Она из тонкой деревяшки строгала ложку у сарая,
мне было восемь, дню — двенадцать, а времени — вагон с тележкой.
Наверное, была весна, и под плющом земля сырая в лучах косых казалась мне особенно живой и нежной.
В руке зажав невзрачный нож, она снимала слой за слоем. Дышало дерево, колец открылись узенькие рёбра.
И неживое на глазах преображалось, как живое: меняло запах, цвет и звук, пока не завершился образ.
Остался воткнутым в земле нож, снявший отмершую корку. Остались плющ, сарай, на кухне в столе лежит на память ложка.
А бабушки два года нет.
И хочется, чтоб было можно снимать и с сердца тонкий слой,
где слишком больно или горько.
15.11.22