Разговор по душам

               
                Рассказ
                Я сидел на кухне у окна и смотрел в его черный проем. Последние огоньки в окнах соседних домов нехотя умирали. Дождь со снегом, подзадориваемый порывами ветра, только усиливался и все чаще ударял в стекла кусочками мокрой и холодной злобы. На время, когда стихал ветер, стук прекращался, а потом вдруг неожиданно и громко, будто кто-то нетерпеливый и властный, захотел, чтобы его впустили.
             Я сварил еще кофе. Спать не хотелось.  Не хотелось и читать. Ничего не хотелось, и я продолжал смотреть в темную душу Ноября. Я долго смотрел в ночь, подсознательно надеясь что-то увидеть, как вдруг раздался настолько громкий  звук, вернее шлепок в окно, да еще с каким- то свистящим звуком, что я чуть не выронил из рук чашку. Я открыл настежь среднюю фрамугу, и меня мгновенно обдало холодной слизью. «Ну, заходи, коль невмоготу», - я отошел от окна, освобождая гостю пространство.
             Ноябрь как-то неловко присел на подоконник, свесив нижнюю половину своей бесформенной фигуры уже внутрь кухни. Вода обильно стекала с его одежд, а может, это было какое-то темное покрывало или накидка без пуговиц, без вырезов. Пока я собирал все сухие тряпки, что были дома, Ноябрь переместился на свободный стул. Я бросил тряпки кругом, – они сразу намокли. И спереди и сзади Ноябрь был одинаков: какой-то равновеликий мешок или куль. Про себя отметил: раз пригласил – угощай.  И  налил ему чашку кофе.
 - Пей, пока горячий!
- А мне не холодно. У тебя здесь как лето! А почему ты не спишь, уже скоро два ночи?
 -  Привычка… еще с института. Знаю, плохая, но хорошие  ко мне не прилипают.
- А я вот вижу, что свет не гаснет, дай, думаю, постучу в окно. В гости я не собирался, так - от безделья, а может, от одиночества. А снег и дождь - он до утра. Так я задумал. Потом весь день будет хмурым и к вечеру чуть солнца, а в ночь - морозец. Небольшой… Выходит, что один живешь?
- Так вышло. Жена долго болела и умерла, да и давно это было. Я еще не такой старый был. Я вот, пока живой, свое прошлое помню. А ты? Ведь ты каждый год возвращаешься, итак всю бесконечную жизнь. А помнишь себя, каким был 10, 20, 300, 8000 лет назад? Наверное, помнишь. Ведь ты Ноябрь – время! Мы люди помним не все, конечно, что при жизни нашей было. А что было до нашей жизни, знаем из книг и фильмов, из памяти народа. Вот и Библию читаем, хотя тогда не жили. А ты, Ноябрь, помнить должен, так как живешь от создания Богом мира.
- Да, важное помню, и через время передаю людской памяти, а вы из поколения в поколение через уста, через летописи… Да ты и сам говорил об этом. Ну, я не об этом…
- Это я такой здесь, у вас, в северном полушарии, хотя и здесь я разный, как и вы люди. А вот ноябрь в южном полушарии сейчас нежится, как вы в мае. Да мы с ним и не встречаемся вовсе, слишком разные.  Просто в последнее время я стал совсем одинок. Октябрь – тот все ближе к сентябрю, а декабрь - и вовсе нос воротит: я месяц зимний, а ты, ноябрь, все лезешь со своей грязью. И получается - лишний я… да и любить меня не за что…
- Зря так думаешь. Летоисчисление, принятое Петром 1 идет от Рождества Христова, да и перенос Нового года с сентября на январь не отменишь, а ты, Ноябрь, как мосток между осенью и зимой. Это я к тому, что от Рождества Христова точно все помнить все должен.
 - Да оставь это...
 - А где ты коротаешь одиннадцать месяцев, чем занимаешься?
  - Да есть у меня на небе уголок - там и коротаю. То книжки читаю, а чаще наблюдаю за вашей людской жизнью. Все так быстро меняется, что и время не замечаешь: Глядишь, опять на землю спускаться надо… хотя и не ждет никто. А перемены в мире, в большинстве своём, в плохую сторону.
                Вот вы говорите, что Россию на Украине отстаивают герои. Это верно! Но я так понимаю, что самые высшие  герои, самые высокие подвиги совершают их матери!  Ведь  они отпускают своих, порой единственных чад, добровольцами на войну! Призывники, мобилизованные  другое дело,- то долг перед Родиной, хотя они тоже готовы за Родину и жизнь отдать! А у добровольцев, особенно молодых, к долгу еще примешиваются чувства героизма, самостоятельности, порой даже ребячества, ведь когда тебе двадцать, когда ты еще почти мальчишка, тогда эмоции и чувства превалируют над разумом. А мать не в силах остановить выбор сына, ведь она сердцем понимает, что делать этого не нужно и с болью в глазах крестит сына и отпускает на войну… Мать понимает, что её сын герой, он совершает подвиг по зову сердца, идя на смертный бой. Но она, сама совершает подвиг дважды: первый – отпускает сына на войну, а второй, в случае его смерти, до конца жизни будет достойно нести в глубине души боль. А прожить с болью до смерти - это подвиг. Но делает это она от самой большой любви на земле!
                А самая большая любовь у человека – только к Богу! Матери до последней секунды верят, что сыновья вернуться живыми и с победой и принесут возможность свободно и счастливо жить своим детям, родным и близким… что Россия будет жить!   
                Вдруг резко и ярко в мозгу вспыхнуло событие, когда хоронил жену… Уже сформировали холмик из воронежского чернозема, уже укрепили крест… Теща сидела одна на лавочке соседнего участка. Она была неподвижна, по лицу текли слезы. Потом, не поворачивая ко мне головы, сказала: «Самое страшное - это хоронить своих детей!» К тому времени она уже похоронила мужа, старшего сына. А теперь вот и дочь. Остался младший сын.            
          … Спустя 8 лет, я последний раз разговаривал с тещей. Как обычно,  навестил тещу в городе - теперь она жила здесь и зиму и лето – зимовать в деревне одна уже не могла. Мы пили чай с блинчиками, которые она искусно готовила. Я заметил, что она сильно постарела с момента похорон дочери. «Знаешь, Виктор, а боль - она не проходит! Вот, вроде, душа подживает, а потом в одном месте боль собирается и наружу как хлынет… А в себя прийти все труднее – старая совсем стала, сил нет, а душа - опять кровоточит».
            Все это воспоминание мгновенно промелькнуло помимо моей воли и желания. Ноябрь тем временем долго молчал. Может, чувствовал мою отстраненность, может, думал о своем? Его одежды почти высохли, а прямоугольная фигура заметно сгорбилась. То был уже не куль, наполненный чем-то до отказа. Теперь я видел, что от куля осталось лишь половину, и он стал много толще. Одежды свисали с силуэта почти до пола…  Потом совсем глухим голосом Ноябрь продолжал…          
 -Это будучи взрослыми, вы замечаете, беседуя с кем-то: мол, я был любимцем или любимицей у матери. А для матери, даже многодетной, все дети любы, просто малым нужно отдать больше сил, доброты и внимания, пока они малыши. Вот и все!
              А что касается своего одиночества, я зря сказал. Всегда можно найти предмет или существо с кем можно пообщаться. На земле нет неодушевленных предметов – то моё убеждение. Вот в период ненужности на земле я общаюсь с облаком, со звездой, какая понравится или с замерзающей речкой. Просто нужно, чтобы при общении души слились, чтобы и радость и боль и любые другие чувства смешались в одно целое, были неразделимы. Кстати, наряд мой почти сухой. Открой мне фрамугу и, грузно водрузившись на подоконнике, как-то разом исчез.

                Виктор Попов