Первые пятьсот лет
Я буду просто идти к звёздам.
Не потому, что хочется
Встретить там,
Скажем, Фреда Астера
У костра,
Скорее, по запасу хода,
Остаточной прочности,
Инерции
Прибывающего кинопоезда.
Каково в бесконечности
Без опоры конечностям, Фред,
Раз уж зашла речь,
Когда можно плясать,
Да не на чем,
Когда хочется,
Да не на что лечь?
Тяжелее ли
Бросить дышать и жить,
Чем, положим, - курить,
И удастся ли
Контрабасом,
Если вдруг напрямую нельзя,
Вынести
В ваши края
Пресловутую легкость бытия
По частям,
А лучше всю разом?
Не дает ответа.
Не хочет,
Или там никого нет,
И всякая птица,
Перемахнув середину Днепра,
Летит в никуда,
Свою черноту
Пелене забвения уступая
Последней строкой
Лицевой когда-то страницы
Перевернутого навзничь
Листа.
Веселее и легче с масличных гор
В реликтовый мрак,
К изначальному, нижнему до
Скользить,
Пробуя на разрыв поводок пуповины,
Мимо зевак,
Облаченных в тянутый трикотаж
Вакантного времени,
Угодивших в оконный янтарь,
И успевших в нём напрочь застыть,
Обгонять декабрь, январь
И февраль,
Псов-приблуд, по привычке
Слюдяным языком благодарно
Норовящих лизнуть по лицу,
Которого нет.
Это было всегда, потому и не скажешь:
Когда началось, сколько длится.
Свет
Стуится в глаза,
И пробует звук
Барабанные перепонки
Подрастающего астрофага,
Покорителя диких
И заселённых планет,
Заправилы космических карт.
Где-то там,
За пространства телесным углом,
Где излишен апрель,
И тем более март,
Расположен бар «До и после»,
На переднем краю
Улепётки-Вселенной.
В нём в конце високосного дня
Собираются резаться в кости
И смотреть за бокалом de Eso y esto,
Как песчинки галактик
Занимают законное место
В мирозданья бескрайних песках,
Феноме́ны запаса,
Недостреляные воробьи,
Уловившие суть,
Ухватившие накрепко нить:
Если ты вдруг когда-то захочешь
Быть счастлив,
Тебе слишком о многом
Придется забыть.