Часть 1.
Саечка за испуг (развернутое предисловие)*
У меня появился новый лир. герой, причём мужчина. Да, писала я и раньше что-то, опираясь на образ собирательный. Типичный, узнаваемый. И мужчина подшефный для такого случая был – интеллигент Петрович. Влезший по стечению обстоятельств в кредит по самое «не хочу».
А тут сама жизнь нежданно-негаданно свела меня с реальным мужиком. И после этой встречи сами собой пришли стихи. И о нём, вроде бы, на основе его рассказов о себе и окружении, тех, что успел мне поведать. И не совсем о нём, а тоже местами в собирательный облик уклоняясь.
Живут они в стихоплётном блокноте уже давненько, бока отлеживают. Пока я сомневаюсь – а надо ли всё это безобразие обнародовать?
Но настоящие сомнения всегда ко мне приходят, как та каноническая мысля – опосля. Вот и решила я всё-таки «приговорить к повешению» этот самостийный цикл, назвав его «Бяшка в мужичьей шкуре».
А дело было так:
В среду, 17 августа, пришлось мне пуститься в поход на рынок за продуктами. После дня рождения мужа совсем стало невмоготу смотреть в глаза холодильнику. Мышь еще не повесился, но уже стоял вофрунт наизготовку. Домашние браво растворились в рабочих буднях, только я бездельница – в отпуске.
Жара у нас бесчинствовала аккурат до 1 сентября. В такой духоте сподручнее было бы на общественном транспорте добираться, всего-то три остановки. Да и стоянки в центре города небольшие и всегда забиты разномастными средствами передвижения.
Но закупка грозила вылиться в оптовую. Поэтому пришлось «седлать» родимого «Полуенота» (это один мужнин друг так название у машинки «Пежо» прочитал, то ли прикола ради, то ли невозможно креативный такой, никто уже и не вспомнит точно, но кликуха восторжествовала и прижилась). И вынуждена была оставить «зверька» за два квартала до рынка, возле почтамта, там только и нашлось свободное местечко.
Скупилась (так у нас местечково любят определять действо), волоку на стоянку два под завязку набитых пакета с провизией. Чувствую, что у одного из них ручка начинает провисать, вот-вот оторвётся. Поставила на тротуар поклажу, пытаюсь частично переложить продукты из надорванного в резервный, хоть и небольшой, но крепкий. Распихала, облегчив по максимуму «доходягу». Распрямляюсь, двигаюсь дальше.
Возле солнечных часов на околорыночной площади какой-то мужчина поёт под собственный гитарный аккомпанемент. Впереди у него микрофон, позади плакат с патриотической тематикой. Упакован, короче, по всем нормам и правилам бардовского выступления. Слова песен, скорее всего, авторские. И надо отдать должное, не пустое сотрясение воздуха кровельным железом: встали мы с колен, сбросив тяжкий плен и пр. под. надоевшие слоганы. А про родные края, нашу Белгородчину, её люд трудовой, его стремления и чаяния.
Желающих приобщиться собралось не так и много: парочка пенсионеров, мальчишка с самокатом, две девушки и парень с мобильниками – или группа поддержки, или любители всё и всегда снимать на видео. Ещё один мужчина сидит на парапете у солнечных часов, и явно ему происходящее по душе. И кого-то он мне напоминает, сходу уловить не получается. Внешность у него колоритная, этакий восточный мэн, учкудучистый. На солиста группы «Ялла» похож. Даже полуседая копна волос как у того, некогда популярного. Или на армейского друга моего ныне покойного мужа Сотникова? Неужели и правда он – Лёха, который в самом деле Леонид?
Пока предавалась размышлениям из серии «по волне моей памяти», «учкудук» подскочил и дёргает за пакет, чтобы к себе внимание привлечь. И догадаться нетрудно, что именно за калечный. Оно ж всегда так и бывает со мной. Конечно, ручка оторвана напрочь, вываливается зелень, какие-то овощи, лежащие сверху. «Облегчил» мне жизнь, причем весьма ортодоксально.
Заругалась я на хулиганистого зрителя, а он в ответ знаки подаёт: то по горлу себя похлопывает, то будто бы изо рта что-то достаёт. И пальцами шевелит, точно купюры мусолит.
Глухонемой что ли? Сами-то мы неместные, отстегните на дорожку, а то жрать так хочется, что аж переночевать негде? Тоже мне всю жизнь везёт, как утопленнику, на подобную публику. Будет толпа в сотню с гаком голов стоять, а всё равно меня выберут, не промахнутся.
Тем временем Лёха/Нелёха снова пытается схватить мой многострадальный пакет, тут же получает по рукам. Но особо не расстраивается, ухмыляется и повторяет всё тот же красноречивый финансовый жест, кивая на певца.
Ах, вон оно что! Оказывается, он барду вспоможение требует!
И я, показав рукой на пакет, черчу пальцем в воздухе перед носом немого альтруиста нечто вроде – нельзя, ни-ни. Сама же думаю: нет, не отстанет, дам сейчас какую-никакую мелочь, рублей, к примеру, сто, должны в кошельке остаться. Лезу в суму заплечную, открываю кошелёк, а в нём – одинокая пятисотка.
А этот-то, помощник бардовский, так и воззрился на кошелёк аспидом!
Делать нечего, достаю купюру (муж бы мне точно всыпал только за то, что на глазах алчущего денег субъекта за кошельком в сумку полезла). Отдаю дань «импрессарио», попутно зачем-то спрашивая у глухонемого: «Лёха, это ты или не ты? Сотникова помнишь?»
То ли Лёха, а то ли нет показывает в ответ большой палец, крутит головой отрицательно – значит, не глухой, а только немой. Достаёт из кармана небольшую стопочку мелких денежек, водружает сверху мой вклад в действо и демонстративно запихивает весь гонорар в карман песняра. Тот благодарственно кивает в ответ, продолжая выступление.
«Ну теперь-то твоя душенька довольна?» - вновь пытаюсь достучаться до новоявленного посредника-мецената. «Бери расхристанный мешок со жратвой и тащи на базу торпедных катеров, раз урон учинил, и продуктовый, и финансовый!»
Лыбится в ответ во все отлично сохранившиеся тридцать два, руки в карманы заложил.
Тут от кучки мужиков возле входа на вещевой рынок отделяется один – высокий, чернявый, на вид лет сорока с небольшим, с палочкой. Ощутимо прихрамывая, движется к нам.
У входа на «барахолку» обычно валютчики тусуются. Сколько их не гоняли, всё равно каждый день на боевом посту.
Поздравляю, думаю про себя, уж попала, так попала!
Подошёл он, постучал шутливо по лбу «учкудуку», а тот ещё больше расплылся. Говорит мне: «Давай помогу нести твои хурхуры, говори куда. На остановку?» И хватает с асфальта два целых пакета. Я суечусь: «Ой, да не нужно, я сама, что вы, вам же тяжело, с палочкой!». Смотрит он на меня не без ехидства, бросает: «Да не боись, никто тебя раскулачивать не собирается! Правда помогу, не возникай!»
Больше не возникаю, прижимаю к груди порванный пакет, веду хромого носильщика к машине. Прикидывая – донесёт и отстанет или тоже заведёт попрошайскую песнь? Грошей-то больше в кошельке нема!
И, будто бы читая мои меркантильные мыслишки, доброволец немедленно отзывается: «Все вы, бабы, одинаковые! Чего переполошилась? Донесу и уйду, а то ты прямо тут от страха обделаешься!»
Повисло молчание, идем дальше. Мне неловко за недоверие, ему, наверное, за фигуру речи…
Он, хоть и с палочкой, и с тяжёлым грузом, а всё равно впереди меня идёт. Мужик энергичный, крепкий.
Оборачивается: «Меня Серёга зовут, а по-уличному – Чечен. А того, что сумку тебе порвал – Олежос, Олег то есть. Мы с ним соседи по подъезду, живём в доме, где раньше внизу ресторан был», - кивает на дома вверх от рынка, возле городского парка.
«Знаю, заводские наши дома», - отвечаю.
Перешли мы через дорогу, очутились на пешеходном белгородском Арбате. Прошу Серёгу: «Давай передохнём, еще квартал впереди, неудобно переть груз впереди себя!» И на скамейку указываю.
Уселись. Я ему представилась тоже, спрашиваю: «А сосед твой, Олежос этот, немой или прикидывается? И отчего-то он мне кажется знакомым?»
Серёга улыбается, а улыбка у него открытая такая, бесхитростная. И правда на кавказца похож, только глаза не жгуче-карие, а серо-зелёные, прозрачные, добрые.
- Так он многим знаком, личность в городе известная!
Пожимаю плечами – не догоняю, мол.
- Коренная белгородка или как?
Киваю – коренная.
- Значит, на танцах бывала. В «Клетке» так называемой, в парке.
Снова показывает рукой в том направлении, откуда мы только что пришли.
- Бывала, конечно, но всего пару-тройку раз. Уж больно парни туда непредсказуемые захаживали. Не оттуда я его помню, нет. Он на одного мужниного друга похож, Лёху-Леонида, фамилию называю.
- Да никакой он не Лёха, говорю тебе! Лабух он, в «Клетке» гарланил, подработка по вечерам в тёплое время. А вообще в «Туристе» у него был порт приписки, помнишь, был такой кабак на Богданке?
- Помню, а то! У меня выпускной после института там праздновался. Так, наверное, оттуда я Олежоса и помню, а не с танцев?
- Может и так.
- Что же он теперь немой, заболел, голос потерял?
- А порезали его, прямо на танцполе. За девчонку одну заступился, всё ходила вокруг да около, глазки строила – поклонница. Знаешь, как жиловские пацаны против савинских ходили стенка на стенку? Вот и попал под раздачу – чик по горлышку! Но он выкарабкался. Теперь немой, но на гитаре жжёт, как бог.
- Я-то в курсе, у меня отец из Жилой (район у нас такой, теперь заводской застройки, слыл раньше бандитским), по молодости с залихватским хулиганским «послужным списком», да я сама сейчас там живу. А ты откуда такие подробности знаешь, когда оперился, парковых танцев помине уже не было?
- Так говорю тебе, соседи мы, ё-моё! И его потом Светка, ну, девчонка эта, за которую он в свару полез, разыскала. И даже, прикинь, на себе оженила, немтыря этого!
Хохочет заразительно, заливается. Довольный, что снова моё недоверие с ветерком прокатил вдоль местного Арбата.
- У Светки сейчас кафешка у входа на тряпичные ряды. Олежос там подвизается – помогает по хозяйству. А только услышит какого-нибудь трубадура свежего, сразу нарисуется, творить добро на усей земли! Тяга и нюх на прекрасное!
Опять смеётся так, что не поддержать невозможно.
- Маман моя дружбанит со Светкой с тех пор, как квартиру получили.
- От завода? – любопытствую.
- Ага, она врачиха, в заводской поликлинике работала, пока её не прикрыли. Ты тоже, что ли, горбатишься на заводике?
Киваю утвердительно – на нём, родимом. И давненько.
- Может, и маман знаешь? – фамилию называет.
- Знаю, а как же! Доводилось пересекаться.
- Да, она у меня тётка широко известная и не в узких кругах! – снова хохмит Серёга.
Вот уж воистину – права городская прибаутка, не на пустом месте слеплена: в нашем белом городке все спят под одним одеялом!
В тот день долго мы с ним просидели на скамейке. О чём только не говорили, что только не обсудили – горячо, откровенно, искренне. Обменялись номерами мобильников и э-мылом. Спохватилась я, что обед накрывается медным тазом, когда стрелки часов уже к четырнадцати ноль/нуль подбирались. На всю кулинарную деятельность оставалось плюс-минус три часа.
Отрывки из наших обоюдных «интервью» - саечки за испуг, буду вставлять по ходу пьесы перед стишатами при следующих публикациях. Они помогут понять, откуда у сюжета ноги растут.
Отвезла я Серёгу, несмотря на его протесты, во двор родного дома. А там на лавке с бабушками-старушками с ушками на макушках Олежос уже сидит, точно караулит. Машет нам приветственно, знаки подаёт – присоединяйтесь, мол.
Прямо, дежавю сплошное, не отвертишься теперь!
Вернулась я домой, разгрузила сумари, и давай лихорадочно кошеварить. Чищу овощи для борща, никого не трогаю. А строчки без спроса в голову лезут и в бухты канатные так же самовольно укладываются. Причём довольно стройно, блоками четверостиший, чуть подрехтуй, малость добавь – и готово. Делать нечего, хватаю блокнот бурачно-морковными руками, записываю – на память надейся, а сам не плошай.
Но борщ-таки сварила, успела к возвращению родных и близких, уставших от трудов праведных. И, отчитались, весьма недурственный. Наверное, Чечен с Олежосом нужные флюиды посылали.
И если вы, дражайшие читатели, сумели через тернии моего многабукоффия продраться к звёздному финалу повествования, то будет вам щастие. В виде первой ласточки от лица некоего «гибрида», сконструированного из моих случайных рыночных знакомцев:
Кто душу русскую уймёт?!
Надысь шагаю по базару –
Жена послала, стол накрыть,
Сижу на шее, хоть не старый,
Не годы отобрали прыть.
Зачем я ей? Не задавался,
Какой ни есть, но не дурак:
Четыре трупа возле танцев,
А пятый выжил фигурант.
Хромой, немой, не пью и пива,
В ковычках в общем индивид,
Но «вдуть» могу, и не курсивом,**
Тут я отнюдь не инвалид!
Заказ простой – баранье мясо,
Куда ж стране без шашлыков?
Какой-то мэн народ колбасит,
Остановился – кто ж таков?
С гражданским пламенным пошибом
Стихи свои толпе поёт
Так, что меня слеза прошибла,
Гитара, струны – ё-моё!
Всё за Россию, за державу,
Пылает разум, Боже ж мой!
Патриотизмом горло сжало,
Хотя и без него немой.
Хреновый ей теперь защитник,
Скорей – отстойный захисник,
Но силой стих меня насытил,
Но в душу гордостью проник!
Стою, мумукаю в восторге
И щупаю тугой карман:
Сойдет ей и свинина с торгом…
От песен этих будто пьян…
И понеслось! Кидал по двести
За каждый новый мега-хит,
Мужик пропел уж столько песен!
Карман в ответ не шелестит.
Да фиг с тем мясом, полон песен!
Кто душу русскую уймёт?!
Торг за культуру неуместен!
Домой плетусь. Иду на ДЗОТ…
*******
*В моём школярском хулиганистом детстве была в ходу такая «фишка»: подходишь к собрату-школяру или к тебе подходят, и указательным пальцем проводишь у того под подбородком с оттягом. Называлось это безобразие саечкой за испуг. В основном так «метили территорию» - кто в «песочнице» хозяин. Или шутковали не по-детски в переизбытке молодых сил и кипучей энергии. Здесь название это применяю, чтобы тоже стало понятно, о чём и почему идёт сказ.
**В этом месте пришлось подкорректировать Серёгину характеристику соседа, не вошедшую в «саечку». Уж больно была она идиоматична а ля русс.