Дядя Боря – младший брат моего отца. Внешне они были совсем непохожи. Отец черноволосый, голубоглазый, нос с горбинкой, - сказалась чувашская кровь деда. Дядя Боря русый, невысокий, толстенький – весь в бабушку Машу.
Судьбы у них тоже разные. Борю, дед после четвертого класса школы отдал в ремеслуху, чтобы приносил в семью копеечку. Папу тоже хотел отдать, но к деду на чай заявился директор школы и объяснил, что Толе прямая дорога в университет.
Боря стал токарем, папа геологом. Всю жизнь они словно соревновались, чем лучше на жизнь зарабатывать. Выяснилось, что можно и так, и так. Просто мозги должны быть светлые, а руки золотые.
Работал Боря не на заводе, а в каком-то оборонном НИИ. Ученые головы на него молились. «Можешь такое сделать?» - спрашивали они Борю, показывая очередной сложнейший чертеж. «Могу, я все могу!» - неизменно отвечал он.
Жена дяди Бори, тетя Кира была полячкой. Не красавица, но настоящая пани, - черные брови вразлет. Прямо как у Пушкина:
«Нет на свете царицы, краше польской девицы:
Весела, как котенок на печке,
И как роза румяна, и бела как сметана,
Очи светятся, словно две свечки…»
Ухаживал за нею Боря долго, чуть ли не пять лет. Кира фордыбачилась, она, дочь известных переводчиков, ИнЯз закончила, преподает на курсах английский, Диккенса в оригинале читает, - а тут какой-то пролетарий. Да еще моложе на 10 лет. Кирина мама, Мария Станиславовна, обожаемая Борей «баба Мариичка», сердито теребила заколотое камеей кружевное жабо и ругала дочь: «Кира! У него золотое сердце!» И правда - удивительный добряк!
Сдалась она после того, как Боря с горя выбросился из окна, с третьего этажа, и сломал ребра и ногу. А когда Кира навещала его в больнице, сказал: «Так как я тебя никто любить не будет!»
Жили они душа в душу. Вот только детей им Бог не дал. В результате Боря с особой нежностью возился с племянниками. Мне, например, он соорудил потрясающий деревянный паровоз.
Жили они в огромной коммуналке на Новослободской, бывшей квартире Кириных родителей, к которым Швондеры бесконечно подселяли новых и новых соседей.
Было у них удивительно уютно и очень хлебосольно. И Боря и Кира любили покушать и угостить гостей. Еда была самая простая: селедочка, картошечка, квашеная капуста, бефстроганов. Но удивительно качественная. Селедку и картошку Боря всегда выбирал и покупал лично, Кире не доверял. Мясом его снабжал знакомый мясник, которому Боря тачал из автомобильных рессор потрясающие ножи с наборными рукоятками. Капусту тоже всегда квасил сам Боря.
По воскресеньям готовили пельмени из трех видов мяса: свинины, баранины и говядины. Таких вкусных пельменей я больше нигде не ел!
И дядя Боря и тетя Кира любили пропустить рюмочку. Своими золотыми руками Боря соорудил самогонный аппарат, и гнал на даче превосходный первач, называвшийся почему-то «чемеркесом».
Приходя с работы, дядя Боря первым делом опрокидывал стаканчик, полтора часа спал и только потом ужинал и смотрел программу «Время»
Всю жизнь он вкалывал как каторжный. Во время короткого отпуска (в НИИ ему давали только 12 дней) он вместе с дедом Яшей и моим папой строил (и построил!) в подмосковной Купавне дом для сестер Веры и Нади. Инструмент просто пел в его руках, во все стороны летели стружки, опилки и рифмованные каламбуры и шуточки. Самой приличной рифмой была «сосиска-пиписька».
Шли годы, и старинный дом на Новослободской приходил в полную негодность. Например, по стене туалета непрерывно текла струйка воды. Дом определили под снос, а Боре с Кирой выделили квартирку где-то у черта на рогах, сорок минут автобусом от Выхино. И снова дядя Боря вкалывал не покладая рук, стараясь привести новостройку в порядок.
Порадоваться отдельной квартире они толком не успели.
Кира никогда себя не берегла, набрала лишний вес, перестала выходить на улицу, где вместо уютных центральных улочек ее ждали Выхинские пустыри, выкуривала (как и Боря) по две пачки «Казбека» в день (60 штук). А сердце было больное, и годы брали свое. Она слегла и уже не поднялась.
После ее ухода, дядя Боря застариковал. Бывший житель центра, он ужасно уставал от двухчасовой дороги с работы – на работу.
Вечера проводил за рюмкой, рассказывая любимой кошке Мусе, как он тоскует без своей Кирочки.
До пенсии он не дожил, так и не передохнул этот вечный трудяга.
Когда дяди Бори не стало, мы были в деревне, в Костромской глубинке. Приехать на похороны не могли. Узнав о смерти брата, папа беззвучно заплакал, а потом весь вечер вспоминал, как мать во время войны везла его и Борю на санках, через бескрайнее снежное поле, куда-то в глухую чувашскую деревню, к мужним сестрам, чтобы спасти сыновей от голода.
Мне до сих пор кажется, что если я приеду в Купавну, из старенького садового домика выйдут Боря и Кира, с перекушенными папиросами в зубах, и ласково загудят добрыми голосами: «Н-у-у, Алешка приехал!»
Со святыми упокой!