Это произошло на Ярославском вокзале. Давно. Я даже не вспомню год, не говоря уже о днях. Просто помню, что было лето. Было жарко. По раскаленному асфальту как обычно гонялись друг за другом голуби. Бегали за проезжающими через свою жизнь пассажирами, в ожидании брошенных им горсти семечек подсолнуха.
Это было настолько давно, что я вспомнил об этом только сейчас, когда наших пацанов снова везут с фронта без рук, без ног. Мне их жаль. Я им сострадаю, но до зубовного скрежета понимаю, что иначе невозможно. Когда в тебя стреляют - у тебя нет выбора. Если ты хочешь остаться в живых – ты должен делать то же самое, и не важно - кто в тебя стреляет – человек или страна.
Тогда слово война тоже было запрещено. Никто не знал на самом деле, что происходило ни во Вьетнаме, ни в Афганистане. Тогда среди нас ходило простое слово – Афган. Речка, Черное ущелье – Были ключевыми словами для тех кто «поучаствовал».
Я не знаю - решали ли что-то эти войны. Думаю, что решали. Страны всегда стараются меряться силенками не на своих территориях. Особенно, если у них есть – эти силенки. Наверное, по-другому не возможно, но эти силенки – мы. Мы попадаем в жернова в первую очередь. Молодые здоровые красивые.
Я видел войну. Я знаю, что это и всегда прятал эти воспоминания как можно глубже. Они мешали мне жить. Очень мешали. В первые, недели месяцы списания, я вздрагивал от обычного хлопка перегоревшей лампочки и едва подавлял желание броситься ничком и закрыть голову руками.
Не смотрите боевики про войну. Там все неправда. От первой до последней запятой. Противопехотная граната не взрывается с кучей взлетающей вверх земли клубами пламени и взлетающими вверх тормашками врагами. Это бред. Но никому не интересно показывать настоящую войну. Она не презетабельна. «Не формат» как говорят киношники и издатели. Хлопок перегоревшей лампочки и есть звук противопехотной гранаты. Взлетает небольшое облачно тротилового дыма и все. Те, кто попал под осколки - падают. Взрывной волны почти нет. Не вылетают с косяками двери и не проваливаются кирпичные стены дырами. Нет никаких фронтальных атак, когда поднимают батальон, и он бежит в атаку, проламывая грудью пулеметные, гнезда или давит, сапогами колючую проволоку. Автомат или пулемет не грохочет, словно скатывающаяся по лестнице бочка. Он трещит. Выстрел снайпера бесшумен. Просто появляется дырка или в голове или в груди. Минометчики открывают рот при выстреле для того, чтобы не оглохнуть. Это снимает ударные нагрузки на барабанную перепонку.
Никакая война не выглядит красиво.
Никакая война не выглядит, так как показывают ее в кино или в телевизорах. Потому, что есть разнее войны. Ест война для вас. Есть война для нас. Ваша война заканчивается тогда, когда кто-то повесит флаг на главной ратуше или громко скажет – «Мы победили». И это правильно. Так побеждают страны.
Для нас настоящая война начинается после того когда тебя списывают. Вы этого не видите и не знаете. Может быть и - слава богу. Потому, что это было нашим выбором, и мы знали, что будет «после» и «если».
Меня списали, но мне было проще победить. Всего лишь порванные мышцы на правой ноге. Шрамы от осколков, которые почему то очень нравились девочкам. Правда, при условии, если ты можешь ходить. Пару лет тяжелых тренировок полностью восстановили мое тело, и я почти забыл о них. Так, иногда при плохой погоде они начинают ныть.
Прочие случаи взаимности, любви и счастливых семей я почти не помню. Никто не любил инвалидов, сколько бы им ни платили боевых, насколько бы они не были хороши, умны или красивы. Все на что хватало, тех, кто ждал на гражданке – это полгода, год каких-то контактов. Потом мы оставались один на один со своей войной «после».
Почему я пишу об этом? Потому, что постоянные сопли по поводу крашеных, собачек с прическами дороже, чем стоит мобильник и у которых гастрит. Милых котиков и слезы потому, что они перестали жрать вискас, и им теперь нужно, что-то подороже, меня сейчас просто приводят в бешенство.
Да, я пишу сумбурно - «На коленке». Не заливаю текст военной романтикой, ура патриотизмом, отвлеченной символикой и прочими плюшками, которыми должен пользоваться писатель, который пытается вызвать у читателя определенные эмоции, или заставить о чем, то задуматься.
Сейчас я хочу рассказать о настоящей победе «после», которая всплыла в памяти и своей великой героикой просто сбивает с ног без всяких натяжек и литературных приемов.
Да. Это произошло на Ярославском вокзале. Там у шестой платформы вниз есть крутая лестница. Я бежал по своим делам и краем глаза заметил, что по ней спускается слепой парень, ощупывая ступени белой тростью. Он был в темных очках, хорошо подстрижен, хорошо одет. Но, что-то в нем было необычного, и это привлекло мое внимание. Первой странностью было то, что он с улыбкой отказался от моей помощи и ловко и уверенно, спустился вниз. Я пошел следом. Потому, что он был один, и ему еще как то нужно было добраться до стоянки такси. Там были калитки, заборы. Куча хамов, которым все равно слепой ты или нет. Я шел за ним и внимательно наблюдал, как он двигается. Это важно. В каждом кто был на войне остается эта война, она никогда и никуда не исчезает. В его движениях в пластике, в том, как он держит голову, в развороте плеч я ее увидел.
Я подошел ближе и спросил просто, как тогда было принято – Афган? Он мгновенно изменился в лице, и ничего не сказав, снял очки. Шрамы от осколков характерны. Они похожи на последствия того, если бы тебе кожу отдирали щипцами. Дальше были обычные вопросы о том, что где как. Полк, рота, командиры, может быть, где-то пересекались и прочее. Мы не пересекались с ним. Его война «до» чем не отличалась от моей войны «до», и мы ее проговорили очень быстро. Дальше была длинная пауза, потому, что начиналась война «после» и его война была тяжелее моей в разы.
Первый вопрос, который задают на войне «после» - Женат? Это определяет многое, если не все. Все вопросы, статусов, принятия в обществе, среди родни, друзей, знакомых, можно задать всего лишь этим одним вопросом. Если ответ на этот вопрос положительный, то ты уже победил. Почти победил.
Мы успели познакомиться, и никаких границ в общении не было. Разумеется, мы называли друг друга по именам, и, разумеется, фамилии нас не интересовали. Встреча на вокзале не предполагает никакого общего или совместного будущего, поэтому это было неважным.
Антон надел очки и улыбнулся – Да, Гоша. Жена – Любушка. Сын – Кирюха. Мелкий еще. Классный.
Я опешил. Это было практически невозможно. Это было в принципе невозможно. Слепых тогда собирали в кооперативы, и они крутили на ощупь шурупы в кипятильниках и розетках. Жили на копейки и вся радость заключалась в том, что они хоть какое то время проводят вместе с такими же как они. Я заходил как то в один из таких кооперативов. Они были больше похожи на бомжатники, чем на более или менее серьезное заведение. Я не знаю, как это выглядит сейчас. Может быть, сейчас это выглядит немного лучше, чем тогда, но, я пишу про «тогда» и тогда – это выглядело именно так.
Мой следующий вопрос застрял в глотке. Он был единственным и я никак не мог сообразить и даже вообразить или предположить на него ответ. Алгоритм, действие. Не знаю. Это было невозможным. Оставалось спрашивать.
Как? – Антон повесил трость на локоть и поднял руки к лицу, словно показывал их мне специально для того, чтобы я рассмотрел их подробнее.
Я врач, Гоша. Мануальный терапевт. Очередь на три месяца вперед. – Что такое мануальный терапевт я знал. У меня были знакомые врачи и некоторые из них на самом деле поднимали людей из инвалидных колясок. Один из таких волшебников вылечил мою жену и едва остановил процесс разрушения позвоночника, после которого у нее могли отняться ноги. Я запомнил тогда одну особенность. Он закрывал глаза, когда колдовал над спиной на каждом сеансе, и сказанное им в шутку – «Я вижу руками», теперь приобретало совершенно иное значение. От Антона услышал те же самые слова.
Я вижу руками, Гош. – Я поежился. У меня возникло ощущение, что я ему проиграл в войне «после» все свои социальные статусы. Все мои победы, кубки, грамоты и поощрения летели в выгребную яму. Я где то читал, что у слепых очень быстро развивается чуткость пальцев и превосходит чуткость зрячих кратно. Антон сумел этим воспользоваться и вылез из такой пропасти, из которой не вылезают вообще. Он победил в своей войне «после» и взял все призы судьбы, какие только можно было взять. Мне очень хотелось, что-то для него сделать. Как то оправдаться перед ним, за собственные сопли и нытье, которых было немало. У меня было много знакомых среди врачей. Так уж сложилось. Среди них были, и офтальмологи и возможно кто-то из них мог помочь Антону вернуть зрение хотя бы частично. В искреннем душевном порыве я вытащил записную книжку, нашел нужные страницы и стал перечислять фамилии. Антон засмеялся в голос. Постучал тростью об асфальт.
- Спасибо, Гоша, мне не нужно. – А вот тут я вообще не знал, что сказать. От слова совсем. Я спрятал книжку в карман и удивленно спросил – Почему?
- Я же ослепну. – Он пошевелил пальцами и засунул одну руку в карман. Второй нежно обнял трость и стал, что-то весело выстукивать по тротуарному камню. Больше нам было говорить не о чем - Слепой парень раскатал меня в блин. Я спросил еще раз, нужна ли ему помощь – он весело ответил – Нет. – Повесил очки на нос и уверенно, зашагал к стоянке такси.
На этом история закончилась. Я больше не знаю о нем ничего и уверен, что сейчас у него куча детей внуков. Его любят, уважают, и он выиграл свою войну «после» на всех фронтах, какие только могут быть.
Но…
Я описываю эту историю сейчас для тех, кто не знает или не понимает, что война «после» уже началась, и каждый, кто был на войне «до», бьется за место под солнцем на войне «после» в одиночку.
Оторвитесь от своих телефонов. Сделайте паузу в страданиях по своим котикам, крашеным собачкам и не прожаренным на европейских курортах булкам.
Посмотрите по сторонам. Вы их увидите, тех, кто воюет на войне «после». У них нет ноги, руки, они на костылях, или едут в инвалидных колясках. Война «после» для них вряд ли закончится вообще.
Откройте свою зачетку божьего экзамена. Там полно пустых строчек. Поставьте хотя бы одну галочку, хотя бы тройку в эту книжечку.
Помогите им подняться по лестнице, перейти дорогу или просто подайте ему белую трость, если она выпала у них из руки.
Не у каждого из них она калибра 7,62 с полным боекомплектом как у Антона с Ярославского вокзала