Язык подвешен
на изогнутом ярме,
И, потакая травле,
неподвижен,
Умолк во гром,
отвержен и возвышен,
Соборный поданный,
застыл на помеле.
Удары пустоты –
ни звон, ни месть,
Могущество за кару
не обресть.
Тепло суббот
Великого – испито,
И вкопан язвий рот
На сердце не отмытом.
Увечен ли? Иль в зернь
увековечен?
Настиг и настежь
выдворен очеп,
Прикован к языку,
кто безупречен?
Вложил он жало
Каменное в склеп.
Уснувший голос –
да воспря'мится петля,
Нога направится,
молчальника затронет,
Возвышенных
никто не похоронит,
Их прах витиеват –
бряцнёт иконе.
Ползком, преумножая,
не истлеть,
Соединяя сколы
и подошвы,
Онемлено – ни выть,
ни пить, ни есть,
Горохом о' стену –
на всё расстриги гожи.
Шумящий и щемящий
терракот,
Смысл хомута
и устье отголоска,
Кол зыбится,
и около ворот
Посыльный шум
и за полями сноска.
Возвышу жизни сноску –
знак как знак –
Но уточняет около-
пространство,
Заводит прошлое
в пределы постоянства,
И в ещё больший
непроглядный мрак.
"Великий молчальник" – очепный
колокол Кёльнского собора.
15.12.22