Александр ВИСЛОВ
СВЕТЛЫЙ БЫЛ ЧЕЛОВЕК ИЛЮША МИХАЙЛОВ
Вставляю свое лыко в строку этих душевных souvenirs по просьбе их автора, призвавшего меня написать об Илюше Михайлове, нашем «однополчанине» по Команде актеров-военнослужащих ЦАТСА. Я бы, наверное, долго размышлял, с чего начать, но благо автор и здесь подмогнул, дал точку отсчета, введя героя нижеследующих сбивчивых строк эпизодическим персонажем главы о Купавне.
Странное дело: сорок лет прошло, столько всего произошло и напрочь забылось, а эту историю про поездку к родственникам Леши Зверева в Купавну я отчего-то помню очень хорошо. Не саму поездку , а именно рассказ про нее, на следующее армейское утро, в нашей «командной» курилке. Словно бы позавчера это было: два моих добрых друга, Леша и Сережа Островский, вдохновенно и наперебой рассказывают о самогонном аппарате Дяди Бори и его волшебном крантике, не забывая при этом едко проходиться на счет нашего товарища Ильюши, на которого весь этот агрегат (а главное – его содержимое!) произвели, совершенно неизгладимое впечатление. Сам же Ильюша, хотя и ощущает легкую досаду по поводу столь неприкрытого подтрунивания, предпочитает вида особо не показывать и, неловко возразив для проформы пару раз, смущенно признается в своем вчерашнем алкогольном грехопадении с обезоруживающей детской улыбкой.
В компании двух дюжин молодых солдат-брандахлыстов, Ильюша (а его в основном именно так и именовали, чрезвычайно шел к нему этот срединный мягкий знак) был далеко не самой колоритной личностью. Персонажей куда более странных и удивительных там хватало. А вот по части какой-то «нездешности», какого-то абсолютного несовпадения с окружающими временем, пространством и обстоятельствами бытия рядовому Михайлову, наверное, не было равных. Иной раз становилось совершенно непонятно: каким на хрен ветром его сюда занесло?! Такого доброго, белобрысого, беззащитного. Что он здесь делает? – не в армейском коллективе даже, а в этой конкретной эпохе, в этой дряхлеющей империи, начавшей уже тогда исподволь распадаться под бодрые советские песни, периодически доносившиеся до нас с Большой сцены во время пышных «датских» концертов.
Идеальным местом для него мне видится заэкранье киносказок Птушко и Роу – там бы, полагаю, он бы весьма комфортно себя чувствовал со своей внешностью пейзанина-пастушка, со своей верой в гармонию мира, с мягко ироничным взглядом на всё и вся. Ильюха шел, а точнее сказать, брел по жизни, как казалось, с великолепным равнодушием ко всему, что в ту пору составляло для многих из нас ее главное содержание – перестройка, гласность, первые ночные видеопросмотры в квартире Саши Лазарева… Были лишь две вещи на свете, к которым Илья относился по-настоящему всерьез, а именно актерская профессия и выпивка.
Мальчик из актерской семьи, студент Щепкинского училища, со второго курса которого он был выдернут в ряды СА, наряду со всеми нами 1965/66 г.р. Нам не повезло (или, наоборот, повезло) попасть под отмену институтской отсрочки.
Не берусь судить, какой бы в итоге мог получиться из Ильюхи артист, но Щепка – это был, безусловно, правильный выбор. Так и вижу его на старейшей московской сцене в каком-нибудь «Горе-злосчастьи» или «молодого купца» из пьесы А. Н. Островского «Не в свои сани не садись».
Но увы… Сначала было весело: та ритуальность, подлинное священнодействие, с коей Ильюша подходил к выпивке была трогательной – сбор денег (непонятно откуда, но они раз от разу как-то изыскивались), рисковый поход в магазин в качестве «гонца», откупоривание, разливание, первая рюмка, умиротворенность, вторая рюмка, повышение тонуса, третья рюмка…
В каком бы цеху, кабинете или ином помещении огромного театра не происходило празднование чего бы то ни было – там непременно восседал Илья Михайлов с рюмкой в руке и смущенной улыбкой на лице. У него в этом смысле имелся какой-то поразительный нюх.
Если поначалу, в первые командные месяцы, он, кажется, едва ли не единственным из нас выходя на громадные цатсовские подмостки даже в массовых сценах, не забывал прилежно накладывать на лицо гримировальный тон, то к концу военной службы какой-то из выходов мог быть запросто им пропущен. Одним солдатом больше, одним меньше – какая к черту разница?! Гуляем, друзья!.. Можно выпить «тройного» одеколона!
А может быть, все дело было в том, что он сыграл Флинса. Маленькую, почти бессловесную роль сына Банко в трагедии В. Шекспира «Макбет». Режиссер Унгуряну доверил артисту команды Михайлову, который подошел к этому назначению с максимально возможной ответственностью.
«Во избежанье пагубных последствий Флинс сын его, который едет с ним, Разделит ту же участь…»,- провозглашал своим характерным неподражаемым тембром голоса Макбет - народный артист России Владимир Сошальский, приговаривая к смерти «славного Банко» вместе с его отпрыском. Все же недаром, наверное, много веков бытует легенда о том, что «Макбет», взятый в репертуар, приносит театру несчастье.. «Пагубных последствий» мистического шекспирова творенья, возможно, не смог избежать и наш друг Ильюша, который – с его мертвенной бледностью и «пугливыми шагами», словно бы заранее обреченный на заклание, был в этом спектакле одним из наиболее заметных и точных образов.
Очень жаль, что так нелепо и бестолково сложилась жизнь. Юность, как мы все хорошо помним, это возмездие. В Илюхином случае загадочная фраза Блока обретает смысл и подлинно трагическое – уж извиняйте за пафос – звучание.
Но на печальной ноте заканчивать все же не хочется. Была у Ильи одна удивительная особенность – его чрезвычайно увлекала игра в фонетическое жонглирование. Путем переставления букв во фразах и словосочетаниях возникала некая совершенно блистательная абракадабра. Совершенно новое звучание получали некоторые спектакли текущего репертуара. Так, к примеру, «Комическая фантазия» становилась «Фонической кантазией», а «Белая палатка» - «Пелой балаткой». А вышеназванные Дима Фалк и Дима Комиссаров нарекались Фимой Далком и Кимой Домиссаровым - но лично меня, Вашу Сислова это приводило в восторг.
Умер он молодым.
Шери бинель, Ильюха… Дошли помой!
Светлый был человек Илюша Михайлов.