Я умирал у неё на руках,
словно в степи замерзал…
Чуял, как в сердце моём
на коньках –
кто-то круги нарезал.
Путь мой лежал,
как и прежде – далёк,
но – не пойму, как смогла! –
на многолюдный
московский каток
злая судьба привела.
Будто бы выгнала
голым на лёд
и приказала: Терпи!
Думал – простит.
Ожидал, что поймёт.
И замерзал, как в степи.
Слышал, как тихо хиреет хорал
по-над катком
в Лужниках,
где на руках у неё умирал,
на ненадёжных руках.
В этот ли век? –
или, может быть, в тот? –
помню одно – как в бреду:
падает снег с почерневших высот
и исчезает на льду.
Видел гирлянды вокруг,
огоньки…
Там, где не видно ни зги:
чуял, как чьи-то стальные коньки
в сердце сужают круги.
Так или нет? –
Или, может, враньё? –
в прошлый ли, в этот ли век –
я умирал на руках у неё,
сам ненадёжный,
как снег.