но есть о чём ему жалеть.

В письме писалось, что он счастлив,
Любовь взаимную питать,
Но для женитьбы есть препятствие,
И только вам могу сказать.

Но, если любим мы друг друга,
Взаимной наша есть любовь,
То стать мне верною подругой,
Не помешает наша кровь.

Сказать вам стоит только слово,
Всего одно лишь — это «Да»,
Всё у меня уже готово,
Не разлучить нас никогда.

Не помешают их блаженству,
Одна любовь лишь победит,
Придать любви всё совершенство,
Её он просто похити;т.

Они уедут на край света,
Где не найдёт их и никто,
И никакие боле вето
Их не настигнут от всего.

«Да, да, люблю, один лишь выход», —
Письмо читая вновь и вновь, —
«Нам сделать всё с ним лихо, тихо,
Чтоб закипела даже кровь».

К Архаровым Мария в гости
Вести собралась всех девиц,
Развеяться, размять чтоб кости,
Блеснуть красою юных лиц.

Наташа с полной чашей счастья,
С предлогом боли головной,
Не приняла в поход участья,
Побыть, желая лишь одной.

2-5-15а

Вернувшись, Соня в поздний вечер,
Наташу спящею нашла,
И на диване столь беспечно
Одетой спать та предпочла.

Лежало на столе открытым
Посланье Анатоля к ней,
И, значит, не могло быть скрытым,
От Сони, как уже — роднёй.

Охваченная любопытством,
Вникая в столь открытый смысл,
С каким-то властным всем бесстыдством,
Навязывал Наташе мысль.

Далёкую от всех приличий,
Укоренившихся в семье,
И даже больше — неприличий
Во всём их светском обществе;.

На спящую глядя Наташу,
Подругу охватил лишь страх,
Как полную бы яда чашу,
Она бы выпила за взмах.

И бледная вся от волненья,
Упала в кресло — вся в слезах,
Себя, кляня от ослепленья,
Что всё творилось на глазах.

И как могла она не верить,
Зайти могло всё далеко,
И как, когда так смог «обидеть»,
Что полюбить смогла легко.

Ведь он — злодей, ведь он — обманщик,
Как допустить могла к себе,
Ведь он — гуляка, просто — бабник,
И как проник он к ней во(о)бще.

Так вот что значило волненье,
Её лицо там, у Элен,
Её какое-то смятенье,
Попала будто бы, как в плен.

Не может быть, чтоб полюбила,
Не зная, от кого письмо,
Она его, конечно вскрыла,
В нём — оскорбление одно.

—Наташа, — молвила чуть слышно;
Проснувшись, обняла её:
— Письмо читала? Всё так вышло,
Я что-то ждала от него.

Скрывать я не могу всё больше,
Всё, что случилось, от тебя.
Не нужен для любви срок дольше,
Здесь хватит даже и три дня.

Ты знаешь, любим мы друг друга,
Внезапно так случилось всё,
Коль, Соня ты, моя подруга,
Должна понять моё житьё.

Как бы не веря этой сказке,
Смотрела Соня ей в глаза:
— А как Болконский в этой связке,
Ему ль нужна твоя слеза?

— Ах, Соня, если бы ты знала,
Что в нашей жизни есть любовь,
Я счастье лишь теперь познала,
Она — как вечная та боль!

Её лечить совсем не надо,
Она — слиянье душ, сердец,
Она — всей жизни, как отрада,
Когда идёшь ты под венец!
— Бывает, что и есть конец.

Ты отказать должна Андрею,
Вот не пойму я всё никак,
К нему весь год любовь лелея,
И вдруг — развод — за просто так!

Его ты видела три раза,
Мне что-то верится с трудом,
Что можно так вот, с ходу, сразу,
Вселиться как бы в новый дом.

— Мне кажется, сто лет любила,
Так не любила никого,
«Его любовь насквозь пронзила»,
От прежней — нет в ней ничего!

Вся прежняя — лишь ожиданье,
Что будешь ты его жена,
А где же наше наслажденье?
Ты же счастливой быть должна!

Мне говорили, что бывает,
Какой-то вдруг душевный взрыв,
Всё прошлое уничтожает,
Я — подорвалась, полюбив.

Познала я любовь мгновенно,
Как он предстал передо мной,
И дальше — но лишь откровенно:
Я испытала этот зной!..

Совсем не то, что было прежде,
Отныне — мой он властелин,
Я — как раба с большой надеждой,
«Вскочить на жизненный трамплин».

Да, да — раба, но что мне делать?
Я сделаю, что он велит!
Самой мне трудно в то поверить,
По нём душа моя болит!

2-5-15б

— Ты катишься как будто в пропасть,
Ты мне, Наташа, дорога,
Ты делаешь всего лишь глупость,
Должна ты быть с ним и строга.

Не допущу я похищенья!
Зачем не ездит к нам он в дом?
Руки не ищет он в прошение,
А жизнь — всю превратить в Содом!

Какие могут быть здесь тайны,
До этого не допущу!
Тобой напугана я крайне,
Всё это я им расскажу!

— Ежели ты откроешь тайну,
Тогда навеки ты мой враг;
— Те тайны могут быть печальны,
Не состоится твой с ним брак.

— Не знаю я, что за причины,
Так, стало быть, они и есть;
— Лишь не хватает в том кручины,
С ним жить, но потеряешь честь.

Чем прежде дать ему согласье,
Тебя похитить, увезти,
Должна ты знать в то одночасье
Причины, честь чтоб соблюсти.

Не зная их, лишь верить слову,
Играть впотьмах своей судьбой,
Отдаться лишь природы зову,
Наташа, — что-то вдруг с тобой.

Мы выросли в семье достойной,
Не быть счастливой лишь на миг,
Любви случайной, непристойной,
Похожей на мгновенный крик.

Души и сердца в ожиданье
Той настоящей всей любви,
Судьбы дальнейшей в оправданье,
А не — лишь посулы одни.

Ты подвергаешь осмеянью
Себя и нашу всю семью,
Всё это выше пониманья;
И репутацию свою.

— Мне никого уже не нужно,
Я только лишь его люблю;
Мы, Соня, раньше жили дружно…
— А я тебя всё не пойму!

— Уйди, у нас возникла ссора,
Моих не слышишь будто мук,
Ты раньше мне была опора,
Сейчас ко мне твой разум глух.

Она уже почти кричала;
И со слезами на глазах
Подруга тоже с ней страдала,
Не выдержав, и убежала,
Сама уже была в слезах.

Итогом дружеской дуэли
Наташин Марье стал ответ,
Теперь без лишней канители,
Ей наплевать на общий свет.

В письме писалось о кончине
Её всех связей с их семьёй,
Житейской и простой причине:
Не может брату быть женой.

Поскольку брат ваш, уезжая,
Дал полную свободу ей,
В мученьях, долго ожидая,
Жизнь стала для неё сложней.

Был день отъезда их намечен,
Ростовых, наконец, домой,
Но светский мир, он столь беспечен,
Весельем полон сам собой.

В сей день Ростовы были званы
К Элен, давался там обед,
Наташин вид казался странным,
Вновь Анатоль оставил след.

Они о чём-то с ним шептались,
В волненье весь прошёл обед,
Придя домой, она пыталась
Загладить с Соней спора след.

Решилась дать ей объясненье
На тайные в письме слова:
— Он спрашивал моё решенье,
Мои с Болконским — как дела.

Когда узнал, в моей что власти,
Зависит, быть ему женой,
Что я свободна в этой части,
Что это только выбор мой;

— Согласна, он был в этом праве,
Задать тебе такой вопрос,
Но речь о жизненном всём нраве,
До «званья мужа — не дорос».

Ты хочешь быть ему женою,
А он не может мужем стать,
Причин не знаем мы с тобою,
Семью не замужем создать?

2-5-15в

Причин, не зная, на край света
Бежать, покинув всех родных,
И ожидать любви расцвета…
А, может быть, и чувств иных.

Ведь ты неделю с ним знакома…
— Но мы успели полюбить!
— А вдруг пройдёт любви истома,
А где вы будете с ним жить?

Он не имеет даже дома,
Сначала он у Пьера жил,
Ему семья и незнакома,
Он многим голову вскружил.

И, как невеста Николая,
Она уже, как член семьи,
Её, родную защищая,
Как от укусов злой змеи.

И чем искательней и мягче
Было; Наташино лицо,
То тем серьёзнее и крепче
У Сони делалось оно.

— Себя погубишь ты, Наташа,
Не верю вовсе я ему,
Боюсь затеянной я «каши»,
Ты дань должна отдать уму.

Лицо вновь выразило злобу:
— Не ваше дело — погублю,
Любви я подчинюсь лишь зову,
Тебя я больше не люблю.

И даже больше — ненавижу,
Отныне — враг мне навсегда!
В тебе я зависть просто вижу,
И пусть случится и беда!

Но я любовь всю испытала…
Я верю и ему верна!
К себе Наташа убежала,
Лицом сердита и бледна.

Как это ни было; для Сони,
Позорно, даже тяжело,
Она, в своей правдивой зоне,
И, чтобы не произошло;

Следила за своей подругой,
С неё и не спуская глаз,
Обременяя, как порукой,
Была в любой на страже час.

Она заметила, Наташа
Сидит в гостиной, у окна,
И да;ла знак кому-то даже,
Тем самым поняла она;

Внимательные наблюденья
Позволили определить,
Что не напрасны были бденья,
Весь день тревожным был весь вид,
Боязнь, что что-то до;лжно быть.

На все вопросы отвечала
Всё как-то странно, невпопад,
Начавши фразу, не кончала,
Всему смеялася подряд.

После вечернего их чая,
Вдруг у Наташиной двери,
Замечена, как ожидая,
Исполнить деянья свои;

Робеющую го;рничну;ю;
Прошедши мимо, как вперёд,
И ухо приложив вплотную,
Подслушала сей «тайный ход».

Узнала: новое посланье,
(Возможно, совершить побег,)
Прислали ей уже заранее,
Когда покинуть «ридный брег».

Но, несмотря на всю враждебность,
Она решила всё узнать,
Как родственная ей потребность,
Её всем планам помешать.

Но не открыла дверь Наташа,
Готова совершить побег,
А где же в этом доме стража,
И кто ей преградит весь грех?

На помощь звать хозяйку Марью,
Казался непристойным шаг,
К Наташе «обросла любовью»,
А значит — «потушить очаг».

Очаг любви и почитанья;
Семейный это долг весь мой,
Наташе как бы в наказанье,
И честь семьи всей во спасенье,
Устрою в доме я ей бой.

Мне доказать пришло то время,
За благоде;янья семьи,
И за любовь — моё всё «бремя»,
Они отныне — все мои.

А я, как лучшая подруга,
Теперь мне и;ли никогда,
Её избавить от недуга,
И честь семьи беречь всегда.

Не буду спать я хоть три ночи,
Но не покину коридор,
И с женской всей посильной мочи,
Я устраню семьи позор.

2-5-16а

Теперь Курагин жил у друга,
Они — давнишние друзья,
Хотя и одного с ним круга,
Но разная у них судьба.

План похищения Ростовой
Уже давно у них готов,
Сигнал Наташе — быть готовой,
Был подан чрез окно в их дом.

В письме подробно он изложен,
И вместе с ним в тот самый день,
Он к исполнению возможен,
Когда ночная вступит тень.

Наташа в десять в тот же вечер
Должна на заднем быть крыльце,
Курагин, как был план намечен,
Ждать с тройкой должен был в конце.

Везти её в одну деревню,
За шестьдесят вёрст от Москвы,
Где поп расстриженный и древний,
Их обвенчает «от тоски».

Там же готова и подстава,
Их вывести к Варшаве в путь,
И на почтовых с полным правом,
Им за границу бы «нырнуть».

Исправны были документы,
И денег занял про запас,
И даже как бы «элементы»,
Свидетелей венчанья глаз.

Один из них — приказный бывший,
По имени Хвостовиков,
В игре — помощник и не лишний,
Его ценил сам До;лохо;в.

Вторым — гусаром был в отставке,
Макарин — слабый человек,
И оба — все «из той же лавки»,
В подачках коротают век.

За чаем, сидя в ожидание,
Когда наступит делу час;
Дом был, как штабом для собрания;
В нём — много видимых прикрас:

В большом отдельном кабинете,
В пе;рсидских стены все в коврах,
В медвежьих шкурах, на примете,
В оружии, как бы в расцвете,
Сидел в бешмете, сапогах;

Хозяин пред бюро раскрытым,
Он деньги всем распределял,
Сам Анатоль на вид — разбитый,
По дому как бы он «гулял».

Ходил в расстёгнутом мундире,
За сбором наблюдал вещей,
Опять «отставку дал карьере»,
Ведь он бежал, прощаясь с ней.

Когда к побегу всё готово,
То Долохов в последний раз,
Сказал решительное слово:
— Побег опасен сей подчас.

Меж ними начинались споры,
Ругались долго, без конца;
— Мы уподобились, как воры,
А ты здесь в роли подлеца.

Во-первых, дело не оставят,
Ещё узнают, что женат,
Как уголовное, представят,
И ты опасностью объят.

И денег всех тебе не хватит,
А где, подумал, будешь жить?
Там за жильё, ого, как платят!
Себя с ней вместе — погубить?

— Но нет, забыть мне невозможно,
Какая ножка, прелесть взгляд,
Богиня, друг мой, это точно,
Её во мне «бушует яд»!

Чёрт знает, что это; такое,
Как бьётся сердце, посмотри!
Что раньше было — то другое,
В объятьях девы, хоть умри!

— Поди, хоть выпей на дорожку,
Съешь что-нибудь, перекуси,
Одну, другую, что ли, ложку,
Дорога длинная в пути!

Иди, приехал уж Балага;
Известный троечный ямщик,
Не раз устраивал он блага
Друзьям, ездой, так просто — шик!

2-5-16б

Не раз бывало Анатоля,
Когда их полк стоял в Твери,
Он с вечера, с «большого горя»,
К московской доставлял двери.

За семь часов столь быстрой скачки,
К рассвету достигал Москвы,
Чтоб барин в свет попал от спячки,
Из той «глубокой столь дыры».

На день другой и тоже ночью,
Он мчал Курагина назад,
И успевал к рассвету точно,
Закончить этот конный ад.

Не раз спасал их от погони,
Не раз с цыганами катал,
Лихой ездой в людской он зоне,
Народ, извозчиков пугал.

Он опрокидывал коляски,
Бывало и давил людей;
Но не жалел вину он ласки,
Ему мадера всех милей.

От хулиганских всех деяний
Его спасали господа,
Из-за взаимных обаяний,
И бит не раз был, иногда.

В господских кутежах Балага
Плясал с цыганом наравне,
Веселья создавая блага,
Он будто был, как на коне.

Служа им, рисковал он жизнью,
Загнал он массу лошадей,
Служил им будто бы отчизне,
И, не жалея всех людей.

Его ценили и любили
За мастерство его езды,
Хвалили, иногда и били
За неуёмные бразды.

Его сужали и деньгами,
И для покупки лошадей,
Чтоб мог на тройках он «цунами»,
Пленять внимание людей.

Балага — русый, с красной шеей,
Курнос, приземистый мужик,
Покорностью при встречах веет,
И ухарство в натуре тлеет,
Тепло одет, приличный лик.

Приветствовал он их, как равный,
За руки всех своих господ,
Как будто друг явился давний
И не встречались целый год.

Кладя ему на плечи руки,
Пронзительный, как выстрел взгляд,
Свои ему чтоб сгладить муки,
Задал вопрос, как клятвы яд.

— Коль любишь ты меня, Балага,
Теперь мне службу сослужи,
Нужна особая отвага,
И, как пред богом, мне скажи!

Ты на каких, таких приехал?
— На ваших, барин, на зверьях!
— Зарежь всю тройку, но успеха.
«Добудь в последних сих боях»!

Чтоб в три часа достичь нам цели,
Иначе, морду разобью,
Знавал тебя в надёжном деле,
Таких отчаянных — люблю!

— Ничто для вас не пожалею!
— Садись, — ему налил стакан;
— Я завсегда вас уважаю,
Всегда я был вам так преда;н!

 
2-5-17

Он — в шубе и шапке собольей
И, подпоясанный ремнём,
Собой красуясь, и довольный,
Пред зеркалом вертясь кругом;

— Прощайте все, за всё — спасибо,
Моей вы младости — друзья,
Всегда мне с вами было любо,
За всё всем благодарен я!

Мы с вами покутили славно,
А свидимся ли мы когда?
Здоровье берегите — главно,
Прощайте други навсегда!

Стакан вина, поднявши кверху:
— Так выпьем с вами за успех!
В весельях мы хлебнули перцу,
За вас, друзья мои, за всех!

Опустошив стакан, и об пол
Его он бросил: «Ну — пора»!
И хищным взглядом словно сокол
Отряд ободрил он: «Ура»!

Все дружно, следуя примеру,
В себя «возлили» за успех,
Мороз не помешает делу,
Но, лишь бы не было помех!

— Теперь присядем на дорожку, —
Скомандовал всем Анатоль;
— А в чём в тепле держать ей ножки,
Ты бросишь в холод эту голь?

Она же выскочит в домашней,
В простой одежде, налегке,
В салоп соболий тёплый женский,
Схватил, повёз её в тепле!

Возьми для дела, мне не жалко,
Хотя салоп сей дорогой;
Зато в нём будет очень «сладко»,
Ты друг мне был и — не плохой.

Две тройки ожидали дело,
Компанья заняла места;
И дело «в чреве закипело»,
Затея вся — сложна, дерзка.

Помчались тройки по Престольной,
Других всех превращая в страх,
Своей ездой такой раздольной,
Аварий сеть создаст очаг.

Намеченной достигнув цели,
И — в ожидание всех дел,
Все тройки как бы онемели,
Когда вершится беспредел.

Друзья пешком прошли пространство,
До тех хозяйских их ворот,
Где намечалось хулиганство,
Вогнав в позор Ростовский род.

И, подходя уже к воротам,
Издал дружок условный свист,
Сигнал ответный стал оплотом,
Насколько шаг дальнейший чист.

Вслед выбежала горнична;я:
— Она счас выйдет, входите в двор,
Она заждалась, изнывая,
Ей не терпелось — на простор.

Остался у ворот на страже
Его преда;ннейший дружок,
А сам он для удобства кражи,
За дом, зашедши уголок;

И — в ожидание «предмета»,
Вошёл он следом на крыльцо,
Не ожидал он там ответа,
Вежли;во гаркнул прям в лицо;

Лакей Данило, столь огромный,
Назад дорогу преградив,
Всегда почти что он безмолвный,
Но в этот раз он был сварлив:

— Пожалуйте вы в дом, к хозяйке!
— К какой хозяйке, да ты кто?
— Расскажешь ей, какие байки,
И ей представься, надо что!

— Назад, Курагин, там измена! —
В ночной тиши раздался крик,
Чтоб избежать им просто плена,
Сдаваться друг тот не привык.

Друг, ожидая у калитки,
Затеял с дворником борьбу,
Пытавшимся под звук молитвы,
Захлопнуть ворогов судьбу.

Калитку запереть пытался,
Тем похитителя поймать,
Со всех сил Долохов старался,
Чтоб дворника бы уломать.

Схватив за руку Анатоля,
Как подоспевшего в момент,
Подальше быть от злого горя,
За провалившийся эксперимент.

2-5-18

Застав в коридоре Наташи подругу,
«Распухшую» Соню от длительных слёз,
Заставила Соню признаться, как другу,
О том, что случилось, поведать всерьёз.

Узнав про хищенье живого предмета,
В приличном, считавшемся доме Москвы,
Она озверела в желанье ответа,
Его получить от самой же жертвы;.

Ворвавшись к Неташе, и слов не жалея,
Хоть раньше с любовью считала за дочь,
Словами последними гостью огрела:
— Мерзавка, бесстыдница, из дому — прочь!

И знать не хочу я твоё оправданье,
Позор навлекла на меня и весь дом,
И род свой, Ростовых, на оклеветанье
Отда;ла, чтоб в свете чинили погром!

И, смерив её оскорбительным взглядом,
Закрыв тут же дверь за предметом на ключ,
Она, как отравленной стала тем ядом,
Каким оказался «подарок» колюч.

Движи;мая яростью женского мщенья,
Желаньем поймать похитителей дев,
Она принимает крутое решенье,
Поймать похитителей, их заперев.

Наказ даёт дворнику для их пленения,
Впустить беспрепятственно их же во двор,
Лакею Даниле — их сопровождения,
К ней в дом на серьёзнейший с ней разговор.

Узнав от лакея, что воры удрали,
Решила виновной последний дать бой,
В том плане, как ныне все нравы упали,
Не ведают, след какой вьют за собой.

Но, чтобы не дать похищенью огласки,
Решила от графа сей случай, как скрыть,
Тем самым расстаться с Ростовыми с лаской,
И всю погасить ту Наташину прыть.

Ей жалко Ростова, отца её, графа,
Ведь он не уедет без принятых мер,
Накличит терзаний всем здесь в виде «штрафа»,
И слух поползёт, как бесстыдный пример.

И Соня, рыдая, просила хозяйку,
К Наташе впустить, ободрить её дух,
И ей обещала хранить всю утайку,
Скрывать весь позор от «назойливых мух».

И Марья к Наташе решительным шагом
Направилась в комнату к ней, отчитать,
И бой продолжался под тем самым флагом,
Её посрамленьем семейства дожать.

— Ах, как хороша, в моём доме свиданья
С любовником вздумала ты назначать,
Себя осрамила, как девка последняя,
Семью-то за что ты решила топтать?!

Ах, как бы тебя проучила за это,
Была в сей момент, как моя бы ты дочь,
Отца мне так жалко, семью — от навета,
Однако — намерена тайну сберечь.

Наташа тряслась вся от тяжких рыданий,
Душила досада и даже, как гнев,
В душе всё кипели мечты всех страданий,
Она, хоть рыдала, но — злая, как лев.

Вновь глянув на Соню, присела к Наташе:
— То счасье его, что ушёл от меня,
Но я разыщу, накажу его даже,
Получит твой хахаль крутого «ремня».

Мария головку взяла в свои руки,
Её повернула к себе всю лицом,
Увидеть раскаянья след, её муки,
Казалось, должно всё случиться концом.

Однако, глаза её были сухие,
Они выражали всей злобы и блеск:
— Оставьте меня, вы мне все, как чужие,
К чему этот поднятый вами весь треск.

Она отвернулась, не видеть обиду;
— Не стану тревожить я совесть твою,
Отец твой приедет, какого же виду,
И как оправдать мне болезнь ту ему.

А брат твой узнает, жених вот приедет? —
Опять затряслось её тело от слёз;
— Жених-то тобою весь только и бредит,
И вдруг для него столь внезапный курьёз.

— Жених мне не нужен, ему отказала, —
Кричала Наташа сквозь слёзный поток:
— Оставьте меня, мне — покой для начала,
Так бог даровал мне мой жизненный рок.

Зачем вы вмешались, зачем помешали? —
Кричала Наташа: «И кто вас просил?
Ах, если ли бы только что-нибудь знали»!..
— А мы тебя что ли когда запирали,
Зачем он похитить тебя-то решил?

Зачем же тебя, как цыганку какую,
Но кто же мешал ему ездить в мой дом?
Вот план ваш и вышел для вас весь впустую,
А, если б увёз, то нашли бы потом!

Коль вы с ним слюбились, так в чём же проблема?
Пусть просит по-доброму, как все, руки,
Зачем нам нужна похищения схема?
Законы за это у нас все строги!

Раз любит он тайно, здесь пахнет обманом,
Он тоже мерзавец, к тому ж — негодяй!
Зачем же вам жить таким способом странным,
Но кто ж тебя держит, беги, догоняй!
 
— Он лучше вас всех, — прокричала Наташа,
И, вновь отвернувшись от тех же обид:
— Уйдите, уйдите, я вся уж не ваша,
Любовь победила во мне этот стыд.

Она зарыдала, отчаявшись в жизни,
Как будто бы жизнь вся в несчастьях прошла,
И стала неверной семейной отчизне,
Она с этой жизни сама, как ушла.

Мария пыталась внушить ей в сознанье,
О случае этом не должен знать граф,
Но вряд ли дошло до неё пониманье,
Отец, как глава, ей предъявит свой штраф.

Она, отвернувшись, уже не рыдала,
Её охватила телесная дрожь,
В ответ ей она ничего не сказала,
Не стала отцу уже будто, как дочь.

Мария укрыла Наташу, подушку
С заботой под голову ей положив:
— Пусть спит, избежала она ту ловушку,
И точно не зная желанья мотив.

На день другой из подмосковной, весёлым
Вернулся, добившись успеха, граф сам,
С продажей имений успех — завершённым,
Остался доволен своим он делам.

Ничто не держало благое семейство,
Пора собираться обратно, домой,
Однако, хозяйкино в том фарисейство,
Что Ната сказалась внезапно больной;

Заставило графа побыть ещё гостем,
Пока не поправится графская дочь,
Но граф существом всем, «застрявшей в нём костью»,
В болезни Наташи почувствовал «Ночь».

В том смысле, что что-то ему неизвестно,
Что что-то скрывают, не должен он знать,
Хотя, как отцу, ему всё интересно,
Себе вновь проблемы боялся создать.

Весь день, наступивший со дня похищенья,
Она оставалась «в берлоге своей»,
И ни у кого не просила прощенья,
Казалось, в беде здесь, случившейся с ней.

Сидит у окна и с большим беспокойством
Смотрела на мимо идущих людей,
Лица не узнать, подурнела с расстройством,
Отец догадался, что что-то вдруг с ней.

Когда он зашёл к ней, проведать больную,
Она не полня;лась навстречу отцу,
Но он в ней увидел дочурку другую,
Свою, постоянно любимой ему.

Со сжатыми плотно в лице всём губами,
Холодным и злым выраженьем лица,
И красными о;т плача злыми глазами,
И, как говорится, на ней нет лица.

— Но что же случилось с тобою, мой ангел,
Когда ж ты успела здесь так заболеть?
Обидел ли кто и какой такой «врангел»,
Тебя мог завлечь в свою мерзкую сеть?

— Да нет, это просто болезнь ожиданья,
И связано всё и с его же семьёй, —
Так Ната отцу для всего пониманья,
Ему объясняла недуг этот свой.

Отец избегал всех дальнейших расспросов,
Могущих продолжить такую болезнь,
Тем более дело свершилось со спросом,
Зачем до отъезда ему неприязнь?

2-5-19а

Несчастный наш Пьер тяготился женою,
Собрался поехать, побыть одному,
Всё больше скучал он, не видя другую,
Наташа давно приглянулась ему.

И, всё-таки, он отлучился по делу,
Поехал он в Тверь, где наставник почил,
И, кстати, вдова намеренья имела,
Бумаги покойного он получил.

Когда он вернулся, письмо его ждало,
От той же хозяйки, что звала к себе,
В нём важное дело она сообщала,
О друге Андрее, с невестой — в борьбе.

Желание видеть ему ту Наташу,
Довлело всегда над его же судьбой,
Но он избегал это чувство «пропажи»,
Он «счастье» имел уже от другой.

Однако, судьба постоянно и часто
Сводила нечаянно Пьера всё с ней,
«Причём же здесь я, мне совсем безучастно,
Зачем мне участие в судьбах людей?

Скорей бы приехал дружок мой, Андрюша,
Женился б на ней — всему делу конец,
Болконский, старик добавляет в том стужу,
Мешает он сыну идти под венец».

Так думал всё Пьер по дороге к хозяйке;
Но кто-то окликнул его на Тверском:
— Давно ли приехал, какие утайки
Творятся вокруг тебя, «в чреве твоём»?

Ему прокричал столь знакомый вдруг голос,
С ним рядом, на парных санях, в рысаках,
Его обогнал ненавистный столь «колосс»,
Всё тот же Курагин с ироньей в глазах.

Судьбой, оказавшись с ним в родственной связи;
Он в позе военных сидел щеголей,
Со званьем наследственным русского князя,
По жизни катившимся всех веселей.

Казалось, его ничего не тревожит,
И он от того всем доволен всегда,
Он весел, спокоен, ничто и не гложет,
Не тужит ни в чём, ни о ком никогда.

«Вот мне бы таким беззаботным по жизни,
Желал бы я быть в своей жизни всегда,
К тому ж, он — военный и служит отчизне,
Но он на войне не бывал никогда».

В передней, уже нам знакомого дома,
Лакей с него шубу снимая, сказал:
Чтоб им в разговоре не вызвать бы грома,
Его приглашают в её «спальный зал».

И, шествуя важно на встречу с хозяйкой,
Идя чрез хозяйский большой, светлый зал,
Он встретил Наташу, она без утайки
Сидит у окна, он пред ней, как предстал.

Лицо было бледно, худое и хмуро,
И, кинув на Пьера нахмуренный взгляд,
С холодным достоинством, всё же, понуро,
Ужалила Пьера, впустив в него яд.

— Так что же случилось? — спросил, входя в спальню,
— Дела «хороши», вот уж сколько живу,
Но я вас прошу сохранить эту тайну,
Такого позора никак не стерплю.

И дама Мария «одним  воздыханьем»,
Всё Пьеру поведав во всех мелочах,
С большою тревогою и ожиданьем
Возможных дуэлей и «битв на ножах».

Просила у Пьера и здравого смысла,
Поскольку Курагин стал родствен ему,
Его, Анатоля, такого артиста,
Чтоб в данный момент было всё по уму;

Куда-нибудь скрыться в тревожное время,
(Пьер также поведал, что был он женат);
— Час от час не легче, так тяжко всё время,
Наташин порыв в любви первой весь смят.

Затоптан обманом, доверием чистым,
Какое возможно от страстной любви,
И женским счастьем, казалось искристым,
Уже с ним замешанным на их крови. 

С разинутым ртом слушал Пьер эту правду,
И, будто не веря своим он ушам,
В уме представляя Наташину «свадьбу»,
Как та разлетелась по всем лживым швам.

Не мог и представить «свою» он Наташу,
Отчаянной, смелой в столь страстной любви,
Чтоб с ним убежать в неизвестность ту даже,
А где же та гордость за честь всей семьи?
И попрана гордость за чувства свои.

Его представление от той Наташи,
Какую знавал её с детских он лет,
Смешалось с какою-то жизненной кашей,
Навлекшей на девушку множество бед.

В душе не могло связать с новою мыслью,
О низости всей и жестокости чувств,
Которые вдруг словно «прыгнули рысью»,
Насколько любовник сам был ими пуст.

Он вспомнил жену: «От любви, как зверея,
Не только ему сей достался удел»;
Но жалко до слёз ему друга Андрея,
Где гордость задета течением дел.

2-5-19б

Чем больше жалел он так друга Андрея,
Тем большая ненависть зрела в уме,
Презрение к ней он в душе своей грея,
Тем глубже порядочность тает во мгле.

Теперь с отвращением вспомнил Наташу,
С холодным достоинством шла мимо него,
Но Пьер и не ведал, какую же чашу,
Она выпила яда от «счастья» сего.

Душа была полна отчаяньем в жизни,
Стыда, униженья от дикой любви,
Но честь поддержать в её «личной отчизне»,
Достоинство, строгость явить во крови.

Остаться при нём, как ни в чём невиновной,
Защитный рефлекс выражало лицо,
Но «свадьбой» такой, как во многом картинной,
Одеть не пришлось золотое кольцо.

— Так я угадала, что он тот мерзавец,
Хотя и не знала, что он уж женат,
Мне надо сказать ей, не «грызла чтоб палец»,
Какими он чувствами к ней был объят.

И, чтобы не ждала напрасно сигнала,
А то целый день как сидит у окна,
Ей так одного лишь провала и мало,
Наверное, ждёт с объясненьем письма.

Ещё раз напомнив, хранить в том молчанье:
— Смотри же, не знает сам граф ничего,
Он жалобно молвит разо;чарованье,
Но он сам не знает причины его.

В гостиной Пьер встретил старого графа,
Он с жалоб весь с Пьером завёл разговор:
— Такого не ждал от дочурки я штрафа,
Такому мужчине отказ дать — позор!

Я очень был рад тому чудному браку,
Он даже пошёл против воли отца,
Конечно, пойти против этого знака,
Не может быть счастлива жизнь для венца.

Как можно без нас, родных, только подумать,
В судьбе своей сделать ответственный шаг,
Возможно, престиж и себя тоже губит,
Не ведая, в деле попасться впросак.

Поступком Наташи граф очень расстроен,
Пьер даже пытался свести разговор,
Но граф стал настолько уже беспокоен,
Он вечно оплакивал этот позор.

Закончив беседу о деле Наташи,
Хозяйка пошла «успокоить» её,
Ей новость подать, как лекарство в той чаше,
Из сердца чтоб вытравить образ его.

Не сразу поверила в это Наташа,
Просила и Пьера о том подтвердить,
И Соню послала позвать Пьера даже,
И только тогда её в том убедить.

Наташа вся бледная, но строгим взглядом
Вновь встретила Пьера с надеждой в душе,
Она быть желала отравленной ядом,
Вновь правду узнать о любимом хлыще.

Взгляд был вопросительным и с ожиданьем,
С надеждой на правду посеять в судьбе,
Могла бы та правда служить оправданьем
Любви к нему страстной и с нею — к борьбе.

Но видеть Наташу в таком состояние,
Не очень приятно ему лицезреть,
Но, всё же, как женщины в ней обаяния,
Оно не могло на душе умереть.

Но сам по себе, и с ним в это же время,
Пьер не интересен и видеть его,
Её уже мучило тяжкое бремя,
Всю правду узнать от родных, от него.

Ведь Пьер ему шурином «вдруг оказался»,
Не мог он не знать Анатоля секрет,
Коль с этой семейкой Пьер, всё же, связался,
Хотя он к Элен как бы в плен и попался,
Избавится он безуспешно пытался,
Но терпит несчастие так много лет.

— Так правда, что он оказался женатым? –
В упор ею задан коронный вопрос,
— Да, там, где-то в Польше, законом объятый,
Но сделать семью он ещё недорос!

И он потому здесь во-всю веселится,
Одна как бы ягода — он и сестра,
Завидный жених, на богатстве нажиться,
Он сам не имеет «ни кола, ни двора».

— А он ещё здесь? — вновь вопрос, следом быстрый;
—Да, я его встретил дорогою к вам,
Её вновь сразила та новость столь остро,
Её охватил вновь душевный весь срам.

Не в силах сказать что-нибудь в оправдание,
Руками всем делала по;нятый знак,
Оставить одну, как себе на съедение,
Вот тем и закончился ей «первый брак».

2-5-20

Пьер, полный решимости дать ему взбучку,
Исполнить наказ Марьи Дмитривны в том,
Курагину было бы во-время лучше,
Покинуть Москву, его нынешний дом.

Включился в «забаву» поймать Анатоля,
При мысли о нём застывала вся кровь,
Нелёгкая выпала Пьеру в том доля,
Напомнить ему, его к деве любовь.

Объехав весь город своим посещеньем:
Цыгане и клуб, пару злачных тех мест,
Закончился поиск сплошным невезеньем,
Как будто бы Пьеру досталась в том месть.

Искомый им шурин обедал у друга,
И оба держали совместный совет,
Как сделать им так, чтоб его же подруга,
Не думала так, что провал есть навет.

Решили, ему вновь нужна с нею встреча,
И к вечеру шурин поехал к сестре,
Совет с ней держать, как свершить вновь увечье,
Наташе Ростовой в её женской судьбе.

Объездив Москву, не найдя Анатоля,
Пьер к вечеру вновь возвратился домой,
Он в поисках «друга» явил свою волю,
Пытаясь найти и устроить весь бой.

И так уж случилось, что шурин нашёлся,
А он оказался в гостях у сестры,
И Пьер на него, наконец, напоролся,
Для с ним продолженья гражданской войны.

В гостиной и встретил наш Пьер свою жертву,
Прошёл быстро мимо своей он жены,
Давно ненавидел жену он, как стерву,
Он с ней находился в том мире войны.

— Ах, Пьер! — подходя к мужу, молвит графиня:
— В каком положение наш Анатоль…
Хотела б я знать, у него, что за причина,
И что вызывает душевную боль?

Она замолчала и, глядя на мужа,
Но видя в лице его бешенства взгляд:
— Где вы — там разврат и звериная стужа,
В людей вы вливаете словно свой яд.

— Пойдёмте со мной, «дорогой вы мой шурин»,
Серьёзный есть к вам у меня разговор,
Похоже, что ты от веселий стал дурень,
Затеяв в Москве этот глупый столь вздор,
Навлекший на многих семейств здесь позор.

Ведь вы обещали графине Ростовой,
(Но, будучи тайно уже как женат,
Она, полюбив вас, на всё уж готова),
Жениться на ней, увезти её в ад!

Её обманули, поправ её чувства…
Он в бешенстве, вновь продолжая допрос,
Он сдерживал чувства природного буйства,
Свой очередной задавая вопрос.

— Мой милый, — в ответ промычал по-французски:
— Я вовсе не должен терпеть сей допрос,
В том тоне, звучащем столь грубо по-русски,
Любовь с похищеньем — обычный вопрос…

Лицо Пьера бледное было и прежде,
Но, выслушав наглый «невинный» ответ,
Все чувства восстали к такому невежде,
Расправы в глазах загорелся лишь свет.

Схватив своей мощной рукой Анатоля
За так недостойный военный мундир,
Он тряс его в стороны долго и вдоволь,
Пока не почувствовал страх «командир».

И, как результат вот такого допроса,
Ему повреждён был военный мундир,
Но вся процедура продолжилась спросом,
Пока «командир» не стал требовать мир.

— Вот вы пока числитесь в армии нашей,
И, как адъютант, составляете цвет,
Но вы — негодяй, по породе всей вашей,
Живёшь, как очаг человеческих бед.

Но что тормозит меня от удовольствия
Удар нанести по дурной голове,
Так это, наверно же, все те последствия,
Какие потом угрожали бы мне.

Так вот оно то, всё оружие мщенья; —
Тяжёлое в руку взял Пьер пресс-папье,
Его разделяло от мщенья мгновенье,
Но он не позволил дать волю себе.

Он поднял его, им ему угрожая,
Но тотчас на место его возвратил,
Во всех своих действиях, всё понимая,
Словами противника просто добил.

— Так вы обещали на ней же жениться!
— Я, я…и не думал, и не обещал,
Ведь я же, ты знаешь, могу лишь влюбиться…
— Отдай её письма, какой же — нахал!

Доставши бумажник, вернул письмо Пьеру;
— Но, это лишь первый для вас мой приказ,
Вторым, боле строгим, как важную меру:
Ты должен покинуть Москву и — тотчас.

— Но я не могу, я же здесь, как на службе…
И третье, — его не внимая причин:
— Не сметь никогда говорить о той дружбе
И хвастаться, как большинство всех мужчин.

Понять вы должны, наконец, одну правду,
Что, кроме всех ваших любовных утех,
Взорвали вы в обществе словно петарду,
Лишив счастья, спокойствия близких ей всех.

Вы губите жизнь и судьбу юной девы,
Лишь ради веселий, забав мужских всех,
Достаточно вам продолжать те напевы,
С подобно жене моей, женщин — из тех.

Вот с ними вы в праве всегда веселиться,
Они и развратны все также, как вы,
Но так обещать, чтоб на ней и жениться,
Украсть, обмануть…, как же так вы смогли?!

Но это всё подло, вы просто — убийца,
Похоже на то, как убить старика,
И этим потом от души веселиться,
Довольным стать подлостью этой сполна?

Но, кроме того, есть ещё опасения,
И есть кому встать, защитить её честь,
Есть брат и жених, ждут удо;влетворе;ния,
А вам разве надо такая их месть?

Пьер глянул на шурина мирным тем взглядом,
Надеясь, всё понял, причины ясны;
— Таких слов не приемлю, пышущих ядом,
Они в багаж жизни совсем не нужны.

Во мне зацепили вы мерзость и подлость,
Как честный, порядочный я человек,
Я вам не позволю включать в эту область,
Меня поучать, прекратите свой бег.

Хотя всё, что сказано — лишь между нами…
— Возможно, удо;влетворе;нье нужно?
— Достаточно всё, что здесь сказано вами,
Назад взять бы вам, и, чтоб в вечность ушло.

— Хотите, исполнил бы ваши желанья?
— Беру всё назад, а меня извинить,
Уже мне не нужны все те оправданья,
Но всё ещё Пьер был готов  его бить.

Ежели нужны вам средства на дорогу,
То в этом не будет у вас всех проблем,
Я рад пониманью и слов всех итогу,
Всему «исчерпанью» затронутых тем.

Он лишь улыбнулся всем лёгким решеньям,
Его весь довольный улыбчивый взгляд,
Знакомый был Пьеру с женой в отношеньях,
Он словно впускал в ответ Пьеру свой яд.

— О, подлая ваша с сестрицей порода! —
Промолвил Пьер на; сей улыбчивый взгляд,
Похоже, что вас захватила та мода,
Обманом всем девушкам встать в женский ряд.

2-5-21а

Весь дом жил в страхе и волненье,
Узнав, что Анатоль женат,
Наташа от досады мщенья,
Позора также нетерпенья,
Весь ум был мыслями объят.

«Как жить отныне буду дальше,
Престиж я потеряла свой,
Поддавшись обещаньям фальши,
И, нарушая свой покой.

Осталось ей уйти из жизни,
Тем искупить весь свой позор,
Пусть тот защитник всей отчизны
В себе почувствует укор.

Попался ей мышьяк под руку,
«Вот то, покончить чтоб с собой,
И избежать мне в жизни муку,
И всем им дать последний бой».

Её спасли от малой дозы,
И Ната, сделавшись больна,
Для жизни не было угрозы,
Но в мыслях шла ещё война.

Везти её назад, в деревню
Опасно было и нельзя,
Покой, не покидая келью,
Ей предписали, и не зря.

Послать решили за графиней,
Бродил растерянным сам граф,
Себя он видел в том причиной,
Себе накладывал он штраф.

Себя корил за разрешенье
Московский осчастливить цвет,
И в нём Наташи увлеченье,
Да так, поник в ней даже свет.

Пьер в этот день обедал в клубе,
Где нёсся слух со всех сторон,
О том, имевшем место блуде,
Ростовой нанесли урон.

Он отвергал все разговоры,
И утверждал он лишь одно,
Гася лишь правдой все их споры,
Что шурин был влюблён давно.

Что сделал только предложенье,
Но получил тому отказ,
И, что лишь ею восхищенье,
Всех сбило с толку в этот раз.

Он должен был скрывать в том дело,
Наташин сохранить престиж,
Чтоб никакая грязь не смела…
И в жизни наступила тишь.

Он с нетерпеньем ждал Андрея,
Справлялся каждый день о нём,
Себя надеждой как-то грея,
Что будет с парой их потом.

Старик Болконский знал все слухи,
Конечно чрез мамзель Бурьен,
Письмо Наташи, взяв от скуки,
Доволен стал отказом тем.

Чрез пару дней Андрей запиской
Дал о приезде Пьеру знать,
Надеясь правду знать без риска,
Себя от слухов ограждать.

Отец вручил письмо Наташи,
И — с добавлением рассказ,
Её попытке даже кражи,
В душе ликуя каждый час.

Пьер ожидал найти Андрея
В порыве горя, как она,
Но он, глазам своим не веря,
Что с нм стряслась в судьбе беда;

Услышав громкий голос князя,
Там шёл какой-то светский спор,
Пьер понял — нет с бедой той связи,
Не страшен князю сей позор.

Княжна навстречу вышла Пьеру,
Глазами поведя на дверь,
И, как бы следуя примеру:
«Вот горе, делать что теперь»?

Но по лицу всё той же Марьи,
Он видел, рада вся тому,
Чтоб большей не было печали
И брату тоже своему.

— Он молвил, ожидал такого,
Но не позволит он себе,
Себя изображать другого,
И чувства поглотить беде.

Он горд, что в ней он не ошибся,
Дав на раздумье целый год,
С отцом, тем самым, как сблизи;лся,
И от позора спас весь род.

Он лучше, чем я ожидала,
Измену эту перенёс,
Хотя его и обожала,
Но, видно было, не всерьёз.

Наверно богу так угодно, —
В конце так молвила княжна:
— Из них двоих — ей неугодно,
Была б она его жена.

— Но неужели всё пропало?
Княжна на Пьера тянет взгляд,
Во взгляде этом втиснув жало,
Вопрос, казался, невпопад.

2-5-21б

Как приглашённый Пьер наш в гости,
Вошёл в отцовский  кабинет,
Где князь Андрей всей волей злости,
Ругал за дело «свой предмет».

Им уважаемый Сперанский
Попал в немилость ко властям,
(В гостях ещё был князь Мещерский),
И ни какие больше шансы
Не светят всем его делам.

Андрей, немного изменившись,
И, видно, как поздоровел;
Пьер, спор прервав и извинившись,
Что оказался не у дел;

Но князь Андрей, не кончив мысли,
Всё продолжал тянуть свой гнев,
Они его все время грызли,
Они на нём, как грузом висли,
И даже царствие задев.

— Всё то, хорошее, что сделал,
Сперанским сделано одним,
Оценят в будущем, чем ведал,
И всё останется за ним.

— Ну, как ты? Вижу, что толстеешь, —
Он начал шуткой разговор;
— А ты, я вижу, здоровеешь!
— Да, я отныне весь здоров.

Но та усмешка ясна Пьеру,
Всё говорила: «Да, здоров,
Кому нужно всё, для примера,
Коль без жены имею кров».

Поведав Пьеру всё про отдых,
В Европе — друдностях дорог,
Он совершил как будто подвиг,
И то ему помог в том бог.

Нашёл учителя для сына,
Вот, господина Десале;;
Но волновала всё причина,
Что оказался он в петле.

Подать в том, не желая виду,
С горячностью включился  в спор,
Тем самым скрыть свою обиду,
Прервав он с Пьером разговор.

Когда Мещерский князь уехал,
Андрей повёл его к себе,
Ему последняя помеха
Напоминала о беде.

Он связку писем отдал Пьеру,
И среди них — её портрет,
Тем самым будто бы барьером,
Свой оградив авторитет.

— Прости меня, коль утруждаю…
О ней пытался говорить,
В лице сквозило; «Я страдаю,
Мне остаётся только жить»!

В лице у Пьера — сожаленье,
Сочувствие к его беде,
И это Пьера настроенье
Держало князя «во гневе;».

Он в неприятном, громком тоне
У Пьера продолжал допрос:
— А правда, на отказе фоне
Твой шурин до того дорос;

Руки просил иль что другое,
Правдивы слухи ли о том,
Что с ней случилось вот такое…
Что грянул слишком сильный гром.

— Здесь — правда и неправда вместе…
(Бестактный задан был вопрос),
Пьер было начал против чести…
Князь прекратил его допрос.

— Так передай её посланья,
Когда увидишься ты с ней,
В них явны девичьи желанья,
Я неудобен стался ей.

— Похитить он хотел с обманом,
Что он был ранее женат,
Нанёс душевную ей рану,
Таким бывает в жизни «брат».

Наташа тяжело болеет…
— А что, она ещё всё здесь?
Андрей сказал, что сожалеет,
Но усмехнулся, как отец.

— А где виновник похищенья?
— Смотался дальше от греха;
Князь был доволен объясненьем,
И улыбнулся он слегка.

— Уехал, кажется, в столицу,
А, впрочем, неизвестно мне;
— Ну да, зачем ему светиться,
И жить здесь словно на войне.

Во мне отныне нет сомненья,
Мне это дело — всё равно,
По мне — уже и нет значенья,
Как будто всё было давно.

И передай привет графине,
Она — свободна по судьбе,
И выбор в жизни половины,
Отныне — безразличен мне.

— А помнишь спор с тобой давнишний?
— Да, помню, — молвил князь Андрей:
— Я говорил, совсем не лишне
Прощать бы падших всех верней.

Но не сказал, что я способен,
Другой — быть может, а я — нет!
— Здесь случай с падшей не подобен…
Любовь оценит высший свет.

Князь перебил увещеванье
И даже перешёл на крик,
Свою он гордость в оправданье
Ему он выпалил в сей миг.

— И что, вновь пасть мне на колени
И вновь просить её руки?
Когда столь подлая измена
Все обошла уже круги?!

Да, это очень благородно,
Я подвиг чту лишь на войне,
И мне здесь очень неугодно,
И даже стыдно, неудобно,
Роль выполнять простой метле:

Идти по следу «господина»,
Мерзавцем лучше бы назвать,
И заметать следы картинно,
За эту будущую мать!

Ежели хочешь быть мне другом,
Про эту… мне не говори!
Прощай, всё ходит как-то кругом,
К судьбе закрытой мне двери.

Дуэль закончив с лучшим другом,
Остался Пьер там на обед,
Беду считали лишь испугом,
В семье считали не за вред.

Княжна сочувствовала брату,
Но рада была за семью,
Пьер понял, к делу нет возврата,
«Её я, кажется люблю»!

Пьер видел злобу и презренье,
К Ростовым князя всей семьи,
И потому без удивленья
О ней и слышать не могли.

О той, которая решила,
Андрея просто променять,
И о себе вообразила,
Любовь не может долго ждать.

Обед весь протекал в заботах
О приближение войны,
О необутых русских ротах,
Напрасно пролитой крови.

Всех оживлённее и громче
Со всеми спорил князь Андрей,
Лишь потому и, между прочим,
Забыть судьбу свою скорей.

2-5-22

В тот вечер Пьер был у Ростовых,
Наташа всё ещё больна,
Привёз с собой вестей он новых,
В них — правда горечи полна.

Он письма передал все Соне,
А сам хозяйку навестил,
Вернувшись, Соня с просьбой в тоне,
Чтоб Пьер Наташу посетил.

Наташа — бледная, худая,
С достойной строгостью в лице,
Стояла, Пьера ожидая,
«В своём разорванном венце».

Стояла, опустивши руки,
Как-то безжизненно дыша,
Преодолев вновь приступ муки,
Но — и такая хороша.

И, первой обратившись к Пьеру:
— Я знаю, вам Болконский — друг,
Он раньше говорил, к примеру,
Когда мне трудно станет вдруг;

К вам обратиться за советом…
Сопел Пьер, глядя на неё,
В душе упрёк держал ей в этом,
За всё её житьё-бвтьё.

Её теперь так стало жалко…
— Прошу, скажите вы ему,
Что натворила я так ярко,
Свершив всё, не как по уму;

Простить меня за все страданья,
За причинённый чести вред,
Я не ищу в том оправданья,
Себе всех больше сделав бед.

Меня одно лишь гложет чувство,
Ему что причинила зло,
Во мне самой в душе всё пусто,
Но… он свободу дал, за что?

— Я передам ваше посланье,
Но я хотел бы знать одно,
Любили ль вы его и ранее,
Его… плохого, но того?

О нём не говорите дурно,
Он вовсе в жизни — не такой,
О нём судить мне очень трудно,
Влюбившись, может стать другой.

Всё больше жалости и чувства  —
К ней нежности и всей любви,
Пленяло сердце так искусно,
Давно всё зрело в нём, в крови.

— Не будем говорить об этом,
Я вашу просьбу передам,
Но об одном прошу, ответом
Я очень предан буду вам.

Желаю стать я вашим другом,
Всегда дать нужный вам совет, —
И — дальше с чувством чуть испуга:
— Когда в душе прольётся свет.

Когда вам помощь будет ну;жна,
Излить ли душу, может быть,
Мне вовсе будет и не чуждо,
И — даже больше, нашу дружбу
Готов всегда возобновить.

Её поцеловал он руку:
—Считайте, я уже ваш друг,
Я помогу изжить ту муку,
Поднять вновь к жизни свежий дух.

— Не говорите так со мною,
Не стою я таких вот слов,
Я — недовольна вся собою,
Коль наломала в жизни дров.

Прервать уже хотела встречу,
Но Пьер за руку удержал:
«Ещё не наступил им вечер,
Её уже он обожал»…

Ещё сказать ей что-то нужно,
Слова, как рвались из души,
Расстаться с нею, чтобы дружно,
Ей боль похоронить в глуши.

— Да, перестаньте вы, Наташа,
Себя уже, как хоронить,
Жизнь впереди ещё вся ваша,
Ещё не поздно полюбить!

— Нет! Для меня уж всё пропало, —
Сказавши это со стыдом:
— От жизни я уже устала,
Мне не построить снова дом.

— О, если на моём бы месте
Красивый, умный был другой,
Свободен был от брака, с честью
Вступил бы на коленях в бой:

Просил бы вновь руки я вашей,
Я знаю лучшей вас, любя,
И — потому в той жизни нашей
Не будет непонятной «каши»,
А лишь любви — вся полна чаша,
Когда была бы вся моя!

Вновь слёзы счастья, умиленья
Ей увлажнили все глаза,
И благодарность с удивленьем
Пронзили душу, как стрела.

Он ей всегда казался странным,
Смешным, рассеянным подчас,
Но, чтобы быть ей  столь желанным,
Не представлялся раньше час.

Ещё разок взглянув на Пьера,
Поспешно убежала прочь,
Последовав её примеру,
Пьер вслед за ней подался в ночь.

Почти он выбежал из зала,
Давило в горле счастья зов,
Хотя она и не сказала…
Но вид был к этому готов.

Удерживая умиленье,
Не попадая в рукава,
Одел он шубу в настроенье,
Почти что мог кричать: «Ура»!

— Куда прикажите? — вопросом…
— Куда? — спросил себя сам Пьер,
Иль в гости ехать мне без спроса,
Иль в клуб свой, может, например.

Ему от счастья, настроенья,
«Мне неужели ехать в клуб»?
Казались люди, к сожаленью,
Несчастен каждый там и глуп.

Все люди там ему казались,
Так жа;лки в чувствах и бедны,
В сравненье с теми, что рождались,
И стали так ему нужны.

В сравненье с благодарным взглядом,
С которым Ната из-под слёз,
Взглянула словно «вкусным ядом»,
Ему в глаза уже всерьёз.

— Домой шагаем, — молвил чётко,
Медвежью шубу распахнув,
И кучер тронул слишком ходко,
Мороза с ветром зачерпнув.

Морозно стало уж под вечер,
Но небо — ясное, без туч,
Оно было уже предтечей,
Сверкал войны тот яркий луч.

Огромное пространство неба
Светилось звёздным очагом,
И в нём пучком ярчайшим света —
Комета с поднятым хвостом.

Всё та же самая комета
Своею близостью к земле,
Конец что предвещала света,
Но Пьера держит, как в тепле.

В тепле надежд возможных, счастья,
Исправить в жизни всю судьбу,
Покончить с личным всем ненастьем,
За Нату продолжать борьбу.

Она как будто бы светила,
Ему указывая путь,
И даже больше — вдохновила,
С пути от счастья не свернуть.

Конец