На Молдаванке из погреба банки вытащит древняя мать.
Сядет в припек и поцокает, целы ли?
"Синих" катать - не катать?
На баклажанах клеймо подозрения, может по слухам и зря,
Любят взрываться, а то поколение
К взрывам привыкнет навряд.
В ряд они, вредные в кухне положены, бочки - дороже, но вкус!
Жаркого полудня в стылую ложечку , на зиму на перекус.
Смотрит устало в стекло запыленное,
Телик на кухне орет,
только нужды ради, в пекло каленое,
С дворика в кухню уйдет.
И по нужде, это значит в уборную,
В телике нету нужды.
Там те же банки и те же напорные
хрипы текущей воды.
Но, если речь в этой вещи заложена, пусть она тоже дренчит,
Жизнь теперь слишком уж сложно уложена,
Даже дерьмо не молчит.
Жаркого полудня стылую ложечку,
"Синих" среди декабря, бабка протезом прицокнет немножечко,
Мало скатала, а зря.
Банки катала , боясь - повзрываются, мало, не хватит на год.
Банки, каталы, боясь, повзрываются, тупо рекламят в народ.
Древняя им покивает умеренно, носом в салат поклюет...
Дворик уже занесен снегом, снега намелено много на небе,
Идет
и идет,
и пройдет.
Грязными лужами стает в расщелины,
дворик в конце февраля.
Малой травинкою хлипко и зелено,
К солнцу полезет земля.
Старая выйдет, все за зиму вышкребла,
Ёжится. Банки б помыть...
Тряпкой заткнет, где в обломки стекла
Дует
Так мыть ли ?
И жить ли?
И жить.
Старой все ровно и погарь ракетная,
И кумовство-воровство,
Голос сирены, сирени набухшие ветки так
слушают небо востро.
Мамою, старую, звали великие,
Парусом сотни ветров,
Только оглохла под криками дикими,
Ликом темна от костров.
Моет во дворике банки растерянно,
Лязгают в каждый прилет,
С тонкой улыбкою, в щели потерянной,
Горькой
Которой стал рот.