I
В сапфире вечных тёмных суток,
В тенях холодных валунов,
Утратив ясный свой рассудок,
Со мглой слилась среди песков
Богиня Нюкта, тьма ночная,
И Бог Эребус, вечный мрак.
В единстве чернь свою сплетая,
Решились на серьёзный шаг.
Познали Мгла и Хаос вскоре
Невинный внука детский плач.
Обозвала Хароном мама -
Красавец в папу и силач!
И острым взглядом стал ребенок
Устройство мира изучать,
Детали скрытые довольно
Легко умел разоблачать.
Юнцом семья гордилась сильно,
А он от знаний пострадал -
О всех людских мотивах тайных,
Поизучав, несчастный знал.
Истома вверх взяла однажды -
Утратив юношеский пыл,
Харон спокойной жизни жаждал,
И о прогулках позабыл.
Эреб взмолился к братьям, сёстрам -
Мечтал дитя своё женить,
И чтобы с взглядом этим острым
Счастливым мог юнец прожить.
Но боги только отмахнулись.
Совсем поник теперь Харон.
Родные сёстры с ним схлестнулись,
И Гипнос слал кошмарный сон -
О крупной ненависти божьей,
И материнской нелюбви.
Гемера, будучи хорошей,
Твердила - изгнанным живи.
В потоках зла и перепалках
Страдалец мучеником жил -
Не подавив своей смекалки,
Вороной белой братьям был,
Но знал их ложь, насквозь читая,
Как самых глупых из людей.
Провёл в цепях своих умений
Немало горьких чёрных дней.
II
Покинув раз долину мрака,
На поле лилий Персефоны
Харона вызвала отвага
Явиться собственной персоной.
Пленённый жизни ароматом
И красок ярких переливом,
Теплом и зеленью объятый,
Себя почувствовал счастливым.
На тех полях гуляла дева.
Мила, как мак. Свежа, как мята.
Невинной яви королева,
Безгрешного хозяйка сада.
Она на арфе вдохновенно
Плела мелодию глубин.
Заворожённо и смиренно
Внимал, и с нею был един.
Её душа внушала веру
В людской возможность чистоты,
Подобно запах парфюмеру,
С полей вознесший до звезды.
Любовь такой ему была -
Лишённой прочих тайных смыслов.
А с ней надежда ожила,
Под гул чужих тревожных свистов.
Смеялись боги и стыдились -
Дурак простушку полюбил!
Но счастьем юные светились -
Недуг Харон свой победил.
Судьба велела краскам лилий
И светлым будням потускнеть.
И Боги в ступоре застыли,
В глаза не смея посмотреть
Царю Аиду, царства мёртвых
Властителю. Явился тот
Из самых дальних, самых тёмных
Радушных огненных широт.
Мрачнее тучи грозовой,
С улыбкой змея, гласом волка,
Извечно грубый и смурной,
Явился в гости ненадолго,
И чётко, слаженно просил:
"Харон ваш славится искусством
На правду лживых выводить.
Его и Зевс, небось, не сможет
Враньём своим расположить.
В Аду такой работник нужен -
Отправьте юношу служить?
Не будь, Эребус, столь бездушен,
Позволь Харона одолжить?
Пускай потрудится немного,
Не вечность - тысячу веков,
На лодке перевозит строго
Друзей-рассадников грехов"
Отец, услышав просьбу эту,
И зная сына столько лет,
Решил схитрить, и по секрету
Шептал Аиду свой ответ:
«Негоже, чтобы за ребёнка,
Каким бы ни был – стар, иль мал -
Как конюх выбрал жеребёнка,
Судьбу родитель выбирал.
Спроси, Аид, Харона лично,
Работу парню предложи
Не столь навязчиво. Этично.
Его вердиктом дорожи».
Харон, конечно, отказался.
Стоял к Аиду он спиной,
И, усмехавшийся, признался:
«И дифирамбы ты мне пой,
И на коленях стой с мольбою -
К тебе, владыка, не пойду.
Водою Стикса я не смою
Любви и радости гряду».
Отказ услышав резкий дважды,
Решил Владыка рассердиться.
И обещал себе однажды
Повторно с просьбой обратиться:
«Не через век, не через год,
Юнец по Стиксу поплывёт!»
III
Цветы её манили яро.
В трущобы дикого плюща
Вела Харона от кошмара
Под тенью своего плаща.
Они свои скрывали встречи,
И Боги помнить перестали
О деве той любые речи.
Но в царстве мёртвых не оставил
Аид о паре этой дум.
Отправив цербера гулять,
Велел бросаться моське пеной,
И по земле распространять.
Из пасти пена та мгновенно
Преобразилась в аконит.
Своим к себе манила цветом
Трава, но только ядовит
Растений этих сок эстетам.
И в нужный день, гуляя, пара
До аконита добралась.
Не ожидавшая кошмара,
Девчонка за траву взялась,
И мёртвым сном в неё упала.
Раздался вмиг трагичный зов.
На поле тело умирало,
Но дело только до цветов
Дошло. Хлорида повелела
Растений сущность изучить -
Не получилось у Харона
Иной поддержки получить.
«Посмел ли кто-то нарочито
Взрастить здесь яд, и почему
Такое чудо ядовито?
Траву я эту изыму».
На этом нимфа удалилась,
Юнца оставив горевать.
И даже матушка решилась
Его тревоги переждать.
Сменялись дни, но крепла жажда
Вернуть любимую на свет.
И посетил Аид однажды
Харона «передать привет»:
«Наслышан я, Харон, о горе -
Какая жалость, беспредел!
Пролил ты слёз солёных море,
А Боги… Боги не у дел!
Подруга мне твоя знакома -
Сегодня утром повстречал.
Её съедает полудрёма…
И ты помочь, небось, мечтал?
Из мёртвых на ноги поставлю,
Но жизнь невесты уплати.
Работу тоже предоставлю,
И будешь ты на полпути
К своей возлюбленной спасенью!»
«Работу с радостью приму,
Но прежде, демон, скажешь честно -
Не твоему ль взбрело уму
Мою невесту сплавить в бездну?»
«Харон, любимый, дорогой,
Скорблю, что с девой вы расстались.
Клянусь горящей головой -
И пальцы даже не касались
Мои покойницы твоей».
На том они и порешили.
Земля разверзлась. С этих пор
Живые в ад не заходили -
Встречал на входе острый взор
Харона. Мрачный перевозчик
Навлон за возку собирал,
И как отъявленный разбойник,
Веслом подальше нищих слал.
На выкуп сумму собирал.
IV
Текли удачно дни Харона
На водах проклятой реки,
Но недостаточно навлона
В себя вмещали кошельки.
Собравший четверть общей суммы,
Работать бедный продолжал.
Он, истощённый и безумный,
Закончить дело обещал,
На радость хитрому Аиду.
Одним спокойным мёртвым днём
В подземный мир Орфей явился.
Живой и лёгок на подъём,
На лодку он облокотился,
Пустил в расход таланта чары
(Когда его послали прочь) –
На струнах золотой кифары
Играл Харону в ту же ночь.
И чуткость музыкой оставил,
Забывшись, перевозчик старый.
По Стиксу юношу доставил
Поклонник нот и рифмы ярый,
А сам с улыбкой вспоминал
Игру возлюбленной на арфе,
И горько, пламенно, мечтал…
Мечтами кару и навлёк.
Во всей красе работодатель
Себя явил. И зло изрёк
Лукавый пылкий угнетатель:
«Кощунство, грех – зови, как хочешь,
Но впредь велю не допускать
Живых гуляк, не то наскочишь
На гнева моего печать.
Дыши – на первый раз прощаю,
И Бог проступкам не указ.
Но оплошаешь – обещаю,
Настигнет кара в тот же час!»
Душа сменяется душою…
Заполнен сотый кошелёк…
От лодки мёртвых нет отбою…
И час оплаты недалёк!
В извечной этой суматохе
Геракл к лодочнику влез -
В одном его невинном вдохе
Струилась мощь самих небес.
«Веслом уж сколько не пытайся,
Круши, маши, стучи и бей -
Со мной, покорный, не играйся,
Ведь я – Геракл, не Орфей».
И с мощью вовсе не поспорить -
Заставил двинуть поперёк,
Да смел угрозами ускорить.
Герою было невдомёк -
Гнилые воды рассекая,
Харона риску подвергал.
Табанил шуганный, мечтая,
Чтоб о поступке не узнал
Аид.
Увы, узнал.
«Работник - да, незаменимый.
Возможно, лучший из живых.
К проступкам долго я терпимый
Был, но правил ты простых
Не в силах выполнить, наивный,
И я терпимость потерял.
Тюрьмы дарую годик дивный,
На цепи лодку поменял.
А чтобы сказкой не казался
Бездельный адский долгий год…
На это долго не решался,
Но вот нужда суда зовёт:
Я цену вдвое повышаю
За жизнь возлюбленной, Харон.
В душе, поверь, тебе желаю
Услышать смеха её звон.
Однажды Стикс забудешь сном…»
V
За мраком чёрных тополей,
В пучинах водных тонет солнце.
Покойных тысяча теней
Сюда приходят без эмоций
С одной монетою в руках -
Её неся гребцу, на лодке
Покинут грешный мир в слезах,
И в мягкой, призрачной походке
Войдут с охотой в забытье.
Их мрачный старец провожает,
Не человек – живой скелет.
Монеты молча собирает,
Хрипя бессмыслицы в ответ.
Однажды до самой Гекаты
Его восторги донеслись,
Ведь ожидаемой оплаты
Аид с Хароном дождались.
Явился к богу во дворец -
Танатос крылья вычищает,
А Гипнос, брат родной, наглец,
Из маков сонный яд пытает.
Трёхглавый пёс пускает слюни,
Рождая поле аканита.
Взирают души на трибунах
И ждут господского визита.
«Аид, любимый, дорогой,
Навлон последний получай!
По горло сыт твоей игрой,
Немедля девушку отдай!
Я гордо принял сей обман,
Исправной жил века игрушкой,
Раскрылся поздно подлый план
С цветов смертельных заварушкой.
Теперь же ясно – старый пёс
Ту гниль принёс в долину света.
Отказа гордый бог не снёс,
Когда явился за ответом.
И силой ум мой получил.
Вручаю сумму и надеюсь -
Мою покорность оценил».
«Я – самый честный из лжецов.
Коварства мне не отнимать,
Но одобряю этот зов -
Невесту можешь повстречать.
В монетах, к счастью, не нуждаюсь -
Возьми, как премию, домой.
Без доли смеха преклоняюсь
Над смелой я твоей душой.
А если вздумаешь вернуться -
Я так, на случай говорю -
Покойники, поверь, дождутся,
И лодкой новой поощрю.
За время плаваний по Стиксу
От жизни явно ты отвык?
Зеваку жизнь разочарует,
Увы, буквально в первый миг».
И тени в ужасе тряслись,
Когда земля над головами
Разверзлась, и во мрак неслись
Лучи. Смотрели со слезами
На небо цвета бирюзы
Собаки, монстры, души, боги.
Пробили адские часы -
На землю вновь ступили ноги
Века назад лишённой ног.
Её сперва слепило солнце,
И сердце било по груди.
Харон вот-вот её коснётся -
Вперёд, к любви своей иди…
Костлявых пальцев, обжигая,
Посмел на шею опустить
Знакомым жестом, и родная
Не смела этот жест забыть.
К мечте так нежно развернулась,
Его так трепетно ждала…
И как же дева ужаснулась,
Раскрыла рот и замерла,
Кричать не в силах и молиться,
Когда на шёпот мертвеца
Посмела, глупая, купиться,
Услышав в нём того юнца,
В которого судьба когда-то
Дарила редкий шанс влюбиться…
«Родная, слушай, это я -
Харон. Вернул тебя на свет
Из самого небытия
Спустя немало сотен лет.
Работой движимый одной,
И годы жизни погубив,
Тебя, убитую травой,
Спешил, как мог, вернуть, любив.
Прошу, заметь в пустых глазах,
В бездонных ямах, прежний блеск?
Моя судьба в твоих руках -
Расслышь костей знакомых треск»
Но дева прочь стремглав бежала,
Не жажда даже оглянуться.
Богов знакомых обязала
Не дать чудовища коснуться.
И Нюкта сына попросила
Оставить поиски спасённой -
К юнцу давно любовь забыла,
Его считая обречённым
На Стикса проклятую явь…
Её желание узнав,
Харон реальности не вынес…
На асфоделовом лугу
Легенду горькую шептали
Про непокорного слугу -
Его Хароном величали.
Течёт в забвении людском,
Во мраке, днями напролёт
Мелодия. Её тайком
Душа несчастная поёт.
Блаженных остров иногда
Услышит песню из глубин,
Но не поможет никогда...
Остался лодочник один.
Аид возвел в ученики
Иссохнувшее существо,
И надобности вопреки,
Вбирает плату с душ оно,
И копит, копит не спеша
На пустоту заядлый скряга,
Дыру монетами глуша.
Несчастный кинутый трудяга.