Аборты не дадут тебе забыть
тех, кто не смог с тобой на свете быть.
Макушки безволосые голов
не знавших воздуха рабочих и певцов.
Не сможешь их наказывать и бить,
молчанье их за сладости купить.
И не давать держать пальцы во рту,
изгнать обратно страхи в темноту.
Ты не оставишь детскую кровать,
вернёшься чтоб глазами их сожрать.
Возносит, слышу, ветер в небеса
детей моих убитых голоса.
Сосать им не придётся грудь мою.
Я согрешила и осознаю.
Схватила ваше счастье словно птицу,
И жизни не позволила случиться.
Украла дни рожденья, имена,
Украла игры, слёзы, времена,
Любови, бунты, свадьбы, боли, смерти.
Я не желала этого, поверьте.
Но ни к чему мне жалкое нытьё.
Ведь разве преступленье не моё?
С тех пор мертвы вы так или иначе.
Разве поможет вам то, что я плачу?
Правду сказать, у вас были тела,
Но умереть ваша судьба была.
Я вас не знала, но любила всех,
Поверьте… Я любила, любила вас
Всех.
1945 г.
Gwendolyn Brooks. The mother
Abortions will not let you forget.
You remember the children you got that you did not get,
The damp small pulps with a little or with no hair,
The singers and workers that never handled the air.
You will never neglect or beat
Them, or silence or buy with a sweet.
You will never wind up the sucking-thumb
Or scuttle off ghosts that come.
You will never leave them, controlling your luscious sigh,
Return for a snack of them, with gobbling mother-eye.
I have heard in the voices of the wind the voices of my dim killed children.
I have contracted. I have eased
My dim dears at the breasts they could never suck.
I have said, Sweets, if I sinned, if I seized
Your luck
And your lives from your unfinished reach,
If I stole your births and your names,
Your straight baby tears and your games,
Your stilted or lovely loves, your tumults, your marriages, aches, and your deaths,
If I poisoned the beginnings of your breaths,
Believe that even in my deliberateness I was not deliberate.
Though why should I whine,
Whine that the crime was other than mine?—
Since anyhow you are dead.
Or rather, or instead,
You were never made.But that too, I am afraid,
Is faulty: oh, what shall I say, how is the truth to be said?
You were born, you had body, you died.
It is just that you never giggled or planned or cried.
Believe me, I loved you all.
Believe me, I knew you, though faintly, and I loved, I loved you
All.