Был у меня сосед по даче, ветеран Великой Отечественной Войны, дослужившийся впоследствии до звания полковника, Михаил Андреевич Лавров. Я знал его как интересного крепкого деда, остававшегося таким почти до самой смерти, которая настигла его прямо на пороге 94-го года жизни. Он действительно удивительно молодо выглядел для своих преклонных лет. Его лучистое округлое лицо не было испещрено морщинами, приличествующими возрасту, и периодически гораздо более молодые бабульки в поликлинике с завидным упорством оспаривали право ветерана пользоваться заслуженными льготами, утверждая, что быть такого не может и он слишком молодой, чтобы их иметь. Не раз беседовали мы с соседом, ведь наши участки в то время не разделял даже условный забор и в гости друг к другу ходили совершенно запросто, без приглашения. А когда речь заходила о делах давно минувших дней, я поражался внутренней силе бодрого пенсионера и его удивительной судьбе. Ведь приходилось Андреичу не только участвовать во многих сражениях и быть военным комендантом немецкого города, но и достаточно долго командовать штрафниками, которые не только приняли молодого командира, но и потом не раз закрывали его от пуль и осколков своими телами. Это при том, что чаще всего для вновь назначенного начальника командование в подобных подразделениях, сформированных из разномастных преступников, угрюмых уголовников и часто вполне натуральных убийц, заканчивалось во время ближайшего же боя, когда пытавшийся утвердиться на новом месте офицер получал «случайную» пулю из старой доброй трёхлинейки, нередко в спину. Крайних даже не пытались искать, лишь фиксируя безрадостную статистику, и оформляя всех погибших, как боевые потери. Штрафников не жалели, направляя в совершенно безнадёжные атаки, и ставили на самые сложные участки фронта. Но расскажу всё же не об этом, а об одном моменте Сталинградской Битвы, наиболее меня впечатлившем, что сохранился в памяти в виде яркой образной картинки:
Было это ближе к концу противостояния, когда части немецко-фашистских оккупантов уже уверенно выбивались нами из разрушенного почти до основания Сталинграда. Потери с обеих сторон были чудовищны и выжившие в этой кровавой мясорубке фрицы справедливо не рассчитывали на пощаду, отбиваясь из последних сил с отчаянной храбростью крысы, загнанной в угол. Терять им было уже нечего, кроме самой жизни, а её, как и положено настоящим арийцам, они собирались отдать максимально дорого. Боевых товарищей, более слабых духом или просто менее везучих, машина войны прямо на глазах сослуживцев вместе с формой и оружием методично перемалывала в отвратительный остро пахнущий фарш. Чудом уцелевших подобная участь пока миновала, но явно подкарауливала в непосредственной близости. И где-то в глубине души солдаты рейха, конечно же, ещё хотели жить, но немецкое командование уже цинично списало их в расход, приготовившись награждать посмертно заранее выпущенными красивыми железными медалями. Вальхалла искренне ждала и готовилась к встрече, широко распахнув свои манящие окованные чёрным железом ворота. Ей нужны были новые мёртвые герои, и она была готова принимать их целыми подразделениями. Как следствие, в руинах и без того практически уничтоженного города шли ожесточённые и кровопролитнейшие бои. За каждый отвоёванный метр приходилось расплачиваться непомерной ценой здоровья и жизней наших советских солдат, чьих-то братьев, сыновей и отцов.
И тогда, волею неисповедимого военного случая, где-то на временно «ничейной» территории, в каком-то закутке ещё сохранившихся остатков построек, лицом к лицу неожиданно столкнулись два офицера. Два кровных врага, один на один, и ни один из них в этот момент не был готов к такой встрече. Не было оружия в руках ни у того, ни у другого, а даже малого времени, чтобы дотянуться до офицерской кобуры или ножа, тоже не оказалось. Завязалась рукопашная схватка и выяснилось, что силы примерно равны. Немец был в самом расцвете сил, крупный и жилистый и дёшево отдавать свою жизнь он никак не собирался. Силы таяли, а явный победитель всё не определялся. И тогда пришлось прервать безрезультатную борьбу и снова тянуться к пистолетам. Русский успел выхватить свой на мгновение раньше. Немец понял, что уже не успевает и обречённо приготовился принять смерть. Храбро, как солдат и офицер, и вполне заслуженно, как захватчик, застигнутый с огнём и оружием в чужом доме. Вот-вот должна была свершиться вековечная суровая справедливость скорого суда войны. Но выстрела почему-то не прозвучало. Впрочем, не прозвучало и звука осечки. Молоденький советский лейтенант, выравнивая сбившееся дыхание, рассматривал германца, продолжая держать его на мушке. Палец уверенно лежал на спусковом курке. Было понятно, что рука не дрогнет. Убивать Врага давно стало привычным. Горячка скоротечной борьбы потихоньку отпускала. Можно было попытаться поговорить… Слова, которые услышал немец, его потрясли. И даже не тем, что были сказаны по-немецки. Многие офицеры красной армии изучали в школе и на курсах немецкий язык, что давало им возможность более-менее сносно связать на нём пару слов. А уж что-нибудь вроде «Хенде хох» выкрикнуть мог практически любой красноармеец. Но русский офицер произнёс хоть и небезупречно, но вполне понятно, достаточно длинную фразу, которую можно было бы пересказать примерно так: «Я не буду тебя убивать. Иди к своим и скажи, что если они захотят сдаться, то я прикажу своим солдатам не стрелять. Смертей и так очень много. Я не хочу терять своих бойцов, и у вас тоже появится шанс выжить. Но другого шанса не будет. Ты меня понял?». Немец ошарашенно кивнул, что-то пробормотал в смысле, что всё понимает, и передаст, недоверчиво попятился к выходу. В его голове не укладывалось – почему? Как можно отпустить врага, который стрелял в тебя, возможно, убил или покалечил твоего друга, а теперь находится полностью в твоих руках? Да успей он выхватить свой проверенный Вальтер чуть раньше, не было бы ни этого ненавистного русского, ни этих, казалось бы, неуместных в это время и в этом месте, слов. Они возвращали почти истаявшую болезненную надежду на то, что погибать не обязательно. Это выглядело злой шуткой или каким-то неестественным обманом, в который так хотелось бы верить, но который просто не мог быть правдой. Уходя, германский офицер долго ждал выстрела в спину. Некоторые считают, что стрелять в человека проще, когда не видишь его глаз. Но русский так и не выстрелил. …А на следующий день в рваных шинелях и окровавленных повязках, но с какими-то невообразимыми кусками когда-то белых тряпок из развалин домов, сначала робко, а потом чуть смелее, стали выходить и выползать усталые и измученные немцы. В них действительно не стреляли. В результате, целая улица(!) была освобождена вообще без потерь с нашей стороны. А Вальхалла в тот раз так и не дождалась части своих героев…
Казалось бы, что значит всего одна улица в масштабе целого города? Да и наше командование, хоть и похвалило сдержанно за успехи в продвижении и отсутствие потерь, почему-то не поспешило применять метод широко. Из каких-то своих важных соображений. Война продолжалась. В ней оставалось место и крови, и ненависти, а причин для этого, разумеется, было более чем достаточно.
Всего один момент войны, но может быть, именно благодаря такому моменту кто-то из наших ветеранов смог дойти до Победы и увидеть детей и внуков, как увидел их главный герой этого повествования. И как знать, возможно, где-то далеко какой-нибудь древний седой немец с уже едва заметными следами былой выправки мог бы рассказать эту же историю, но описанную с другой стороны, своим внукам и правнукам.
Вместо послесловия:
О память, ты так коварна и избирательна. Подчас ты можешь не сохранить каких-то следов событий прошлого, а порою способна живо продемонстрировать и то, чего не было, собрав совершенно реалистичную цветастую картинку из фрагментов прошлого и обрывков проникших откуда-то извне образов. Или это уже плоды партизанской деятельности воображения? Действительно, многое из вышеописанного на поверку оказалось лишь плодом вольного творческого переосмысления воспоминаний о беседах с вполне реальным человеком. Даже имя его я не стал изменять. А вот командир немецкий стал образом уже собирательным. Но, справедливости ради следует указать, что в документально зафиксированном случае, произошедшем в полуразрушенном доме между балкой Мокрая Мечетка и Тракторным Заводом, события развивались похожим образом, но всё же чуть иначе: Ворвавшийся в здание командир увидел перед собой трёх здоровых немцев и скомандовал им «ХендеХох!». Один из немцев тут же схватил его за шею и ударил головой об стену, одновременно пытаясь вытащить пистолет, но русский оказался живучим и немного проворнее, всё же сумев выстрелить первым. Двое не вмешивались и не проявляли агрессии, что дало возможность отдышаться. На вопрос, кто они, ответили: «Мы врачи и против русских не воюем». Медики были отпущены с соответствующим напутствием. Потом, спустя некоторое время, было ещё трое пленных, с ними обращались вежливо, их накормили, а потом тоже отпустили. …Позже, при подсчёте в штабе выяснилось, что было освобождено множество зданий по обеим сторонам улицы, а колонна пленных, взятых «штрафниками» сто девятой отдельной штрафной роты, начитывала до 350-и немецких солдат и офицеров. Предложение о награждении званием Героя Советского Союза по известным причинам отклонили, но зато, как признание заслуг, был торжественно вручен почётный боевой Орден Красного Знамени.