СИНТЕТИЧЕСКИЙ МИР
2016 — 2021 г.
А там, среди миров Ланиакеи,
какой-нибудь разумный осьминог
следит за нами, страшно одинок:
— Что, спятили они? Не поплохеет?
* * *
Я, конечно, не птица и даже совсем не цветок,
но дышу небесами и влагу озёрную чую,
и глаза обращаю на красками сытый восток,
и, как зверь деловитый, по тёмному лесу кочую.
Люди так и живут — как седая сосна на ветру,
салютуя всей кроной подвижному царству живому.
Не останется больше тайги, и тогда я умру,
прижимаясь щекой к обнажённому камню земному.
В синтетический мир, отворяемый кнопкой «reset»,
загрузив облака, водопадов алмазных картины,
с электрической птицей встречая недобрый рассвет,
ты настроишь природер по схеме безумной машины.
* * *
Вот люди идут, равнодушны и выжаты.
В руках у них светятся умные гаджеты,
а сердцем они далеко-далеко —
в краю, где коровы дают молоко,
где зреет смородина, падают яблоки,
где разные ласточки, пеночки, зяблики
и можно ходить босиком по траве.
Но люди в китайском дешёвом новье
по плитке идут посреди опостылевшей
среды городской. И жестоко натыривший
в железное брюхо живые харчи,
автобус, дымя, по-медвежьи рычит.
Ну что же, нужны человеку врачи,
«Пятёрочка», полная вкусностей,
и сеть для грызни и для гнусностей.
Послушай, всё временно — даже бетон.
Засунь-ка подальше лукавый смартфон,
и просто постой и послушай биение
под левым соском, и почувствуй вращение
планеты и быструю смену времён.
* * *
Кока-колу открыла и вынула новый смартфон,
указательным пальчиком тычет в меню на экране.
Ох, такая красивая девочка душу поранит
и в сети растворится! А мимо какой-то перрон
проплывает в окне, и навалена всякая дрянь
вдоль откоса — какие-то гнутые балки, коробки
и цемента мешки. Но вагон, вроде серой подлодки,
погружается в это пространство. «Ну-ну, перестань, —
я себе говорю, — эта девочка, нет, не поймёт
ничего из твоих комментариев к жизни прекрасной,
всепобедной, обманчивой, необъяснимой, напрасной.
Да и сам ты хоть что-нибудь понял?» А поезд идёт,
погружается, бухает гулко на стыках. Одни
пассажиры молчат, оседлав социальные сети,
и смартфоны горят, и кричат нерождённые дети
абсолютно беззвучно… — Погугли ещё, извини…
* * *
Глухота.ру, Слепота.ру, Немота.ру…
Кто-то в стрелялки, а мы вот в эту игру!
Впрочем, я-то всерьёз, но кто же читает нас?
У компьютера ни языка, ни ушей, ни глаз.
Одиночество смотрит из чёрной дыры в лицо:
«На что нам читать твоё бездарное говнецо?
Не читали, но знаем: воняет!» О, этот слог
вырабатывал семьдесят лет в лагерях Совок!
Надо уши заткнуть, замазать глиной глаза —
жизнь, увы, не рашпиль слесаря, а, скорей, фреза.
Предлагаю название точное, как удар ножа:
«Национальный сервер по выработке
репрессивного типажа»…
2016 г.
* * *
Девочка Надя из детства,
в городе, мутном уже,
химия — разные средства:
капсулы, гели, драже,
чтобы жилось без печали,
чтобы скучалось легко.
А у меня за плечами
только туман — молоко
алых закатов таёжных
или озёрной шуги.
Я понимаю, что сложно
(это, считай, что враги), —
только представь: комариный
радует звон! А тебе,
как на борту субмарины,
душно вот в этой среде —
в этих болотах прохладных,
в этой траве луговой.
Ладно, живи в анфиладах
старой Апрашки, не вой
по вечерам от скучищи —
всё же у вас лепота:
ящик врубаешь и тыщи
клоунов тра-та-та-та…
* * *
Каждый вечер — вёдро ли, ненастье —
то «Давай поженимся!», то «Как
стать миллионером?» То есть счастье —
каждый понимает, не дурак.
В смысле, надо денег очень много,
чтобы дачка, дочка и авто, —
ни любви, ни совести, ни Бога,
но внезапный выигрыш зато.
Так они до старости — всё дети,
ничего не зная о большой
настоящей гибели — о смерти,
о морях бескрайних за душой.
* * *
Хос-с-споди!
Даже назвать не берёмся мы
эти четырнадцать, что ли, полов.
Тянет из форточки ужасом, грозами,
мёртвыми птицами, мусором, дозами
химии грубой… Выключить «off»
эту мелодию дьявола дикую,
черноголовики жарить-варить,
ночью под лампой с тобой говорить.
Часики тикают? Часики тикают!
* * *
Бедные злые птицы на юг не хотят лететь,
Бедные злые люди хотят, но нельзя — ковид.
Ночью, хрипя, по городу бродит дурная смерть,
щерится, душит чулком пожилых и совсем лолит.
Мне бы, ей-богу, другую планету — счастливый край,
где у слезы сладковатый, смягчающий сердце, вкус.
Но просыпаюсь и слышу недобрый вороний грай
возле помойки, и вижу: кто-то в помятый куст
высыпал целый мешок кровавых, сырых бинтов.
Мимо машина едет весёлых бухих ментов.
Думаешь, это и всё? О, брат, подожди-постой!
Есть ещё люди. Они — это цельный гранит, кремень.
Птицы очнулись, на юг улетают, а бедный мой
друг оклемался, гляди-ка. Медовый неспешный день,
дышит заплаканный парк,
облетающий, рыжий,
музыкой налитой.
* * *
А в лес войдёшь — ни птиц, ни прочих тварей.
Так тихо, как в гробнице фараона.
Где прежний рай? Зрачок печальный, карий
не видит ничего определённо.
И даже хвоя, кажется мне, пахнет
каким-то ядовитым химикатом.
На озере случайный выстрел жахнет —
ответит эхо сумрачным раскатом.
Зачем стреляли? Дичи нет в помине.
Ни ягод, ни грибов, ни насекомых.
Лишь моховик единственный в корзине
напоминает: были! Так зелёных
болотных сыроежек на жарёху
немного наберёшь, идёшь к посёлку
и думаешь: «А мусорной эпоху
сурово назовут. О, чёрт! Что толку?
Мир больше никогда не будет прежним,
не будет грозовым, не будет нежным,
изменчивым, мерцающим, безбрежным…».
Стою и полумёртвыми глазами
смотрю бессильно, горько, одиноко
в тот беспощадный купол с облаками,
но нет на них ни ангелов, ни Бога.
* * *
Покуда под Выборг летит электрический
стремительный поезд, поймёшь не без трепета:
пространство срезают, как локон девический,
смолкают концерты древесного лепета.
За окнами тянутся чёрные вырубки,
толпятся корявые дачные домики,
и думаешь: «Кто мы? Наверное, выродки?
И что нам все эти ворюги-чиновники?
Что всё, чем пугают нас до помрачения:
Америка, беженцы, кризис и прочее?
Всё это уже не имеет значения,
поскольку природа…».
— Что-что?..
— Да что-то неразборчиво…
* * *
Человек — это мусор: бутылки, пакеты, срань,
от которой должна, очевидно, спасать культура.
Но, увы, не спасает. По парку идёшь понуро,
наблюдая отходы — страны неприкрытый срам.
Но сирень зацветает — да, мы посадили! Что ж,
подбираю бумажки, протектор везу в тележке.
Как дышать хорошо на полезной такой пробежке!
Так шагаешь и вдруг понимаешь: покуда ещё живёшь...
* * *
Теперь зимой так мало снега,
что показаться может: финиш!
Природа больше человека
не может выдержать. Вот видишь.
Февраль. Чернил не доставая,
печатать прямо на экране:
«Не плакать, чур, пока земная
нас красота манит и ранит!»
Ворона чёрная на тополь
взлетела молча и расселась.
Из окон (тоже ведь Европа)
мне слышен Вольфганг Амадеус.
Так есть, так было до Потопа,
и будет после, я надеюсь.