(данная подборка посылалась в журнал "Октябрь")
* * *
Тут мало кто с творцом не согласится,
что слОва опыляющие спицы
любовно поработали - для нас -
раскрыв природу гениальных глаз...
Но, задышав проточным вдохновеньем
в бессмертный миг вселенского творенья,
формальные изыски воплотив
в огромный разбегающийся взрыв,
и, музыкой цветенья наслаждаясь,
воскликну, зоркий я: какая радость
увидеть, как Певец рождает взлёт
героев, устремившихся в поход
к мерцающим космическим глубинам,
где тёмная материя невинно
задеть способна нежный стебелёк!..
Рука направит мыслящий поток,
и время захлебнётся в дикой пляске
с личин богов (?) срывая злые маски...
Из наволочек выбредут на свет
труды блужданий в катакомбах лет:
"Поэт" продолжит вещий "Ладомир",
"Трубою Гуль-Муллы" разбудит МИР;
титаны, сбросив "Синие оковы",
окажутся стремительно готовы
вибрации разумной слышать зов,
потомкам обустроить новый кров,
за вечным восхождением на кручу
цветами встретить "узника созвучья",
взрыхляющего гумус корневой...
Вы Землю называете тюрьмой?
Лучится лепестковое роенье:
славянский дух достоин восхищенья!
И стало многоясно, почему
душа провидца сродственна Ему.
Сад отпускной
Летние дни я в саду провожу на родной раскладушке,
радуясь каждому хрупкому мигу свободно дышать.
Сад драгоценный! ты стал для творца нерушимой отдушиной
и затерявшейся тропкой в искрящийся мир малыша.
Пышные заросли зелени ложе моё окружают,
но не игрушки, а книги спасают от лап торгаша.
С древних барышников землю терзают людские пожары,
но нереально безбольно большому огню помешать.
Пташка ль шальная залётную весть прощебечет,
или с реки донесётся шуршание стрел камыша, –
я пробуждаюсь, внимая протяжным ладам просторечия,
и отзывается в ярость пространства живая душа.
Кто-то, воздушный, извечным кружением жизнь упрощает:
рай созерцаю, спешащего с щепкой в семью, мураша...
Сад отпускной! что волшебно мне завтра шепнёшь на прощанье?
Как целый пасмурный год продышать без тебя, не дыша?..
* * *
Горят расплавы горней славы
над воспалённой головой
и нет желаннее отравы,
чем выбраться за шар земной.
Какие мыслящие зёрна
разбрызганы средь звёздных троп!
Прожорливую рожу чёрной
отслеживает телескоп.
Вобрав незамутнённым взором
неумолимое ничто,
кто сдвинет серости заторы,
и прочный путь укажет кто?
Безадресная речь пророка
откроет тайны бытия
стремительно – ещё до срока,
когда пылать начнёт Земля.
Решительно спасать живое,
бушуя, буйствуя, круша...
Ликует сердце молодое,
и обновляется душа!
* * *
Та душевность, что я накопил
из природных рассеянных сил,
без остатка пошла на леченье.
Я глубинных корней накопал
и имеет большое значенье,
как воспримет потомок моё
несогласье с чудовищным миром –
плутократией, войнами, мором...
Мы с душою о жизни поём,
и послушна упрямая лира.
Я на небо упорно смотрю,
облака провожаю глазами;
потакаю – во всём! – соловью,
наслаждаюсь искусства дарами.
Если несколько строк напишу
камышу, мурашу, малышу,
то от радости чуть ли не плачу.
У судьбы порошков не прошу,
наблюдая как маленький мальчик
позабыл окружающий вздор
и буцает резиновый мячик...
Я спустился с блистательных гор,
переполненный страстью пространства,
и оправданно встретил Её,
напоившую новым лекарством,
что любовью зовём. Узнаём
это чувство, впорхнувшее в дом,
по шептанию "милая-милый"...
С каждым мигом, когда мы вдвоём,
прибывают душевные силы.
* * *
Метеор мне душу растревожил
у светил погасших на виду.
Потерял я звёздочку – о боже! –
а теперь в потёмках не найду.
Я искал следы звезды повсюду,
исходил долины и леса...
Мне шепнули грамотные люди
заглянуть в ночные небеса.
Как дождаться радужного знака?
То сплошной туман, то облака...
Но однажды выплыла из мрака
чистая душевная река.
Окунувшись в пламенные выси,
я зажёг пропавшую звезду.
Зоркостью тяжеловесных мыслей
в русскую поэзию войду.
Пусть звезда художника не гаснет
и горит над родиной всегда...
Но, друзья, признайте: жизнь прекрасна!
Даже в неземные холода.
* * *
Года давно приобрести костюм
и галстук, чтобы выглядеть прилично.
Зачем подобный вздор идёт на ум,
когда я горячо влюблён в античность.
И джинсы одежонка хоть куда,
проверь – не раз войдёшь в любую реку.
Их утром надевая без труда,
за Гераклитом мчишь в библиотеку.
У грека про костюм ни строчки нет!
А джинсы в нОске – бешеная сила.
Я с девушкой встречаюсь бездну лет,
но про костюм она не говорила.
Пойду куплю родной на завтрак суши,
ведь ты певца и без костюма любишь.
* * *
Это может показаться странным,
но душа поэзией живёт,
ведь прекрасное не строит планов...
У религий всё наоборот.
Вот буддизм, тоску изображая,
в глубине страдающих садов
пустоту нирванную рождает,
как венец запутанных основ.
Вот, тишайше к Троице взывая
и творя слезами чудеса,
христианство воспаряет к раю,
воскрешая нас на небесах.
Вот ислам, Кораном потрясая,
с верой в пять столпов и в добрый шаг
жизнь народов предопределяет
и находит, где таится враг.
Продираясь сквозь придумок чащи,
обойдите вырост жалких сект...
Надо в космос убегать почаще,
чтоб не вырождался интеллект.
Полюбите звёздное раздолье
и мечту разумную мою.
Человек, завоевавший волю
в битве с мраком, о тебе пою!
Но высокое не строит планов,
а душа приветствует зарю...
Может я мифическим титаном
новое движение творю?
* * *
Брат мой бомж, отзовись! – я сегодня к тебе обращаюсь,
ибо совесть вскипела, взывая к глухим небесам,
где живут небожители, грубые сферы вращая,
и вчерашние корки швыряют растерянным нам.
При каких катаклизмах страдальцы лишились жилища,
нам уже не прознать – прошумели лихие года.
Но известно, где пищу себе бедолажные ищут,
а найти по подвалам их лёжки возможно всегда.
Оглянитесь: вон в мусорных баках они шарят снова...
От позора такого шалеет моя голова.
Дорогие бомжи! я могу вам помочь добрым словом,
но, простите, не кормят душевной закалки слова.
Вот бредёт голытьба в никуда и дрожит на морозе –
и к домашним животным поболе у нас доброты.
Там патроны нашли(?), тут наркотики розыск подбросил(!)...
Как родных, полюбили бомжей беззащитных менты.
В спецприёмниках душных на всех не создать местокоек,
пропадают бомжи на просторах страны без следа.
Оттого-то и хлеб для меня независимо-горек,
и по ржавленным трубам урчит неживая вода.
У кого из живущих сердечко ещё не заныло,
отнесите свой звон к монументу приглаженной лжи.
Отзовитесь, бомжи! – изреките в державное рыло
всепрощающий стон... Но молчат солидарно бомжи.
Если сбудется нам побывать в просвещённой Европе,
или в Азию съездить, в Америки две заглянуть, –
мы увидим искусный разлад, хоть всю сушу протопай:
беспощадная бедность, болезни, голодная жуть.
Сколько нищих, друзья, развелось на враждебной планете,
а, казалось, с прогрессом униженным станет светлей...
Но ведь должен же кто-то за беды несчастных ответить,
и не в жизни иной, а – сегодня! – на хищной Земле.
Об одном попрошу: не корите меня мыслепадом –
вот опять на бомжей ополчилась барышная знать...
Как поэт, я могу прошептать обнажённую правду,
а тяжёлое слово народам придётся сказать.
* * *
Копьё Дон Кихота, доспехи и щит –
я, вроде бы, всё перечислил.
(Цифирный бухгалтер меня извинит
за нагромождение мыслей.)
В музее я пробовал взять напрокат
те вещи, но ими музей не богат.
Отлично сработала мольная ржавь.
Коня вороного для битвы искал,
облазил конюшни планеты.
Но всюду валялись скелеты и кал,
в руинах хозяйничал ветер.
Космический вздумал купить я корабль,
но мне предложили купить дирижабль.
Зелёный – на звёзды – горит светофор.
Ещё (по натуре поэт – оптимист)
я Санчо-плутишку аукал.
Бродил с фонарем среди дня… Но змеист
был след обретённого друга.
Чтоб кто-то был рядом – собаку завёл,
но через секунду боднулся козёл.
Не каждому ларчик дано отомкнуть.
И мельниц громады возникли вдали
в году одна тысяча девять...
Толпою стояли живые цари,
советники, воины, челядь.
Я пробовал к мельницам тем подойти –
они исчезали, как силы в пути.
Вериги архата отнёс я в музей.
Когда метель
Когда метель по улицам смурным
швыряет снег и валит с ног прохожих,
необоримой силою храним,
к тебе бреду я шагом осторожным,
боясь порвать невидимую нить
необъяснимо вспыхнувшего счастья,
чтоб продолжать возвышенно любить
звезду, нашедшую мой свет в пространстве.
Не ведаю, откуда ты пришла,
куда уйдёшь и сколько вместе будем.
Но чистоту душевного тепла
передадим живущим рядом людям.
Вот показался твой высокий дом,
овеянный ветрами мирозданья,
где ты невестой в платьице простом
волнуешься, назначив мне свиданье
в минувшей жизни в страшную метель,
когда душа беременна июлем,
и видишь лишь распахнутую дверь,
и чувствуешь морозность поцелуя.
Не ведаю, откуда ты пришла,
куда уйдёшь и сколько вместе будем.
Но чистоту душевного тепла
передадим живущим рядом людям.
* * *
Вновь пришли ударные денёчки,
нервами качаемые ночки...
Чудный снег мелькает веселей
в солнечном иль в мутно-лунном свете,
чтоб певец в развёрнутом сюжете
выплеснул журчанье жизни всей.
На неделю попрощался с леди,
не тревожить попросил соседей,
отключил безумный телефон,
в холодильник загрузил припасы
для подпитки серозвонной массы
и – наполовину – вдохновлён.
Но откуда первозвук берётся:
аминокислоты ль вертят солнце,
или солнце – мыслящий спирит?
А снежок, за окнами белея,
жарко призывает озаренье,
и перо полозьями скрипит.
Ох, и разомнусь я в чистом поле,
думам дам обещанную волю:
так воскресни, стих, и задыши
родины распахнутым пространством,
зимним поцелуем, хулиганством
русской необузданной души!
Хорошо за строфами в погоне
потирать озябшие ладони
и нестись бесстрашно по прямой –
обновляя образные пущи,
обгоняя ветер вездесущий –
за своей взошедшею звездой.
Высока искомая дорога,
но узреть стеснительного бога
в пустокружье дней не привелось.
Лишь снежинки, землю согревая,
древнюю былину навевают
про речушку знаковую – Рось.
Наконец с далёким я поладил,
и полны певучие тетради
вьюгами, морозом, серебром.
Гаснет вдохновения лампада...
Ничего от музы мне не надо,
только б чаще трогала перстом.
Тишина в заснеженной округе.
Я звоню отвергнутой подруге,
сообщая: жив, мол, и здоров.
А потом потянутся денёчки,
музыкой наполненные ночки,
разбирая песенный улов.