Мы рисовали ёжика туманного,
рябина громыхала об забор,
и не было важнее нам занятия —
по памяти как словно по понятиям, —
как по степям, по шее шёл узор.
А в это время низкие, бандитские
к рябине приставали облака,
тянули песни крепкие, мужицкие,
не тронутые голосом Вертинского,
о том, что ты, рябина, — неправа.
Как ты, рябина, выжимаешь прошлое,
как ты всё время не туда даёшь наклон,
и напевают, и кидают ножики, —
вот так примерно мы рисуем ёжика,
как будто ёжиком идём своим путём.
А как дойдем — меняем показания,
неведом путь и транспорт наш, заметь, —
ложись, моя сестрёнка без названия
на полутёмном вязком основании
вставай, её хорошенькая смерть.