В четверг явился Сентябрь — в лохмотьях схоласта и ухмыляющейся маске арлекина, как ни в чем не бывало, провозгласив себя тридцатидневной римской септимой и заодно присвоив себе регалий не меньше, чем у Ричарда III. Он принес с собой эстампы поцелуев, запечатленных на салфетках и на венецианском стекле, покрывшемся испариной; янтарь и охру, кленовую медь и липовый мед в амальгаме влажных сумерек. Высыпал на кружевную скатерть позолоченную хвою лиственницы и пурпурно-алый барбарис.
Все мы думали, что Сентябрь — яблочный хмурень, вересковый ревун, берестовый листопроводец, ан нет. Сердце его на Патриарший прудах, душа — на павловском Мосту Кентавров (полуразрушена, словно колоннада Аполлона), дух его — блуждающий огонек, прошивающий судорогой ночь; как фаустовский гомункул, заточенный в стеклянный пузырь, он возвращается в хрупкое, уязвимое тело по пробуждении, превозмогая поутру сонный паралич. А ты — собиратель речных закатов, плетеный человек, ловец снов сакральной ригведы, твой остов — обточенный водой камушек, галька из пены морской, затерявшаяся в пучине водорослей, — Сентябрь преобразит его в заостренную скальную глыбу, вот увидишь, что из этого получится, когда ты позволишь себе выйти за периферию сознания. Уже не одинокий хемингуэевский лодочник, рыбак-salao, ударяющий веслами о холодные сибирские волны, — отныне, во веки веков и присно, ты — певец истины мирской и пророк искусства, имя твое непроизносимо, но его можно прочесть в застывших каплях дождя на соцветиях чайных роз, оно складывается из желтой пыльцы рудбекий и кумачовых листьев девичьего винограда, оно звучит всхлипом обессилившей ночи за кроткой улыбкой изумления: «А вот и осень!..»
Лето пригвоздило тебя к смерти, будто бабочку лавки Пильграма, замуровало все цинциннатовские надежды, и м-сье палач заносит топор над твоей главой, но ты начинаешь неистово хохотать, заливаясь раскатистым смехом до коликов, — ты пережил это лето, Бог ты мой, ты пережил! — но теперь, мой дорогой степной волк, изволь прийти в себя на представлении магического театра только для сумасшедших — проснись в сентябре. Конфетти из пестрых листьев на авансцене (для Осени в явлении первом), лунный софит, высвечивающий твое (от бледности грима фарфоровое) лицо из массовки. Все заповеди как на ладони: не оступись снова, иначе провалишься в адский люк лабиринта, как в бездну воспоминаний о лете, не заглядывайся на колосниковую решетку — место твоего будущего распятия (а ведь занавес первого акта еще не поднят, оркестр играет увертюру). Вместо декораций — гроздья вечнозеленых помидоров (отнюдь не бутафорских), изогнутые арабским серпом кабачки и сердцеликие тыквы (можешь спрятаться в кофр контрабаса, но тебя это все равно не спасет от сбора урожая). Драматург уже замариновал пьесу из корнишонов с набожной аккуратностью, а режиссер говорит: «Вы должны чувствовать что-то любовно-теплое и мягкое аки персик!..»
Сентябрь абсурден, эклектичен, порой он накидывает на себя роль скроенного из тряпичных лоскутков пугала в галантном, но дырявом котелке на голове-подсолнухе и, облачаясь в кровавую мантию пламенеющих закатов, пугает всех вокруг. Вечерами он опьяняет букетом благоухающих духмяных яблок, запахом террасных смол, туманной сырости и последнего цветочного аромата с экслибрисом петунии и настурции. Иногда он притворяется огненной саламандрой: то сбрасывает свой хвост со счетов, то вновь отращивает потерянные в борьбе за существование конечности; кристаллизуя энергию солнца в стеклянном сосуде в поиске пылающего воплощения магистерия, ты можешь получить искомый образ Сентября (горящего, но не сгорающего).
Сентябрь — не поклонник аристократического неспешного наслаждения английскими детективами под клетчатым пледом с глинтвейном, он скорее воздушный висельник таро, карточный балагур, перекатывающий меж пальцев бодлеровское экю, сочинитель сатирических каламбуров (не исключено, что в прошлом он был рыцарем, точь-в-точь булгаковский герой, которому «пришлось пошутить немного больше и дольше, чем он предполагал»). Но, в отличие от Августа, Сентябрь без тореадоровских лампас, фиесты и кровавой корриды, он не поет гимнов стрекозам и не оплакивает капитуляцию зелени. Он раскидывает кораллово-шафранный пейзаж как декорации маскарада за кулисами, перешептывается с главным капельмейстером — какой отрывок из литургии взять на воскрешение бабьего лета, вечно роняет папирусную кипу нот наперевес с текстами пьес и садится на каждый листок, — снова сдавленно хохочет, пытаясь вспомнить с левой или с правой ноги ему выходить на сцену. Да и вообще, выходить ли?
— Помреж, бенгальских огней, дан третий звонок!
Все-то у него мистика, театр, фарс, да и только. Ну-с, ни пуха ни пера, Сентябрь.
15 сентября 2022 года