...Мне ещё нужно было зайти в типографию, чтобы передать вчерашние снимки иллюстраций Луки на печать, согласовать там макет первого номера журнала, найти Руфь, которая так и не позвонила с утра и не перечислила для Фомы деньги, и добраться, наконец, до кладбищенской конторы, где меня ждали для утверждения церемонии открытия пантеона. Но тут позвонил Филипп:
- Пи, у нас появились конкуренты. И симпатичные. Можешь сейчас ко мне заглянуть? Ты далеко? В театре? Я машину пришлю…
Вместо того, чтобы заняться делом, мне пришлось ехать к нему и потратить не меньше часа на возлияния с двумя крашеными, улыбающимися в тридцать два зуба, дамами из городской администрации, которые недвусмысленно требовали включения их в редакторскую коллегию журнала и бесплатной жертвы части тиража.
Непьющий и некурящий Филипп с брезгливостью смотрел на происходящее, но, числясь главным спонсором издания, оставить нас не решался, предоставив мне как главному редактору право на выбор. Дамы уже ополовинили вторую бутылку «Мартини» и им дважды поменяли пепельницу, когда я, выслушав от них кучу угроз («а мы можем всё запретить»), грубых намёков («а мы знаем, откуда у вас такие деньги») и сальных комплиментов («а мы симпатичные и вы симпатичные, надо делиться»), сказал:
- Пошли вы на х…!
Дамы были обескуражены. Они перевели красивые глаза на Филиппа, который молча развел руками: мол, Пи главный, я здесь не при чем. Тогда они взглянули на меня. Я тоже развёл руки: мол, беседа подошла к концу. Тогда одна из них засунула горящую сигарету в горлышко недопитой бутылки и процедила мне сквозь жемчужные зубы:
- Ты, сука, об этом пожалеешь!..
А вторая, неуверенно встав, добавила:
- Я тебя, тварь, уничтожу!..
- Что, вместе с тиражом и домом сожжёте?.. Я другого от Управления культуры и не ожидал. Лучше идите, куда вас послали. Для вас там привычнее находиться.
Филипп со всей своей галантностью прошёл и открыл дверь, каблуки дам пробарабанили по паркету на выход. Дамы скрылись не оглядываясь. Закрывая за ними, он отвесил мне земной поклон.
- Не за что! – ответил я. – Загрёб жар чужими руками? Доволен?
- Очень. Вот умеешь, когда захочешь!
- Да не хотел я, вырвалось…
- На что только не идут люди ради литературы! И ради нашей дружбы! Я же теперь этот кабинет сутки проветривать буду, а мог и двое…
В благодарность Филипп сам сел за руль, чтобы заодно подышать свежим воздухом и подвезти меня до типографии. По дороге я показал ему графитажи Луки. Он был поражён двумя вещами: как такое без микроскопа можно сделать человеческими руками и иголкой вообще и почему эта фотобумага стоит таких денег?
- Это пока спрос есть, стоит. Но ведь рассыплется через год-два. Больше? Да и выцветет. Бумага же…
- Поэтому и надо торопиться, - говорил я.
- Всё равно не понимаю, - отвечал Филипп. – Я в Карелии зимой как-то попал в парк из ледяных скульптур, из снега. Вечер был, освещение сказочное, как северное сияние, музыка колокольная из карильона. А на утро – дождь полил… Столько труда и красоты смыло, ты бы видел! И знали же эти художники, что смоет, а делали. И каждую зиму делают, и всё разное. И тает. Навсегда тает. Ничего не остается…
- Ты интересный! – удивляюсь я. – Сам в детстве, что ли, снеговиков не лепил? Ты тоже знал, что растают. И лепил каждый год.
- Нет, представляешь?! Один раз слепил и всё. Не мог на разрушенного смотреть. Я помню даже, как бабушка старые носки распускала и шерсть на клубок наматывала, а у меня сердце заходилось от того, что носок исчезал. Или ещё: стиральные резинки мне не нравились, и огонь, все эти походы, костры, после которых ничего не остаётся, только пепел… Понимаешь? Может, я больной?
- Ты созидатель, Филипп! Это твоя натура. Но ты не художник. Для художника важна скорее не настоящая, а будущая работа. А прошедшее для него – лишь опыт, ступенька к будущему, более совершенному.
- Не понимаю, - честно отвечал Филипп. – Тогда вот этот твой журнал, в котором одно старьё и ничего нового, он тебе – зачем?
- Затем, что это тоже ступенька. Чтобы идти дальше.
- Так сразу дальше и иди, пока деньги есть! Рукописи твои не протухнут, как эти графитажи? Не облупятся до неузнаваемости? Не выцветут? Садись лучше, и новое пиши, совершенствуйся, а не занимайся этой глупостью с изданием, время не теряй!
- Не трогай больного, - просил я. – На дорогу лучше смотри...