...Было ветрено. Накрапывало еще с ночи. Разбитую желтую щебенку по дороге развезло на кусочки плавленого сыра, и мне подумалось, что день предстоит долгий и надо бы хоть чем-то позавтракать. Выйдя к автобусной остановке, я не встал под козырек, где жалось с десяток озябших людей, а спрятался за стеной киоска по ремонту обуви. Внутри его жужжал станок и весело переговаривались двое мужчин на одном из тюркских наречий. По-русски озвучивались только имена, среди которых чаще упоминались «люся» и «наташа». Причем на «наташу» реакция мужчин была оживлённей, а на «люсю» - гортанней и глуше. Скоро, подтолкнув меня дверью, один из них, совсем крохотного росточка, вышел наружу. Извинился. А когда поссал за углом, извинился еще раз и вернулся в киоск. Я отошел от двери. Через минуту вышел второй, повыше и потемнее. Не обращая, казалось, на меня ни малейшего внимания, он спросил у пространства над моим левым плечом:
- Одну или две?
- Одну, - смело ответил я, не понимая о чем речь.
Тогда он протянул мне на ладони крохотный полиэтиленовый пакетик с упакованной дрянью.
- «Белладонна», - понюхал я пакет.
- Сотня баксов.
Я поморщился. Парень издал утробный рык, сунул пакетик в карман и прыгнул за дверь, поливая напарника таким отборным русским матом, что я искренне пожалел провинившегося.
Из-за поворота показался покачивающийся, неравномерно набитый пассажирами автобус. Притормозив у остановки, он выгнал продрогших людей из-под козырька, подразнил с минуту так и не открывшимися дверями и не спеша тронулся дальше. Я пешком последовал вслед за ним.
По дороге я понял, за что не люблю ни весну, ни осень. Весной обычно с меня спрашивали больше, чем я мог дать; осенью предлагали лишнее или не нужное. Весенняя востребованность легко объяснялась всеобщей усталостью от зимы, когда, торопясь за природой, люди искали во мне помощника, чтобы успеть к лету завершить начатые дела, на которые собственных сил часто не хватало. А осенью я сам предлагал им себя, но они, провитаминенные, уверенные в своих силах, склонные к скорым решениям, снисходительно отнекивались и выбирали других, загорелых, удачливых, с которыми можно было нескучно провести время. Выдыхаясь за праздничную зиму, знакомые вновь отыскивали мой номер телефона, и - все повторялось: они придумывали, как жить дальше, с тем, чтобы я придумал, как это сделать. Опять - деньги. Осенью я искал кредиторов, чтобы прожить зиму, когда все ее праздновали. Весной я брал авансы под работу для тех, кто летом уже отдыхал, пока я продолжал за себя отрабатывать.
С возрастом соображаешь медленнее, чем меняется время, хотя работаешь столько же. И платят за ту же работу приблизительно так же, как в молодости. Однако, если в молодости недостаток средств звал на трудовые подвиги как спортивные, то после сорока безденежье заставляет суетиться попусту, и чаще бежишь не рядом, а навстречу победителю с его же скоростью, понимая, за что тот получит на финише медаль. Тут дело в направлении, а не в возможностях. Тут надобно угадать.