Виктор Коврижных:
«РОДИНА, КАК В ТВОЮ ПАМЯТЬ
СЛАДКО И БОЛЬНО СМОТРЕТЬ...»
(5 ноября 1952 – 30 августа 2022)
http://stihi.ru/avtor/kovrizhnykhvik1
30 августа ушёл из жизни большой русский поэт Виктор Коврижных, всего двух месяцев не дожив до своего семидесятилетия, которого он ждал и к которому с волнением готовился. Это серьёзная, заметная утрата и для писательского сообщества России, и для всей русской литературы.
Я немного общалась с Виктором Коврижных на нескольких сайтах, высоко ценила его поэзию, он же в ответ вежливо иногда просматривал мои стихи, ставил проходные лайки, и не более того. Думаю, в нём как в человеке труда, крестьянине и коренном сельском жителе, была вполне очевидная предубеждённость против горожанки, занятой исключительно интеллектуальной работой (возможно, ему казалось, что такая городская фифа вовсе жизни не знает, и о чём она вообще может писать?), да и против моего женского пола – тоже. В среде некоторых мужчин-поэтов давно и прочно процветает этот снобизм и снисходительная ирония по отношению к пишущим женщинам, мешающие им посмотреть на вещи объективно, вслушаться и вчитаться в строки женщин – собратьев по перу, которых они не считают ни достойными носителями русского поэтического слова, ни своими полноправными коллегами и уж тем паче – соперниками по литературному цеху. Я в своей жизни с этим не очень приятным и не вполне достойным явлением сталкивалась неоднократно, знаю ему цену и откуда ноги растут, тоже отчётливо осознаю. Помнится, мой мастер по Литинституту Владимир Костров заявил мне в самом начале знакомства: «А зачем тебе стихи писать? Ты свой портрет на обложку книжки помести – и успех будет ещё выше, чем от твоей поэзии». Ничего не ответила я мастеру, но продуктивного взаимообогащающего общения между нами уже, конечно, не случилось. Увы, это слабое место многих наших мужчин-литераторов, и им давно бы уже стоило оставить свои идеи превосходства в этой полностью освоенной женщинами области и подниматься на более высокий уровень сознания, чтобы воспринимать поэзию, да и литературу вообще как одно целое, а не только по принципу гендерного доминирования в качестве некой мужской привилегии. Костров и Коврижных тут не одиночки, знаю, что, например, ещё Юрий Кузнецов считал Цветаеву истеричкой, а пишущих женщин полагал выскочками и неспособными сказать что-то веское, создать нечто значительное в слове, Розанов же вообще говорил о женщине как о части природы – в отличие от мужчины-человека, – которой полагается рожать и хранить очаг и не соваться в мужские дела, до которых не доросла.
Впрочем, всё это ничуть не умаляет самого творчества Виктора Коврижных, которого считаю выдающимся русским поэтом, настоящим самородком, ибо вышел он из самой глубины народной и практически сделал себя сам. Родился Виктор Анатольевич в большой крестьянской семье, где росло ещё четыре сына, в селе Старобачаты Беловского района, в котором и прожил до самой своей кончины. До 25 лет писал стихи не задумываясь, считая, что это простое увлечение, и восторженно мечтал о мореходстве. В ранние годы учился на электромонтёра, работал на Бачатском разрезе и автопредприятиях Кемерова, параллельно освоил специальности электросварщика, тракториста, монтёра путей, машиниста железнодорожного крана и даже составителя поездов. Но постепенно молодой поэт начал ощущать потребность в читателях и выходе к широкой публике, а потому однажды решился и отправил подборку своих стихов в литературный журнал «Огни Кузбасса», где сразу был замечен главным редактором Сергеем Донбаем. После этого началось стремительное восхождение звезды Виктора Коврижных на небосклон отечественной поэзии, где он по праву занял своё место, такой не похожий ни на кого и такой настоящий. Его поэзия горячо отзывалась на всё происходящее в мире и стране, потому что сердце поэта страдало за Родину и чувствовало её боль как свою. Но одновременно поэт откликался душой и на всякую малость в родном селе, рассказывая о людях, выписывая их неповторимые народные характеры, вдохновляясь даже от обычной в селе тяжёлой работы и удивительной силой своего слова воспевая производственные процессы и самые, казалось бы, незаметные трудовые будни, поднимая труд до высот нравственного и духовного подвига, а также нежно и любовно наблюдая за явлениями природы и братьями нашими меньшими. С каким весёлым размахом поэт описывает обычную прополку в огороде или живописует новорождённый капустный вилок! И как пронзительно, как беспощадно точно звучит его слово, когда он касается тяжёлой темы – судьбы Украины, сколько потрясающих культурных и исторических параллелей он находит, доходя до самых горних поэтических высот. Мир Виктора Коврижных – это мир человека, связанного с Родиной, её людьми, природой и историей самой глубинной, истинной и незыблемой связью.
Поэтический голос Коврижных совершенно уникален, со своей узнаваемой, характерной интонацией, со своей бездонной печалью и порой едкой иронией, масштабностью даже в малом, любовью и ненавистью, силой и добротой. Стихи поэта моментально узнаются, рельефно выступая на фоне любых других – полнозвучные и метафоричные, наполненные народным звучанием и запахами лесов и степей, естественные, искренние и при этом очень мастерски сложенные, нравственные, наполненные болью за Родину и полнокровной мощью всей его цельной и богатой натуры.
Знаю, что путь стихов Виктора Коврижных ещё только начинается по-настоящему, потому что им и впредь набирать и набирать силу и высоту в нашем литературном пространстве, всё больше завоёвывая сердца миллионов русских людей, нуждающихся в его по-настоящему обережном, мудром, иногда серебряно звенящем, иногда гудящем, как набат, слове.
И, конечно, в подтверждение сказанного – небольшая подборка стихов этого выдающегося мастера слова.
––––––––––––––––––––––––––––
АНГЕЛ ТРУДА
Своего я отыскивал бога
вечерами за Лысой горой.
Уводила в туманы дорога,
будоража неясной тоской.
Мне мерещились вещие знаки,
чей-то голос спускался с высот.
Я за голосом крался во мраке
и записывал речи в блокнот.
Но однажды, когда я в пределах
этих шлялся, растаял туман.
И две женщины – в чёрном и белом –
привели, указали на кран.
Он стоял у карьерной дробильни,
ни величья, ни Бога следа.
И я понял: его не любили
ни хозяин, ни ангел труда.
Рычаги его к сердцу приблизил,
но, инструкциям всем вопреки,
пел зелёною дудкою дизель,
откликались в стреле огоньки.
И свистел производственный ветер,
вторя лязгу тросов и колёс.
– Есть здесь промысел горнего света? –
не ответил никто на вопрос…
САДОВО-ОГОРОДНОЕ... МАЛИНА
Окошко в далёкие юность и детство
под алыми звёздами вызревших ягод.
Но стоит лишь пристально в листья вглядеться,
как руки любимой на плечи мне лягут.
В малинник, как в омут, уйдёшь с головою,
и полднем беспечного счастья освищет
упругих ветвей, окрылённых листвою,
протяжный полёт над гнездом-корневищем!
Опутана зелень колосьями света
ушедшим в былое корнями осота.
И медленно-медленно спелое лето
по капле стекает в малиновы соты...
КАПУСТА
Зарод спрессованного хруста
в зелёных венчиках листов.
Какой бы выросла капуста,
когда весь год без холодов?
Я полагаю: с купол храма!
Иль с холм, что дремлет у реки.
И кочерыгу б топорами
весь день рубили мужики.
Чело спелёнатое туго
судьбой извилин мозговых,
где разместилась вся округа
с вестями радостей земных!
Торчит вилок, крутой и важный,
как утомлённый сибарит
салонной славою вальяжной,
рот нарисуй – заговорит.
К столу отменная закуска.
Достоинств прочих и не счесть!
К тому ж рифмуется с искусством,
и даже в этом что-то есть!
ПРОПОЛКА ОГОРОДА
С вострою тяпкой иду в огород.
То-то убудет сегодня в природе!
Так надоел окаянный осот –
жить зачастил на моём огороде.
В землю по пояс залез и цветёт,
свет заслоняя картошке несмелой.
Жёсткий, колючий, живучий осот –
корень, что хрящ полметровый дебелый.
Силы набрался и вымахал в рост,
сорные травы нагрянули мигом!
Не огород – одичавший покос,
краснокорёнко-осотово иго!
Ишь, разговелся на знойном ветру!
Гневный глагол его сроду не свергнет.
Тяпкой кромсаю, с корнями деру –
утром вылазит Кощеем Бессмертным.
Цельными днями с утра до зари,
руки изранив, сражаюсь с отродьем!
Мож, через год, через два или три
в гости ходить отучу на подворье...
Духом воспряла картошка без трав.
Весь огород мой прополот, ухожен!
Каркает ворон, забор оседлав,
хвалит меня за работу, похоже...
* * *
Готовлюсь серьёзно к труду-обороне –
О грозной болезни твердят голоса.
А солнце сияет, как вирус в короне,
Теплом заражая поля и леса.
Наточены остро лопаты и вилы.
Стоят под навесом, как взвод под ружьём!
Попробуй приди, коронованный вирус, –
Заколем, изрубим, с ботвою сожжём!
Уложены ровно навозные грядки,
С травой прошлогодней дымится костёр.
Починен забор. В огороде хохлатки,
Видать, о погоде ведут разговор.
Клубится парок над грядой огуречной.
Порядок в моём огородном краю!
Взирает сурово скворец из скворечни –
Несёт карантинную службу свою.
Не выдаст теплица, не съест кукарека –
Орёт на заборе и машет крылом.
Начальное Слово крестьянского века
Живёт себе мирно в хозяйстве моём.
ВЫШИВАНКИ
Для последнего часа свиданья,
упиваясь небесным огнём,
вышиваешь иглою Майдана
вышиванки на теле своём.
Лягут крестик с веночком и строчки,
алой кровью наполнятся швы.
Обернутся воронки в цветочки,
а траншеи – в ажуры листвы.
Чудный месяц на теле и звёзды.
В честь высоких заморских гостей
вспыхнут росы, как чистые слёзы
в небеса унесённых детей.
Дым и горечь полынного хлеба,
гарный хлопец над полем ржаным.
Блещет жовто-блакитное небо
над коханым простором твоим.
Ради воли высокой и цели
гайдамаки от мира сего
для любимой тебя не жалели
ни себя, ни родных – никого.
Захлебнувшись сыновней любовью,
по следам самостийных годов
напитают москальскою кровью
вышиванки вишнёвых садов.
Возойдут из поганого склепа
в золочёный державный жупан:
посполитовый гетман Мазепа,
незалэжный Бандера Степан...
Вышиваешь, себя обряжаешь,
как в последний готовишься путь.
Ждёт жених из предтечных пожарищ,
звонкой песней прострелена грудь.
С рушниками придут за тобою,
вознесут на престол к образам.
И в церквах твоих ветер завоет,
и откроет всем виям глаза.
Протокольные речи назначат,
рухнет птах на средину Днепра!..
Только русское сердце заплачет
по тебе, дорогая сестра...
ПО САМОМУ КРАЮ!..
Есть упоение в работе,
когда лицо судьбы напротив
лучится удалью лихой!..
Работа срочная. За мной
спешит посыльный в выходной.
Мой кран с ажурною стрелою
сквозит готической иглою
над заводскою проходной.
Презрев инструкции и нормы,
гружу опоры на платформы.
Парит меж небом и землёй
громада груза под стрелой!
Легко, протяжно, невесомо.
И будто я парю под солнцем
совместно с краном заодно.
И льётся небо мне в окно!..
Сейчас я здесь, как центр Вселенной!
И я уже не разберу:
то ль кровь гудит восторгом в венах,
то ль трос упругий на ветру?
Я знаю: лишний килограмм –
и я лечу ко всем чертям
навстречу смерти под откос,
к подножью вскрикнувших берёз!..
Ничто меня не остановит!
Внизу начальство хмурит брови,
грозит, заботясь о себе,
за нарушения ТБ.
Я здесь творю, как великан,
стихией удали и рока,
как правит музыкой высокой
во власти звуков музыкант!..
Конец трудам! И вот уж строго
меня начальники корят.
Но мне смешон их важный взгляд.
Ведь я парил, я спорил с Богом,
когда был вечностью объят!..
КАК ЗЯБКО МНЕ СЕГОДНЯ...
Как зябко мне сегодня в нашем доме.
Я будто стужи с горечью хлебнул.
Мне в эту ночь так явственно, так долго
всё снился брат, который утонул.
В мой выплыл сон, как на́ берег спасенья,
и говорил, что жив и невредим.
И я не верил, что водой осенней
сомкнулась крыша вечная над ним.
Предчувствую вину или расплату?
На кухне чай не выпитым остыл.
И словно это я приснился брату
за то, что я его почти забыл...
ПОСЛЕДНЯЯ ТАЙНА
За Токовой, за Чухтинским болотом –
хвойное небо в сырой полумгле.
Там обитает кудесник Могота
с тайной последней на этой земле.
Странный и жуткий, живёт нелюдимо,
веды и клады скрывает в лесах.
Очи напитаны горечью дыма,
брезжат в тени его холод и страх.
– Где ж эта даль, что меня будоражит,
сладкою болью томится в груди?
Жители молча на север укажут,
тихо добавят: «Туда не ходи...»
Словно я вышел из времени круга –
голос зелёный за березняком,
в зное густом перелеска и луга
взоры полудниц прошьют сквозняком.
Тайна судьбы или вещая птица
в зарослях диких, где плачет вода?
Имя своё обретя, растворится,
и не вернётся уже никогда.
Что ж я гляжу в деревенскую память,
сердце неволя, печаля глаза?..
Тихое тайны колеблется пламя,
блики и тени сквозят в образа...
АФГАНИСТАН
Заблудилось отставшее время
средь камней, опалённых войной.
Дышат сумерки стужею в темя,
а в глаза – ослепительный зной.
Бросит в оторопь, будоража,
в зыбком мареве дикий простор,
где бредут будто бы в камуфляже
караваны задумчивых гор.
Здесь вояжи чужих демократий
завершились бесславным броском…
Полегли чужеземные рати,
захлебнувшись горячим песком.
В заунывных призывах имама
отражается суть естества:
как зелёное знамя Ислама,
полыхают листва и трава.
Продиктован аскезой природы
и судьбою житейский уклад.
Направляются небо и воды,
чтоб вскормить героиновый сад!
И как вызов: смеясь над веками,
на глазах просвещённых планет,
превращает в обычные камни
достоянье языческих лет.
И как странно в садах героина
слышать мудрость Корана и свет
в заунывной мольбе муэдзина
меж разрывов гранат и ракет.
Эти хижины в сумерках страха,
где ознобно сквозь щели сквозят
то ль бессмертные очи Аллаха,
то ль ребёнка с оружием взгляд.
Будто в душах – скрижали на камне,
и в глазах жгучий ветер пустынь,
что напоен седыми веками
и поруганной кровью святынь.
Лишь война – как единственный образ
жизни этой несчастной страны!
Не имеет значения возраст,
даже дети – и те для войны!
То ль задача – стать жертвой огромной
в искупленье всемирной вины:
превратить себя в камень надгробный
для последней на свете войны?
СТАРОБАЧАТЫ
Все перестроили в русском краю.
Только не трожьте деревню мою.
Тихие улочки старых Бачат,
ветры степные полынью горчат.
В купах черёмухи и тальника
белую лебедь качает река.
Щука с Емелей и Чёрт с Водяным
мирно живут за окошком моим.
Звоны и ягоды в травах лесных
вспомнят заглавия сказок былых.
Яви и вымысла зыбкая грань.
Здравствуй, лесная моя глухомань!
Милая родина, вечности птах,
здесь лишь воскресну листвой на кустах!
Тешьтесь вы – Господи! – в вашем раю!..
Только не трожьте деревню мою.
Не растопчите надменной стопой
кроткий колодец с воскресной водой...
Белая лебедь томится во мгле.
Трудно не петь мне на этой земле…
ИЛЮХИНСКИЙ ПЛЁС
Старые ивы сомкнули
кроны над тихой водой.
Здесь мне в начале июля
встретился мальчик с удой.
В длинной рубахе холщовой
шёл он по краю реки,
странный, как житель чащобы,
стыли в глазах сквозняки.
Он поравнялся со мною,
жалобный выронив стон.
За тальниковой стеною
дымкой рассеялся он...
Давнюю повесть утраты
слышал ещё от отца,
как утонули два брата,
дети Ильи-кузнеца.
В майскую пору разлива,
лет девяносто назад
младший сорвался с обрыва,
старший спасал его брат.
В дом не вернулися дети...
До полуночной поры
шарили в омутах сети,
дно бороздили багры.
Младший был выловлен в пойме
в донных кустах ивняка.
Старший – не найден, не пойман, –
спрятала тело река.
Он это! Он с удилищем
ходит по краю реки!..
Младшего братика ищет –
так говорят старики.
Давняя грустная повесть,
тихий Илюхинский плёс.
Травы склонённые в пояс,
всхлипы тележных колёс.
Ивы зелёное пламя,
купола зябкая медь...
Родина, как в твою память
сладко и больно смотреть...