«Вот тогда я таблички и перевесил…» - продолжает Пётр свой рассказ, словно забыв о Ь..
Ь. очень хочется в туалет. Так сильно, что, если он случайно начнёт какое-то движение, ему кажется, что он обязательно помочится в трусы. Но Пётр во время своего длинного монолога вновь подливает чаю, а Ь. не может отказаться. Гость глотает из кружки мутную взвесь и, чуть расслабившись, болезненно пускает теплую струйку в трусы.
«Это ничего, - утешает себя Ь. – Лишь бы не пахло. Со стороны незаметно будет».
В дворницкой тепло. Петр Ионыч сидит, широко раздвинув ноги, в спецовочных штанах и могучих берцах угадывается недюжинный запас прочности. Большие руки его покоятся на коленях, отдыхая, набираясь гребущих сил. На левой его штанине лежит полиэтиленовая бутылка с ключами, привязанная старым носком к поясу, как домашнее животное, приученное к своему месту.
Отвлёкшись, Ь. пропускает часть рассказа Петра мимо ушей и ловит себя на том, что, в какой-то момент, закрыв глаза, во время мочеиспускания, он заснул, вероятно, и потерял некоторые связи в повествовании дворника: новые герои уже совершили не услышанные Ь. действия, логические цепи порвались, сюжет развивался непредсказуемо…
«Женщины меня спасли, - говорил Пётр. – От сумасшествия. От безразличия к себе. Вернули, грубо говоря, к смыслу жизни. И особо, конечно, маме Оси спасибо, Марии Акимовне. Она меня к отцу Захарию привела. В Киеве, в Лавре. Захария ото всего лечит. Спит в гробу. Утром встает, классическую музыку слушает, фильмы хорошие смотрит. Проповеди читает по часам. С людьми разговаривает. И всё о любви. Говорят, сама Примадонна его почитает.
Я в Пещерах много что осознал.
Во-первых, чтобы понять для себя что-то, нужно спрятаться. Зарыться в землю, как те первые монахи, которые наказание такое за грехи придумали, что заживо жизнь подземную похоронили вместе с собой. Во-вторых, рыть хоть и труднее и дольше, чем строить, но экономичнее в норе сидеть получается. То есть, понятно, что не с жиру люди в землю закапывались, а ради экономии средств. Опять же инструмента дорогого не требуется, стройматериалов – есть лопата да кирка, со временем подземный город выдолбить можно. С улицами, храмами, трапезными и даже со своим погостом. А огород из экономии места на крыше можно устраивать. И дворники, типа меня, в таком городе не нужны.
Поразительная вещь эта меня просто добила, про дворников!
Мне начинают рассказывать, что змей-искуситель не змеем был, а червём. И питался он прахом земным, как Господь ему и человеку посулил. И что назывался он поначалу "червём сомнения", который изъедал самого человека изнутри. И даже сам Господь о Себе говорил: я червь, родившийся без семени и дождя. Но на то Он и Бог. А у меня одни мысли - вот копают землю в Киеве Антоний с Феодосием и приговаривают: «В руках работа, в устах молитва… Откуда вышли, туда и уйдём… И будет свет во тьме…» А червь их гложет, как и они – землю: «А если все под землю спрячутся, в монахи постригутся, кто род человеческий продолжит?» Кто слово Божие людям принесёт?
И - некому получалось. И если так, то - не змей Еве яблоко дал, она сама его сорвала, старших не послушав. Червь внутри яблока сидел. И сожрал-то червя уже Адам, когда она ему откусить дала. И застеснялся Адам наготы своей, и Еве порекомендовал листиком прикрыться. Потому что встал уд у Адама на Еву, а Ева и не против уже была. И без всяких камер наблюдения Создатель это быстро рассмотрел. Змея-червя Адама выплюнуть заставил. И приказал Адаму рыть землю, но подальше, не в Эдеме, а за его пределами. И посоветовал тётку лукавую с собой забрать. Прячьтесь, мол, плодитесь и размножайтесь. Только – под землёй. Раз узнали про смерть да могилу, так рядом с ней и живите. Вот на их примере первые аскеты-отшельники и ушли от мира в кельи подземные. Без тёток, заметьте! А нужно было с жёнами уходить, как Господь повелел.
Мне Мария Акимовна всё рассказала. За Христом по пустыне целый табор ходил. Все апостолы с жёнами да детьми, а кто и с родителями, а также примкнувшее к ним местное прохожее население. Цирк-не цирк, а фокусы показывали. Мертвых воскрешали, по воде ходили, двумя рыбами, типа теляпии, пять тысяч народу насыщали. Почему бы в такой поход с семьёй не сходить? Там всегда на улице тепло, в Израиле.
Дело в том, что по древнееврейским законам женщина без мужа из дома не выходила. А если уж и шла куда, так только с родственниками. Поэтому и у Марии-Магдалины, женщины «гулящей», среди этого табора родственники должны были быть. И были, наверняка. Кто за хозяйством смотрел в походе? Кто воду таскал? Мужикам-евреям воду таскать не положено было. Даже ноги мыть самим. Христу можно каждому из Апостолов ноги помыть, так это за чудо сошло. Значит, тетки на весь табор воду носили, и не мало. И напоить-накормить, и помыться и постирать… Да что там! Контрацепции не было, аборты запрещены, детей каждый год рожали. Ладно, дома, в Вифлееме или в Капернауме своём, а тут среди пустыни, в палатке… И мужикам - не подрочишь, нельзя семя на землю проливать, Боженька не велит. И вот так три года почти… Можешь себе представить?
Хотя со стороны апостольской организации всё четко расписано было. Как при Политбюро ЦК КПСС.
За организационный отдел и секретариат Пётр отвечал. Брат его родной, Андрей, был за отдел пропаганды ответственный. Иаков Заведеев, первый от Ирода Агриппы пострадавший, числился народным трибуном, героем. Брат его Иоанн, тот, что до ста лет дожил и Евангелие написал, создавал правильные партийные документы, за семьёй следил. Филипп отвечал за экономическую часть, как бывший коммерсант. Друг его, Нафанаил, детским воспитанием и образованием заведовал, за поведение в семье радел. Матфей отвечал за финансы и отчетность. Фома, вечно сомневающийся и опаздывающий, - за трансфер и логистику. Иаков Алфеев, Фаддей, и брат его близнец Иуда, Леввей, были личной охраной табора. Симон Зилот – агитатор, ревнитель веры. И Иуда Искариот, казначей, но он не местный был, из Иерихона, из Иудеи, не из Галилеи, как остальная семья. Может, поэтому его во всех Евангелиях и подставили как предателя... Да и кто подставил? Марк, мальчишка, тот, что голый из дома ночью выскочил, когда Христа брали. Мать его куда смотрела после тайной вечери, что у них дома перед этим арестом состоялась? Где она сама спала, с кем? Кто его разбудил? Или Лука подставил, вообще грек, доктор недоученный, иконописец, которого там вообще не было? Про Матфея я и не говорю. Он раз своей вере изменил, второй, мог и в третий раз соврать. Остается Иоанн. А как он против своей семьи попрёт? Никак. Потому Иуда и предатель по всем семейным понятиям.
Нет! Представляете? Пётр три раза Христа предал, а и первым папой римским числится и краеугольным камнем церкви. И хоть бы что! А тут поцеловал… Подумаешь… Может, он его пожалел просто. Может, у них особые отношения были. Иуда симпатичный был по поверью…
И вообще это единственный поцелуй в Евангелии, так Мария Акимовна говорила. А идея Христа – это любовь. Получается Иуда один его и любил, по-настоящему, не как Бога, а как человека. И за это Иуда должен был быть проклят после этого по-целуя, как бы его не оправдывали. И бремя спасения от человеческого предательства на всю жизнь на себя взвалил. Христос уже после воскресения у Петра трижды спрашивал: любит Петр его или нет? Так Петр только с третьего захода что-то вразумительное смог ответить. А Иуда откровенен был, да и просто поумнее остальных. Он один понял, что назад, в человеческое обличье, у Спасителя дороги нет. И как с любимым другом и наставником с Христом попрощался: по-дружески, по-человечески. Он Христу первый поверил, а, чтобы не видеть его мук на кресте, повесился раньше. Потому он в Апостолах до сих пор и остается, для посвященных, конечно.
Любовь ничего не отнимает, она даёт. И если мир произошел из Божественных ошибок, то любовь – та истина, которую следует почитать безгрешной. Это раб против своей воли может быть свободным. Свободный по милости господина, сам отдавший себя в рабство, свободным быть не может. Свободен тот, кто обладает знанием истины: отдавать в любви. И кто, как не женщина, способен на это?
Иуда не зря Христа предупреждал, что экономить надо, когда на Спасителя Мария- Магдалина благовоний вылила на триста динариев. Говорил: лучше б продали масло за деньги да тысяче нищим по грошу раздали. Но ему Христос ответил: нищих много, а я один у вас, Спаситель. Когда ещё такой случай представится? И Машу не смущайте, «прощаются её грехи за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит». Иуда это запомнил: в любви надо отдавать всё – и последние деньги, и жизнь, если понадобится.
Да что там говорить, Спаситель, как воскрес, к ней, Марии-Магдалине, первой и явился. Чтобы она Апостолам о его воскресении возвестила? Как же… За садовника она его приняла… Нет, это та самая любовь и была. Мужское доказательство женщине, что её не обманывали. Бог ты, или смертный, главное – мужик! Иисус – мужик конкретный. Сказал – сделал. Не подкопаешься, в землю не зароешь.
Позже, конечно, с женщинами несправедливо обходились. Да и теперь. Вот на Афон не пускают, например…»
Ь. начинает понимать, взглянув на часы, что разговор затягивается. Ему уже давно пора есть творог и пить таблетки. Он уже не верит в то, что Пётр Ионович не собьется на банальности. Казалось, вот сейчас начнёт привирать, ёрзать на жестком стуле, отводить взгляд и поглаживать пальцы. Но дворник лишь расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке и спросил:
- Я вас ещё не задолбал своей болтовнёй? Вы не стесняйтесь, говорите. Меня остановить трудно…
- Можно вопрос? – говорит Ь.
- Извольте.
- А зачем вам это всё нужно?
- А-а, понял… - кивает головой Пётр. – Вы тоже об этом думаете. Вам неприятно, что кто-то другой… Да ещё дворник… Вы с кем до пенсии работали? С людьми?
- Не в зоопарке…
- Сердитесь?.. Не стоит. Зависть плохое чувство. Христианство это осуждает. Я, конечно, понимаю, что неприятно слышать собственные мысли от другого, но это объединяюще как-то должно было состояться. Мы близкие по духу люди, нам есть о чём поговорить... Беседа, она обогащает…
- Бог здесь не при чем, - раздражается Ь. – Вы сами ещё тот богохульник, Пётр Ионыч! Вам, что, доставляет удовольствие извращать библейские тексты? И смотреть в глаза людям, которые вам верят? Это очень опасно.
- Отчего? – искренне и недоуменно спрашивает Пётр.
- А оттого, - поднимается с дивана Ь. в непросохших штанах, - что найдётся-таки такой верующий, что вам харю набьёт. Не словом. Натурально. И, знаете, прав будет… Выдержать это невозможно…
- Вы, Ь., если поссать хотели, сразу бы так и сказали. Чего тут стесняться… А теперь получается, я виноват, что у вас штаны мокрые. Простатит, батенька? Мучаетесь? А я к нему разговор и веду. Я ж всё вижу… Да вы сядьте, сядьте на место, диван-то казённый, ему ничего не будет...