«СЛУЧАЙНАЯ ВЕЩАЯ ПТИЦА»,
или Слагаемые успеха Людмилы Банцеровой
Второй, а то и третий год наблюдаю за творчеством поэтессы из Рязани Людмилы Банцеровой. Сначала этот автор была у меня в друзьях на Фейсбуке, но в конце февраля я ушла оттуда из политических и принципиальных соображений, после чего Людмила подала заявку в друзья в ВКонтакте. Я приняла, решив, что это уже знакомый, близкий по духу человек, собрат по перу. Периодически читая её стихи в ленте, я не раз на чём-нибудь застревала в недоумении, но как-то некогда было остановиться и задуматься, поэтому ставила доброжелательные лайки и торопилась дальше. Однако то, как этот автор себя позиционирует, заставило меня всё-таки вчитаться глубже в предлагаемые поэтессой стихи. Ведь под аватаркой в ВКонтакте у неё написано гордо: «Поэт. Лауреат Межд. лит. конкурса Парад Литератур Большая премия. Лауреат Межд. Премии им. С.А.Есенина». Так что стихи Людмилы Банцеровой отмечены престижными международными и всероссийскими литературными премиями, ни больше и ни меньше. Я решила присмотреться к творчеству Банцеровой внимательней. И – о ужас! – оказалось, что это вообще не стихи. Это одновременно смесь штампов и вычурных, нежизнеспособных образов и эпитетов, пропитанная чужой, а именно: рубцовско-есенинской интонацией – с потугой на глубокомысленность. Все тексты Людмилы Банцеровой (все до единого, смело бери любой – не ошибёшься!) не что иное, как совершенно бездумный, хаотичный, неестественный, бесплодный и в конечном итоге бессмысленный набор слов. Тем не менее этот автор очень успешно и методично публикуется в лучших российских толстых литературных журналах – таких как «Молодая гвардия», «Юность», «Берега», «Новая Немига литературная», «Литературная учёба», а также в ряде местных рязанских изданий. Каково, а? Многие по-настоящему талантливые авторы не знают как и подступиться к этим титанам российской (и не только!) литературной издательской элиты, поскольку там заявлены крайне высокие художественные требования и задачи и публикуется буквально цвет отечественной поэтической плеяды. Или нет? Кстати, некоторых главредов этих журналов я знаю, причём знаю с самой лучшей стороны – это люди деятельные, талантливые, мудрые. Так как же так получается, что стихи означенной рязанской «поэтессы» беспрепятственно пропускают в литературу на самых высоких уровнях? В чём секрет успеха, громогласной популярности такого рода «авторов», от «творчества» которых, представляющего собой словесную полову, нашу литературу по большому счёту просто необходимо надёжно и бережно охранять?
Возможен ещё такой вариант: главреды журналов в виду большой личной загруженности передоверяют решение о публикации замам, а замы, в свою очередь, не вникая в сами тексты, тем не менее отлично вникают в авторские регалии и заслуги – а их-то у нашей героини не счесть! Вот и получается порочный и, увы, замкнутый круг: новая публикация добавляет автору литературного «веса», ложится в копилочку его незаслуженных заслуг и создаёт соответственную репутацию. А далее уже – по накатанной…
Или, может быть, я слишком строга и несправедлива? Только вот у меня нет никаких причин относиться к Людмиле Банцеровой предвзято, да и не тот я человек – все, кто хорошо меня знает, подтвердят, что я всегда стараюсь быть предельно объективной и искренней в своих оценках, дабы не навредить автору, не сбить его с пути, а напротив – направить и помочь. Но в том-то и дело, что в случае с Банцеровой мы имеем дело с абсолютной профанацией творчества – то есть полным пшиком. А «творческий метод» её примерно таков: какие-то слова в определённом порядке и определённом размере хаотично рифмуются и слепливаются друг с другом по принципу «что-то где-то слышала, ля-ля-ля», так что немудрено, что результатом подобных авторских усилий являются не стихи, а бессистемный, случайный, бестолковый, абсолютно алогичный набор рифмованных и ритмизованных слов. По сути это блестящий обман, элегантно завёрнутая в фантик силлабо-тоники фальсификация, упакованная в поэтическую форму (весьма слабую, кстати!) подделка, которую всем литературным чиновникам, от чьего решения что-то в писательском мире зависит, по каким-то неведомым мне причинам или лень, или некогда, или неохота разоблачать и выводить за ушко да на солнышко, а куда удобнее принимать за конечный продукт, прославлять, награждать и вытягивать к широкому читателю. Я не буду вдаваться в эти причины. Я просто предлагаю вместе со мной рассмотреть внимательно и подробно несколько банцеровских стихотворений. Не полениться – и вникнуть. Чуть-чуть напрячься. Ей-богу, это того стоит, если мы не хотим полного уничтожения нашей литературы вот такими вот «успешными авторами». Стихи беру со страницы автора в ВКонтакте, буквально самые новейшие публикации.
Итак, привожу стихотворение целиком:
Опять мечтать, и потихоньку жить,
и огород сажать, ведь мир не тесен.
Пройти туда, где жмутся гаражи,
и радио взрывается от песен…
Сухие ветки собирать в саду,
здороваться с соседями напротив.
И замирать всем сердцем на пруду,
натруженные ждать дожди к субботе…
Вот так легко, неспешно жить себе,
без лишних проволочек, без надлома.
И поклоняться старенькой избе,
и трём сиреневым кустам у дома…
И разбирать чулан – там тряпок тьма:
фланелевых и шерстяных полотен.
И в одиночестве сидеть впотьмах,
и слушать, слушать звуки звёздной плоти…
Давайте о форме не будем сейчас, а попробуем просто вчитаться в смысл, найти внутреннюю логику. Откуда во второй строке берётся это утверждение про «ведь мир не тесен»? Получается, что оттого, что мир не тесен, ЛГ (буду так для краткости обозначать лирическую героиню) собирается опять(!) мечтать, жить потихоньку и сажать огород. Логично предположить, что если бы мир был тесен, то она решительно отказалась бы всё это делать. Как зависят решения героини от тесноты мира, читателю не объясняют. Идём дальше по тексту, где продолжаются перечисления действий ЛГ, совершаемых по причине того, что «мир не тесен». Действий много, хотя связь между ними всеми весьма условна. Героиня собирается идти «туда, где жмутся гаражи, и радио взрывается от песен» (я сейчас не буду останавливаться на бесконечных грамматических, орфографических и пунктуационных ошибках, это статья другая!). То есть, как я понимаю, она душой тяготеет к российской деревеньке, подчёркнуто причём сирой и убогой (думаю, что для красоты момента: почерпнутое у Рубцова воспевание российской глубинки с её дивной природой и простотой жизненного уклада, которое по ряду причин, а прежде всего от отсутствия поэтического дара и чутья, у Банцеровой становится неоправданным любованием захолустьем и безнадёгой жития). Налицо некое примазывание к модному, в понимании Банцеровой, бытовому неустройству российских пиитов. Скорее всего, автор полагает, что истинному поэту на роду написано страдание, а потому вовсю пытается подстроиться под данный образ. Оставим взрывающееся радио и жмущиеся гаражи, двинемся дальше. А дальше идёт описание незамысловатой сельской жизни, и тут в один ряд выкладываются собирание веток в саду, общение с соседями, замирание «всем сердцем на пруду» и ожидание (внимание!) натруженных дождей к субботе. Вообще определённое бесстрашие в поиске эпитетов весьма свойственно этому автору. Мне думается даже, что именно это бесстрашие, граничащее со словесной распущенностью (или, как сама автор откровенно признаётся в одном стихотворении, «разнузданностью»), как раз и импонирует почитателям её виршей и, возможно, даже некоторым редакторам, которые принимают эти безумные образы и сочетания слов за некую авторскую самобытность. На самом деле очевидно, что принцип применения таких эпитетов, как «натруженные дожди», лежит на поверхности: Людмила Банцерова отпускает вожжи воображения, миксует антагонично-разнородное, случайно получая при этом какие-то неожиданные смысловые (а чаще всего бессмысленные и не имеющие никакой реальной подоплёки!) сочетания. Думаю, что автор и не стремится к какой-то смысловой органичности, у неё иные цели: спаривая несоединимое, она получает «новизну» хоть и абракадабрского и зачастую абсурдного, но всё-таки образа. Тем более что, пользуясь этим нехитрым приёмом, она уже сумела обвести вокруг пальца немалое количество читателей и критиков, членов различных конкурсных жюри и редакторов уважаемых толстых журналов. Пользуется она и поддержкой местного СПР, которое, скорее всего, тянет автора этой словесной каши на позиции наследника есенинских традиций. Какая комфортная во всех смыслах кандидатура: будет всему рада, с ней легко договориться, конкуренции настоящей с её стороны никакой: в общем, свой человечек, верный и невзыскательный – в отличие от талантливых, знающих себе цену, имеющих свои незыблемые принципы и позиции и оттого часто «неудобных» авторов!
Что ж, мы ещё вернёмся к эпитетам, а пока идём дальше. Все эти действия героиней стихотворения ассоциируются с лёгкой и неспешной жизнью «без лишних проволочек, без надлома» – и с большой натяжкой можно это как-то логически увязать одно с другим, заодно вместе с поклонением старенькой избе и трём сиреневым кустам, высаженным у какого-то дома (или речь о той же избе?). Но апофеозом всей этой звуковой и смысловой какофонии здесь является заключительная строфа. Кстати, заключительные строки – это всегда лакмусовая бумажка, ведь по ним видно, насколько поэт способен делать обобщения, выводы, на каком уровне владеет смысловыми точками и многоточиями, как раскрывает заданную стихотворением тему. Здесь же три строфы перечисления выводят нас к одиночеству ЛГ, при котором она зачем-то (в общем ряду с соседями, дождями и сиреневыми кустами) занимается разбиранием чулана, где «тряпок тьма: фланелевых и шерстяных полотен». Как по мне, то уж или тряпок, или полотен, поскольку есть в этих понятиях скрытый антагонизм (или у неё приданое в чулане, или же действительно хлам), но хозяин – барин. И главное во всех этих занятиях (а последние строчки, как правило, в стихах главные, в них – суть стиха, его концентрат) – это желание (необходимость, неизбежность?) ЛГ сидеть в одиночестве впотьмах (опять убогость и разруха вместо просветлённой и печальной рубцовской и раннеесенинской простоты бытия!) «и слушать, слушать звуки звёздной плоти…» Вот тут, конечно, уже полный ступор от головокружительной смелости банцеровского эпитета! Ведь если у звёзд есть плоть, то какие же тогда она издаёт звуки? Просто даже неловко это и представить себе! Звуки, исторгаемые плотью, физиологичны и бывают весьма специфичны, скажем прямо: обычно в приличном обществе их стараются не издавать – но, возможно, в интимном одиночестве звёзд и героини это вполне допустимо… А если уж быть совсем честным, то это всё полнейшая галиматья и невнятица.
Можно взять любое другое стихотворение и тоже попробовать просто внимательно прочитать (не набормотать его в ритмическом упоении, а именно дать себе труд вчитаться в суть!). Кстати, обратите внимание: рязанская поэтесса у нас чистый лирик, чистейшего образца, пишет только о себе, о своей непростой судьбе и собственных таких, как ей кажется, нестандартных переживаниях, ощущениях, чаяниях, эмоциях. Значительность собственной персоны столь глубоко ощущается автором, что это отражено в стихах самым непосредственным образом. Взять хотя бы первые строки каждого стихотворения – сколько в них авторского любования собой, уважения к себе, благоговейного внимания к собственной персоне! С каким нескрываемым почтением она стремится зафиксировать каждое движение своей души: «Живу себе, а где-то снег идёт…»; «Я сегодня неспешна в своих рассужденьях…»; «Я пришла в этот мир…»; «И в саду засижусь дотемна…»; «А я вернусь на родину опять…»; «Мне будет сниться дом на берегу…»; «Как хорошо на набережной мне…»; «Давно иду аллеями пустыми…»; «Ещё я вспоминаю тихий день…»; «Вспомню поцелуев воскресенье…»; «Моё сердце готово…» – и т.д., и т.п. Ничего не напоминает? А подумать?.. Ба, да это же бессмертный Никифор Ляпис-Трубецкой с его вездесущим Гаврилой: «Служил Гаврила почтальоном, / Гаврила почту разносил…» или «Служил Гаврила хлебопёком, / Гаврила булку выпекал…» А также флейтой торговал, зайца подстрелил, бамбук порубал и плуг свой обожал.
Вот ещё один крайне выразительный образец лирики от Банцеровой:
Живу себе, а где-то снег идёт –
восторженно, неповторимо, гулко…
И что-то там неотвратимое грядёт
по улицам моим и переулкам.
Пройду во двор, а там белым-бело,
безмолвно постою, замёрзнув в куртке.
Моё крыльцо сегодня замело,
в углу темнеют давние окурки…
Стоит мой дом, он освещён во тьме
снегами хладными, порывом ветра.
А мне ещё идти и по зиме,
прислушиваться к звукам веток.
А мне ещё принять остаток дня.
Не запереться в холодности этой…
Вот так в снежки играет ребятня,
пока есть время. Скомкана газета.
Ладно, так и быть, пройдём мимо гулко идущего снега, оставим его на совести автора. А дальше? А дальше «что-то там неотвратимое грядёт / по улицам моим и переулкам». Вот это вот «что-то там» из разряда ложных многозначительностей, к которым авторы прибегают, когда совершенно не знают, о чём писать. Так что же там грядёт такое неотвратимое по улицам? Ответом – авторское загадочное молчание и читательское недоумение… Чуть не падая, спотыкаюсь о словосочетание «замёрзнув-в-куртке» – язык можно сломать! Кстати, звуковые стыки в банцеровских текстах – отдельная тема, и здесь мне уже всего не охватить. Хотя эти бесконечные спотыкашки становятся просто невыносимыми по мере углубления в её так называемые стихи. Продвигаясь далее по тексту, подбираемся к темнеющим окуркам в углу. Ну, конечно, и тут авторская смелость не знает границ! Всё годится в строку, всё идёт в топку банцеровского вдохновения! Далее опять педалирование сирости и заброшенности житья-бытья (а это для пущей достоверности, ведь гении российской глубинки так и должны жить – сиротливо, с куцым бытом, не хлебом единым, но Музе лишь своей послушны! Мистификация должна быть убедительной, потому автор не щадя живота и набирает обороты, причём он зело упорен и неутомим в этих усилиях):
Стоит мой дом, он освещён во тьме
снегами хладными, порывом ветра.
С трудом представляю себе дом во мраке села, освещённый(?!) порывом ветра, но тут мы опять имеем дело с авторской полнейшей метафорической раскрепощённостью. Лепи что ни попадя – и слагай куда вывезет, эх, была не была, авось, редакторы и читатели не разберутся! А и не разбираются, что характерно… Ну, далее ЛГ собирается «прислушиваться к звукам веток», чему уже не удивляешься после звуков, издаваемых плотью звёзд… Очень показательна и концовка: опять собрано вместе невесть что и зачем. И как связаны последние годы жизни ЛГ с играющей в снежки ребятнёй и к чему тут эта скомканная газета, остаётся лишь догадываться. Но я не советую напрягаться – результата не будет.
И таких перлов у Банцеровой не один и не два – целая щедрая россыпь, читай только да собирай, автору не жалко! Вот – ещё нетленка:
Ты снова мне приснился этой ночью.
На улице темно, лишь взмахи фонарей.
И ещё:
Здесь тополиный сумрак у обочин
висел давно на покосившемся гвозде.
И ещё:
Смотрю, стоит мой деревянный дом
в дожде – и не убавить, не прибавить.
Я все болячки позаброшу на потом,
как стулья и столы, что не расставить…
.................
И мне ли притворятся, что почём?
Я счастье это прихвачу в довесок.
И к печке прислонюсь: так горячо,
и свет – неведомый – от занавесок… (Кстати, все ошибки – авторские. – В.С.)
И ещё:
Где птице здешний воздух всколыхнуть
иль под листву залечь в тоске – на годы…
Мне б только это время не вспугнуть,
не отойти от бытия природы…
И где взмахнуть, чтоб было побольней,
где крылья сбросить, на какой землице?..
И ещё (целиком):
И я ждала, пережидала в осень,
продрогшая на стыке сквозняка,
когда забуду запах мокрых сосен,
и хрупкость, и падение листка.
И, может быть, я долго так жила,
запрятавшись на дно своих мечтаний.
И жизнь моя – извечная юла,
снегов моих, дождей моих – скитаний…
И заливал холодный дождь окно
и всю меня, и всю мою несмелость,
пастушью поступь где-то заодно,
просвет последних яблок павших зрелых.
И я ждала, и высился мой сад.
И горе тем, кто так и не оценит
осенних этих трепетных прохлад,
когда врастают в землю наши тени…
А «взмахи фонарей» – это как? А как можно позабросить на потом? А зачем требуется «взмахнуть, чтоб было побольней» – что за мазохизм? А «покосившийся гвоздь» – это что за чудо природы? На что он там решил покоситься? А почему птицы сбрасывают крылья? А как это: «на стыке сквозняка»? Никто не задумывался? Неужели я первая? А ничего, что стык обязательно должен возникать не от одного предмета, а в результате пересечения двух, иначе что это за стык такой? Стык – это место, где соединяются, сходятся два конца, две крайние части чего-нибудь. Так что же с чем «стыкнулось», если упомянут один-единственный сквозняк, который является символом проносящегося мимо ветра, чего-то скоротечного и бесплотного? Была у меня в музыкальном училище педагог по ансамблю, которая как-то попросила вынуть закладку МЕЖДУ ДВЕРЬЮ. Помню и преподавателя по НВП, в интерпретации которого немецкие солдаты в результате нашей блестящей тактики были ЗАСТИГНУТЫ ВПРОСАК. Грамматические несуразицы Банцеровой – ровно из той же оперы. А если прямым текстом, то это результат общей неграмотности и, не побоюсь этого слова, невежественности говорящего. Именно так и никак иначе. Сюда же – и жизнь, которая «юла снегов и дождей – скитаний», и дождь, заливающий не только окно, но и всю ЛГ, а главное, её несмелость(!), и пастушья поступь «где-то заодно» (где и заодно с чем, по обыкновению, нам не расшифровывается)… И, в общем, очевидно, что «горе тем, кто так и не оценит» – нет, не трепетных осенних прохлад (прохладу, кстати, не принято употреблять во множественном числе), а всей глубины поэтических изысканий Банцеровой!
Кстати, очень любит данный автор призывать для вдохновения строки известных российских поэтов – Леонида Губанова, Бориса Рыжего, Михаила Анищенко, Владимира Китайского… Причём обычно она особо не заморачивается и вставляет их без изменений в начало своих шедевров, а дальше просто лепит что придётся и как Бог (а скорее, бес) на душу положит.
Взгляд упирается ещё в один поэтический вираж:
Ночные бдения –
подарок в никуда,
как будто втихаря идешь к возврату,
где беспрестанно движется вокруг вода,
где рыбье поголовье –
акробаты...
....................
И незачем терзать большие дерева,
они ещё живут в своей истоме...
Печные трубы, как изношенные рукава,
печально высятся на каждом ветхом доме.
Гм… Ну если незачем терзать большие дерева – не терзай, уймись! – так и хочется патетически воскликнуть. Вот такой вот «подарок в никуда» – и вся продукция Людмилы Банцеровой, которую она выстругивает-выстраивает тщательно и неутомимо во время «ночных бдений». Невольно подумаешь, как вредна бывает бессонница иных трудолюбивых, но лишённых поэтического слуха индивидов для отечественной литературы! Впрочем, автор так упивается собственной значимостью, что не замечает, как смешна в этих потугах, как приторно фальшива, а местами и вовсе нелепа:
Я пришла в этот мир,
как случайная вещая птица,
как разнузданность, вышедшая
из-под тонкой руки.
Что тут скажешь? Разве что сразу приходит на ум пастернаковское, воистину нетленное: «Позорно, ничего не знача, // Быть притчей на устах у всех…» Да тут диссертацию можно с ходу наваять на тему «Как нельзя писать стихи»! Отдаю себе отчёт, что вызываю огонь на себя, но грош мне цена как литературному критику, если я буду молча проходить мимо подобных вещей. И грош нам всем цена как писательскому сообществу, если мы дружно и радостно подсаживаем и пропускаем в русскую литературу вот такие образцы словесности, за которые стыдно и перед нашими великими мастерами прошлого, и перед литераторами будущего, которых мы обрекаем на полную деградацию.
Также понимаю, что делаю Банцеровой рекламу, но иного выхода просто не вижу. Кто-то же должен хотя бы попытаться сказать правду.
«И летит из неведомой дали
небесная птица,
за крылом оставляя
неровную нить городов...»
Эх!..
-------------------
Карикатура из интернета.