...На землю мягко и ненавязчиво ложится первый густой и влажный снег. Следы на тротуарах ещё темнеют и четко предают владельцев обуви. Отпечатки протекторов – марки машин. Грязь и листва неразличимы под не потревоженным белым покровом.
Подняв глаза к небу, Ь. долго прицеливается в место, откуда не видно стен многоэтажек и шнурков электропроводов. Найдя его, он замирает и затыкает уши. Сейчас для него главное – сосредоточиться на движении снежинок и исключить собственную неподвижность. Ь. добивается этого за какие-то секунды и вот уже медленно возносится вверх, как в детстве, в юности, в зрелости. Он не часто ловил в жизни эти моменты преображения. Но, если удавалось, никогда не упускал редкой возможности вознестись к небу, не как во сне, а по-настоящему – когда взгляд еще не замылен зимой, когда чувствуешь себя живым и безвозрастным, но не одиноким, а совершенным. Когда что-то великое происходит только для тебя. Только в этот миг. Только на этом месте.
И когда чей-то клаксон прерывает иллюзию полёта, заставив Ь. изменить своё положение, Ь. ещё долго остаётся под впечатлением первого снега. Даже вернувшись в квартиру, он не смотрит за окно, а сразу направляется в душ, чтобы обнажиться, встать в ванной, закрыть глаза под горячей водой, вспомнить свои ощущения и отшлифовать их в памяти, промастурбировав на прозрачные струи.
Это ему удаётся. Чувствуя себя усталым, но удовлетворённым, Ь. с брезгливостью забрасывает обоссанные бельё и штаны в стиральную машинку, с удовольствием съедает свой творог, пьёт кофе с таблетками и, решая прилечь на диване, ложится так, чтобы уснуть, и чтобы глаза, открывшись, смотрели в сторону настенных часов. До полудня он писать и ссать не собирается. Он решает подготовить ответы на вопросы Петра Ионовича.
«К табличкам нужны и ключи, - думается ему. – В качестве понимания и веры: кого куда пускать. То есть язык. Знак, объединяющий разные мозги. Тогда человеческая культура начинается не с дворника, а со швейцара и им, собственно, и заканчивается. Доступом как в жизнь, так в рай или ад. То есть язык - не инструмент. Он и есть сущность человеческая. И не только. Он - сущность вещей и явлений человеческой культуры. А инструмент – тот самый ключ.
Доказано, что если новорождённого котёнка три недели подержать в темноте, он останется слепым. Если человеческого детёныша воспитывать в одиночестве, не дав ему примера для подражания и речи, он никогда говорить не научится. А, значит, без швейцаров, он вырастет кем угодно, только не человеком. О Боге тут и говорить не приходится.
Вопрос не в этом даже. Вопрос в том, когда мы начинаем это понимать. Или существует какой-то внутренний, физиологический запрет на осознание смертности? И к старости только он открывается? И каждому остается ровно столько, чтобы это понять?
Сначала уходят вокруг те, кого мы знали живыми. Потом, с потерей сил и работы, которую выполнять уже не можешь, мир и окружение сужаются. Остаются редкие, самые близкие, которые становятся всё больше, занимая оставшееся пространство. Жизнь сводится к действиям по её самодостаточному обеспечению. Организм сдаёт с каждым днём. Болезни и лечение занимают основное время. Сбережения и пенсии тратятся на них, а не на удовольствия. И происходит сдвиг в сознании…
Время ускоряется. Идёт отцеживание информации: повторения отсеиваются, новое, случайное или малое, таким и воспринимается – незначительным и преходящим. Ищется панацея бессмертия, иллюзорная, бессмысленная, противоречащая жизненному существованию. И приходит холодящий и ясный страх неизбежности будущего, которое всегда так оптимистично звучало и требовало каких-то сиюминутных действий, дальних расчетов, несбыточных надежд, напряжения и сил. Будущим, которое всё ближе и ближе, становится тот конец, ради которого жизнь и происходила! Будущее - смерть! Как в это поверить?!
Каждую минуту в мире происходит самоубийство, приводящее к смерти. И ещё двадцать покушений на него, в результате которых людей спасают другие люди. А те люди, которые довели самоубийц до суицида, продолжают жить?
Тогда Бог – пожиратель людей. Этот мир – пожиратель трупов. Истина – пожиратель жизни. И не Бог создал человека, а человек - Бога…
Куда девать стариков? Это у них, как и у меня, такие мысли. Очень вредные. Надо посоветовать Петру Ионычу дополнить его катехизис в параграфе о стариках лозунгом для каждого старца: «Не гунди!»
Пусть богатеют внутренним содержанием...»