Когда суровый, твердый, как кремень,
охватит зимний холод у причала,
мне вспомнится вдруг майская сирень,
кипящая, в сияющих кристаллах.
Вот здесь, в густые заросли кустов
закутанная вся, благоухала.
И был то бледен, то темно-лилов
покров ее — здесь, прямо у причала,
прибрежная, душистая цвела,
вся бархатная, в мелких блестках влаги
весенних гроз, светла и тяжела
кистями, гроздями, почти что в шаге
от волн речных, где всё теперь в снегу —
и пристань, и кустов пустые ветки,
где я один стою на берегу.
Блестят снежинки на манер подсветки.
А может, показалось, что блестят,
и это слезы подступили к векам?
И потому искрится всё подряд,
помеченное светом или снегом.
И белизною светится покров,
как облако, свалившееся с неба,
волнистый от прогибов и бугров,
морозом крепким скованный нелепо.
А дальние огни растворены
лучами в небе, в звездном отдаленье.
Как будто здесь и не было весны,
манящей изобилием сирени.