Тысячи форм я сменил, пока не обрел свободу,
Эльфы пришли по льду; лед превратился в воду.
Тысячи принял я форм, пока не обрел дыханье.
Общая наша боль в небо летит стихами.
Общая наша боль, боль, где Любовь - не светит.
Ветер, веселый бог, двери срывает с петель,
И, разметая сор, воет печальным гимном...
Скоро начнется шторм. Я в этом шторме сгину.
Было когда-то так, что и беды - не ждали,
Пел я о том, как свет в дикой траве блуждает,
Пел я о том, как дом пахнет вином и медом.
Тысячи строк я сплел, и думал, что стал - свободным.
Только пришла беда, стала призывом песня -
Надо идти - туда. Надо идти, хоть тресни!
Черных голов поток, в плаче глаза большие, -
Так и пошли толпой, как заодно решили.
Новый восстал огонь в сердце моем из праха.
Пел я о том, как врагов надо разить без страха.
Думал о том, что боль нам не страшна, о братья.
И песни были под стать, и братья стали под стать им.
Тысячи лет прошло, в душу вошла усталость.
Тысячи строк я сплел, ни одной не осталось.
Уголь порос золой; ржой поросли доспехи.
На подолах плащей мы латали прорехи.
Стоптанные сапоги, вечная скорбь на лицах...
И на могилы клал я розы, словно гостинцы.
По просторам и весям кислое племя бродит...
И каждый угрюм и невесел, и думает, что - свободен.
Вот и настали дни, когда ушло все живое.
Остались мы с братом одни. Всего-то осталось - двое.
И - клятва, что нас своей железной рукой держала...
Мы все же решились пойти, и взяли лишь два кинжала.
К тому, что было в шатре, нам лучше б не прикасаться...
Только под утро к реке спустились два оборванца,
Свобода! Свобода! Свет! За годы боли и муки!
Мы сжали звезды в горсти, и они обожгли нам руки.
Брат мой шагнул в огонь, не в силах выдержать это.
И я остался один, и все мои песни спеты.
Только последнюю песнь швырну, словно камень в воду:
Тысячи форм я сменил, пока не обрел свободу.
Грустные-грустные звезды дрожали возле причала.
На сумрачных берегах печальная песнь звучала.
И девочка подошла, бела и черноволоса
И смотрела на то, как то плачет он, то смеется.
И ей было жаль его, того, кто обрел свободу
Она не знала о том, что случилось с его народом,
Она не знала, кто он, и, наверное, к счастью.
Лишь подошла к нему, и он замолчал тотчас же.
И он посмотрел в глаза ей, в глаза ребенка
И она сказала: тебе, наверное, больно.
Тебе, наверное, холодно, больно, мокро.
И на войне убили всех тех, кто тебе был дорог.
И он ничего не ответил, а лишь тяжело поднялся
И улыбнулся, как мог, и взгляд его глаз был ясен.
Она сказала: пойдем, провожу тебя в дом, мы тебя накормим
А после положим спать. Ты, должно быть, хочешь покоя.
И она повела его в дом, в то маленькое селенье -
Его построили те, что остались. И не жалели.
И он остался. И спал, и плакал, и пел им песни
О тех, что хотели идти. Им надо было, хоть тресни.
И сам он тоже пошел, когда время его настало.
И брошенная им звезда из самых глубин блистала.
И, говорят, до сих пор, сокрытый, он где-то бродит.
Зачем этот мир тому, кто теперь навсегда свободен?