Запев
Весна – эссенция любовная,
пора ноктюрнов при луне.
Ко мне домой зашла знакомая
поворковать наедине
про нежность губ, про радость слёз,
про отношения всерьёз.
Жениться... Мне ли брать грех нА душу?
Карманы – словно решето.
Но я дарю любимой ландыши.
И трепет встреч – совсем не то,
что трубадурят рифмачи,
когда вивальдятся ручьи.
Нас вышвырнет в размытость улицы,
где воздух лакомохмельной.
На лавке кот довольно жмурится
и солнце этому виной.
Куда их, ветреных, несёт? –
подумал Шарик у ворот.
А небо стонет понимающе,
хоть голубеет лишь на треть,
когда клубок амурно лающий
стремится сукой овладеть.
Набухли почки в аккурат,
и мир инстинкты теребят.
Прогресс синицы перетенькали, –
его б и бес не уберёг.
А мы – бульварами, проспектами,
проулками, не чуя ног.
Два сердца тикают, пока
в моей руке твоя рука.
Повсюду парочки целуются.
Улыбкой миг запечатлён.
Как пахнет от тебя настурцией!
(И счастливы Она и Он.)
Пьяны без меда и вина
гуляем в парке допоздна.
Потом метро пройдя аидное,
с порога грохнемся в кровать
глотнуть апрельского бесстыдства и
до новой встречи дни считать.
А ты… А я – в который раз! –
впаду в глубокий рифмотранс.
1
Искали снежного человека в Гималаях,
а в Харькове снежинки
пикировали дамам на боты.
Я вечером ехал в распухшем трамвае
с работы.
Репетировал, кондором над обывателями парЯ,
забыв про завтрак, обед и ужин,
партитуру весеннего небытия,
глазами провидца дорогу утюжа.
Ветер нахраписто врывался
в салон на остановках.
Вдоль обочин кучи мусора вспучивались.
Знайте: к «зайцам» в стране уголовной
я отношусь сочувственно.
Всмотритесь, как ушастые
нервно переминаются
с лапы на лапу
(в карманах ни копиЯ),
шёрстку эпохи советской мацая.
Тревога!
Кондуктор гасает, сопя.
Спасайся, кто может.
Вон он с билетищами
рыщет, угрюмый, тоску навевая.
Римляне требовали хлеба и зрелищ,
а мы уповаем на Первое мая…
Думаем: выйдем на площадь,
знамёнами размахивая,
и добрый дядя сделает красивый жест,
вернув голодным макароны и масло.
А Васька слушает да ест.
Жили – не тужили и вот тебе на:
нет житья
в Бульбаше-Кацапо-Хохляндии
бестолковыя…
Вдруг из мрака шагнула Она –
Сверхновая.
Вспышка магния лизнула лИца.
Я врос в сиденье – сторонний зритель.
Кто же думал, что мне посчастливится
Её увидеть?
Недаром оглашало высотки поджарые
мявчанье котов в подъездах утренних.
Она цвела вселенским пожаром...
Неслись минуты.
Недаром утречком сосульки стаяли,
капЕль долбила асфальт многотрудно.
Она плыла королевой талии…
Неслись секунды.
Недаром подснежники утренели,
в ус не дули,
дремали, в луковицах коченея.
Она звала знамениями…
Неслись мгновенья.
Дома-великаны проносились в оконце.
Нёсся я, и неслись гуси-лебеди.
Мне бы с девушкой познакомиться
и поговорить обо всём на свете.
Она пробиралась средь тёток навьюченных –
такая хрупкая красотулечка...
Конь споткнулся. Шепнули губочки:
«Лапочка! Я туточки.
Такой мускулистый, как варвар,
и не без царя в голове,
дни коротаю один-одинёшенек...»
Сотру в порошок любого, кто не
захочет молиться на солнышко.
Выберу ристалище огромное самое,
копьё Дон Кихота в музее выпрошу
и буду крушить под взвизги самок
силу нечистовыраженную.
Пыль столбом в тридесятом стоИт.
Ну и заварил, робята, я кашу.
Но цаца, которая мчится в свой быт
всё равно будет наша.
Ей выходить в мартовскую слякоть.
Локтями пихаю серые будни.
Любовь с первого взгляда…
Что это, люди?
2
Подобру да поздорову уходи, зима седая.
Снегопадов нам не надо – ихне времечко прошло.
Уж весна-красна стучится: сам трусишка заяц баял,
что тулуп сменял намедни на лодчонку и весло.
Будет паводок разливист. Снег потает преглубокий.
Уползут презлы морозы, и сыра земля вздохнёт
предбеременной свободой. А медведь-монах в берлоге
размечтается о лете, и ему приснится мёд.
Косяками хлынут птицы, гам взыграет несусветный,
разрыдаются берёзы – любо-дорого глядеть!
А завалинки-твердыни разнесут по дальним весям
весть, что пахарь может сеять, а рыбарь – закинуть сеть.
Пораспустятся листочки. Зацветут сады беляво.
Растревожатся невесты светлой думою полны.
И погонит, помолившись, хворостиной баба Клава
отощавшую бурёнку на окрестные холмы.
Квакнут бойкие лягушки заводное концертино.
Только сирых конкурентов Гром Иванычу не жаль…
А снежинки вместо капель – свету белого не видно,
ведь по старому по стилю на дворе гостит февраль.
Майских гроз ещё далёко. Да и в городе мы, право.
Здесь раздольюшко в загоне. Здесь царует грусть-тоска.
День и ночь сочится в поры безысходная отрава.
В бури-вихри скачут годы. Но судьбу не обскакать.
Я кружил за Ней вприпрыжку между лужиц с хрупкой коркой.
Чаривные черевички – каблучками цок да цок –
выводили чудо-трели переливисто и звонко,
словно с вениками в баню марширует целый полк.
Манят стройненькие ножки (эти б ножки да плечи…).
С голодухи с молодецкой плоть мятежная ревёт.
Из распахнутых подъездов гул доносится кузнечный –
там наследничков кляпает в тесноте честной народ.
Мы ж пока играем в прятки – догонялки на ночь глядя,
и один прекрасно знает что заране обречён;
как Руслан княжной Людмилой, молодым любовным ядом
одурачен, околпачен, с потрохами взят в полон.
Пленник жарко дышит в спину слобожаночке бедовой;
выбрав правильную ноту, подбивает клинья враз
издалёка, потихоньку про мерзотную погоду.
И знакомится с сопрано мой вконец продрогший бас.
Слово зА слово – и в дамки. Мне уж гукнуло за тридцать.
Я теперича не робкий. И вотще не лыком шит.
До ушей задорно лыблюсь, анекдоты-небылицы
вру, голубку от ветрища прикрывая, аки щит.
Я понравился подруге иль смешное трали-вали?
К терему-многоэтажке проводил Её домой.
У обшарпанной скамейки обменялись адресами
и по лужам припустил я к остановке, сам не свой.
3
Мы писали друг другу не письма,
густотой тишины наслаждаясь.
Плыл над Салтовкой смелый конвертик,
торопя с Журавлёвки ответ.
После ноченек мутно-тверёзых
неминуче рассвет нарождался,
на листах оставляя бумаги
сплошь да рядом магический след.
Я мечтал: не пройдёт и полгода,
как закружит нас свадебный ветер
вихрем медленных плавных мелодий
без движений, без жестов, без слов;
как ласкала б твоя кареокость
изумрудность кошачьего цвета,
и блуждала бы счастья улыбка
на устах изумлённых домов.
А писал совершенно иное,
наглотавшись обрыдлого чаю,
распинался про долю народа,
намекая на правый уклон,
мол, живу не зазря на планете,
окаянное зло примечая,
а когда Соловьиное грянет,
кликнут несть кремнегласный закон.
Что я ведал, сопливый мальчишка,
про мадридские тайны Подворья,
где тихохонько плахи возводят
и вострят недоед-топоры,
обещая молочные реки
с берегами кисельн... ого горя?
Я открыт. Я готов. Я настроен
энергичные слушать миры.
Тяжко плавать журавушкой в небе
беспросветном, инертном, покорном,
оставаясь безвольной синичкой
в тёплой бархатной женской руке,
ибо все мировые магниты
стерегут разнополые споры;
зазевался – и матерь-природа
говорит на простом языке.
Здесь уже не корней галереи
и не стебель, не венчик, не листья, –
пестик дружеский выбрав в подмогу,
правит бал озорная пыльца.
Вы сгорали в любви молодыми?
Разве вы не любили неистово,
не рыдали в объятьях любимых
и взахлёб не стучали сердца?
Кто ж спаньём занимался в три ночи,
слыша рокот сумбурно-священный,
каждый атом когда в напряженье
ощущает с неведомым связь?
Я ведь тоже из нервных волокон,
и душа моя – военнопленный –
тупо пялится нА голы стены,
растравляя животную страсть.
Шибче грёзы – волшебны картины
на сетчатке очей разгорайтесь
вспоминаньем славянского чуда –
отголоска геройских кровей!
За окном бушевало ненастье,
обостряя немую неясность...
Но хотелось, хотелось, хотелось
мне увидеть Её поскорей.
Глупо ждать с синя моря погоды.
Март истёк. Помогли меры крайние.
Иногда штурма ждут с одобреньем.
И вопрос взбунтовался ребром.
Как ни странно, Она согласилась,
на Сумской мне назначив свиданье
в месте рядом с театром Тараса,
где когда-то шумел гастроном.
4
Блестящих праздников полно
в период пробуждения.
Восьмое марта, Смехогон,
Космический, Пасхальный звон,
День Моего Рождения.
Дни масленицы и труда,
Победа и... свидания.
Свидания... (Пройдут года.)
От них останутся всегда
в душе воспоминания.
Куда ни кинь, куда ни глянь,
с времён больной античности
живёт, свиданьями горя,
вся человеческая дрянь
в божественном величии.
Пошли же нам, Небесный Лель,
счастливые свидания!
Пусть на загаженной Земле
в целебном плещется огне
свиданий ожидание.
5
Вот и теплынь в гомерическом хохоте.
Лузганье почек. Цвереньканье птиц.
Лица прохожих, взыгравшие похотью.
Море искринок, искрёнок, искриц.
Бравая травка, пробившая вечную
мёрзлую земь под безмерный восторг,
вновь зеленеет с ребячьей беспечностью
в парках, на клумбах, у чадных дорог.
Солнечных зайчиков племя застенчивое
пляшет витринный хрусталь щекоча.
Липкие улицы в зимних увечиях
требуют грозно асфальта-врача.
Мчат иномарки до блеска надраенные,
грязные рядом ползут «Жигули».
Вышли в юбчоночках Тани и Мани.
Голый щенок у забора скулит.
Рады воробышки – высохли крыши –
эх! – на просторе – скачи во всю прыть.
Небо сегодня помпезно-возвышенное.
Хочется жить!
Как в день надежд опоздать на свидание,
с боя не взять пышногрудый редут?
Брюки напялил заморские ранью я,
тщательно брился пятнадцать минут.
В зеркале тело поёт, не нарадуется.
Свежей рубашкой прикрыл свою шерсть.
Но не люблю, не люблю я парада.
Будь, каков есть!
Туфли несут к остановке троллейбусной.
Вовремя. Памятник Гоголю вот.
Долго решаю афишные ребусы…
Вижу – плывёт.
Парусник, плавно бортами покачивая
(праздная окаменела толпа),
с алым призывом на губушках-мачтах
движет сюда.
Как озорует – давно сердце в пятках.
Ан я с храбринкой и дух от вола.
Невидаль эка. Девчонка. Понятно?
Подошла:
– Физкульт-привет!
– Хотите конфет?
– Куда пойдём?
– Пить бром.
– Сбежала с работы.
– Где громоотводы?
– Чем вы живёте?
– Лететь на самолёте.
– Путь к сердцу...
– Едите перец?
– Деньги хлам?
– Всю не отдам.
– Какой ты милый.
– Кого любила?
– Сколь тебе лет?
– Гасите свет.
– ДухИ для тела.
– Ты не говела?
– К сражениям годен?
– Жди приплода.
– Мороз по коже.
– Стряпать можешь?
– Махнём на балет?
– Поехали ко мне.
(Как понять зов природы,
влекущий познать
свет звезды
в беспредельном и чутком пространстве?
Длинноногую тайну цветка
разгадать
мне поможет
Вселенной прозрачности чувство.)
Что в Ней, в моей крутобёдрой красуне?
Сможет ли приворожить-погубить?
Так футболисты пасуют... пасуют...
А забить?
Жажда прелюдии жаркой любви.
Ты объясняла, приправа как деется
к мясу, а как – с сыром клёцки…
О чём же думает девственница,
когда отдаётся?
6
Не затем в конце апреля боевой раскрас тюльпанов
не даёт уснуть сирени, чтоб грустили сгоряча
поливные тротуары, ежевичные поляны,
чтоб скучали горожане, чтоб хандра свела сельчан.
Наши встречи стали чаще, разговоры задушевней.
Стала, перестав стесняться, Ты захаживать ко мне.
Пряным дымом обещаний нас раздразнивал Волшебник,
и отведали мы вскоре брашен бешеных коней.
Как прекрасен спозаранку запах пышущего тела.
А ещё духмяней, гуще воздух душных вечеров.
Незаезженная нежность лунной лёгкостью созрела,
только сбросили мы в пропасть звон сомнительных оков.
Ты мокрёхонька бывала от моих зрачков звериных.
В глубину нырнув фиорда, я в падении парил.
Извержение вулкана – каждый раз – до сердцевины.
И текла по склонам лава от зари и до зари,
на пути своём сметая вероломные преграды
издыхающего Века, где людьми не создан рай;
застывая звучной массой, чтоб рабы могли в награду
за страдания работать бесконечный урожай.
Ну а после Ты, как тучка на стальном плече утёса,
засыпала, забывая кто ты, где ты, что с тобой.
Кувыркнулся в звёздном небе чудный месяц по-над плёсом,
и ласкает гладь речушки лучик светло-золотой.
7
Звёзды – великие каменотёсы!
ПАрам парящим не след приземляться.
Новобрачных в постели –
милости просим.
Ведь без любви кризис, братцы.
Муж-душегуб!
Одной рукой свою держа за вымя,
другой нарви для Неё
фиалок, одуванчиков, резеды.
Гляди не выми!
Ведь без любви мы,
как без еды.
Жена-мегера!
Сготовь плов на завтрак,
девчушек и мальчиков роди.
Да от Него, а не от динозавра.
Чтоб к завтрему!
Ведь без любви мы,
как без воды.
Бабушки и дедушки!
(Сниму папаху.)
Внучат челомкайте горячо.
Цветут каштаны.
Разве я дал маху?
Ведь без любви мы
ничто.
Правительство! Крути педали,
льни к семье, а не наоборот.
Без людей и парламент
соберёте едва ли.
Ведь без любви мы
не народ.
Любимая!
Будь страстнодышаща,
пали в меня со всех систем,
что нА день брал Тебя раз с тыщу.
Ведь без любви мы –
зачем?
Весна!
Смотри, как я всех пришпорил.
Скачут от радости
двуногие клячи эти.
(Каждой твари по паре.)
Долой ссоры разводы и горе...
Да здравствует
Всемирная Любовь!
На тысячелетия.
апрель 1999 - декабрь 1999