...На следующий день Марк пригласил меня на репетицию своего мюзикла. Его премьеру мы приурочивали к выходу первого номера журнала.
В драмтеатре на малой сцене ставили пробные декорации. Львович в одиночестве сидел в первом ряду за микшерским пультом и с закрытыми глазами слушал увертюру. Приглушенная музыка лилась из колонок размеренно и важно. Угадать, о чём она старалась сообщить неискушенному слушателю, было возможно, наверно, только разбудив Бандуренко. Одни арпеджио сменялись следующими, неуловимые мелодии расползались по щелям между кресел зрительного зала, разлив органа не доходил даже до авансцены. Вязко-усыпляюще дрожали невидимые струны скрипок. Марк неслышно отстукивал паузы левой ногой, шлёпая ботинком по краю горностаевой мантии опереточного героя, остальные королевские атрибуты были разложены вокруг него в творческом беспорядке.
Я коснулся плеча его белого пиджака. Львович, не открывая глаз, только приподнял кисть правой руки, показывая тем самым, что беспокоить его рано. Что он очень рад моему приходу и готов поделиться со мной своими сомнениями по поводу второй части увертюры, где в коде слышится некоторая преднамеренность, если не предопределенность, и не ослабит ли это всю интригу спектакля, - он ещё не решил.
Присесть рядом было негде. Тогда я прошел в амфитеатр, поднялся выше, и нашел место, с которого музыку было почти не слышно, зато хорошо видно устройство декораций.
Рабочие сцены воздвигали картонные стены королевского замка, проверяли на открытие фанерные ворота, делали какие-то отметки на помосте. Кирпичным цветом и рыбьими хвостами на зазубринах стена, обращенная этой стороной к зрителям, напоминала Кремлёвскую, трещинами и щелями в фанере и картоне с обратной стороны – Стену Плача. Мне вспомнилось, что по положению к сторонам света, это выглядело закономерно. В Иерусалиме стена считалась Западной, а фасад Кремлевского пантеона выходил на Восток. И если со стороны Москвы прах покойных замуровывали в кирпич, со стороны Иерусалима в щели между камней запихивали записки с молитвами к Богу. Евреи оплакивали разрушенный храм, русский караул с обратной стороны чеканил шаг перед мертвыми. За еврейской Стеной плача арабы молились своему Богу в Храме Скалы, за Кремлёвской стеной народные избранники решали судьбы людей по своим законам.
«Одна стена с противоположными сторонами? – прикидывал я. - Или две противоположности на одной стене? А печати Соломона в качестве большевистских звезд на Кремлевских башнях устроены на подшипниках и вертятся во все стороны? Или это дуализм катаров-альбигойцев и видимые королевства с обеих сторон – не от мира сего?
Чем бы это ни казалось, всё условно. От богоспасаемого народа до классовой принадлежности к пролетариату, от общей собственности до общих жён. От безбрачия и вегетарианства до вседозволенности и адамитов».
«Театр… Я всегда считал его "меккой" для безграмотных. Актер представлял из себя что-то, чего, обычно, никогда не существовало. Зритель, по устной договоренности с актером, соглашался поверить тому, что происходило на сцене, как будто это происходило с представляемым на самом деле. Театральное действо развивалось пе-ред одурачиваемым в рамках подмостков и декораций, мало сопоставимых с жизнью, временем и природой. Неестественность поз, положений, даже сила голоса или широта жеста действующих в пьесе лиц в зрительских глазах приобретали весьма спорную значимость, не поддающуюся никакому оправданию со стороны здравого смысла, - уж в который раз рассуждал я. - Только очень ленивый и мало уверенный в себе человек может позволить себе отказаться от чтения хорошей книги, где чувства, образы и мысли вложены в такие слова, которые рождают в голове твоё личное отношение к прочитанному, заставляют работать те части мозга, которые готовы открыться к пониманию и созданию чего-то неповторимого, индивидуального для читателя, для восприятия текста. Нет, этот человек прётся в театр и смотрит общими глазами чужое, навязываемое ему со сцены, мировосприятие. Зачем, скажите? Может, он просто не умеет читать? Или у него недостаток воображения, и он в этом больше доверяет другим? И тем, что на сцене, и тем, которые сидят рядом и как-то на общее действо реагируют? А сам он не знает, когда плакать, когда смеяться?
Нет. Мне, взрослому, это сложно понять.
Спектакль, да ещё музыкальный, для детей – совсем другое дело. Кто-то из них и читать ещё не умеет на самом деле, кто-то живого оркестра в жизни ещё не слышал. И вдруг, вот оно: разом перед глазами! А главное – дети видят мир по-другому. В них нет рациональности. Для них всё новое – чудо. Божественное откровение. Они не измеряют время количеством бед и радостей. Они в своём времени, в этом чуде, просто живут. И время это, как и детский мир, для них - бесконечно».
Марк Львович, наконец, зашевелился. Встал со стула и поднял руки вверх. Что это значило, я не понял, но, на всякий случай, поторопился спуститься к нему.
- Как тебе вступление?! – спросил он, протягивая мне длинную руку.
- Не великовато? – спросил я, быстро пожав его холодные пальцы в районе ногтей.
- Это шляпа бывает великовата, когда на уши сползает. Затянуто, что ли?
- Это курсистка бывает в корсет затянутой, - парировал я. – Долгая и скучная твоя увертюра. Детки уснут, пока начала дождутся.
- Ишь, ты, знаток!.. – не обиделся Марк, а улыбнулся. Настроение у него второй месяц было боевое. В кармане лежала фляжечка с коньяком. От пива в театральном буфете он уже отказывался.
- Марк, мне сильно некогда, - строго сказал я ему. – Но и увертюра, и декорации – убогое всё. Костюмы эти скоморошечьи… Свет позорный… Детки текст учат? Где детки твои?
- У главных героев - контрольная по математике. Уважительная причина.
- Ага. А у остальных?
- У королевы насморк. А стражники сейчас прибегут, за пончиками отпросились.
- Понятно, - махнул рукой я. – Денег не проси больше. Филипп конкретно не доволен. Попробуй уложиться в то, что осталось.
- А программки? А афиши?
- Я сам возьмусь. У тебя проспекты готовы?
- Давно уже.
- Хорошо, давай мне, я сегодня пристрою… И попробуй тогда, не в службу, а в дружбу, ноты достать одной «Кантаты». Композитор Иван Шведов. Слова Сергея Есенина. Ноябрь девятнадцатого года прошлого века. «Спите, любимые братья, в свете нетленных гробниц». Её исполняли после речи Ленина на первом братском захоронении у Кремлёвской стены. Найдёшь?
- Попробую. А зачем?
- Так, в голову пришло… На открытие нового кладбища…