Селекционным монтажом активных клеток на мели
пытался выжить сад, своих в колодцы не бросая.
Посажен был арбузный персик с жилкой счастья, а взошли
три сорта редьки: Добровольский, Волков и Пацаев.
И – ни в какой салат такую массу горькой стружки.
Пятнадцать граммов – да и то вкус брокколи к чертям.
Я просто жил, не видя социальной заварушки,
прислушиваясь к плачущим гудкам островитян.
Один – такой моднячий, в динозавровых погонах,
махал мне полотном, когда я жмурился в лесу,
и от него взрывными акварелями бегоний
всю местность накрывало – до сих пор не рассосу.
Другого помню лунным, как трамвайный светофор,
с коротенькими крылышками альбиноса трутня:
он выкупил у Посейдона келью без опор,
чтоб, плавая, покоились мы в капсуле уютной.
Ещё маячил третий – миловидная амёбка
в какой-то безделухе между пончо и парео.
Исчез по мере таяния моря так же робко,
как если бы к секвойям вознеслась душа пырея.
Они заметили, что стильным был я тоже – но тогда,
а не сейчас, когда трусы в одной с намордниками куче.
И пылесос изобретён, и стекломойка, а бардак
красноречиво повторяет: «Всё равно ты их не круче».
Тут перевалов пройдено – ого! А мне поют,
что за седьмым – цветок волшебный нужного таксона.
Что соли начал я в дороге двадцать первый пуд –
невыгодно заметить телевизору косому.
А редька не скупится на калибр и урожайность;
порой изрядно весело глазеть на эту щедрость,
хоть никаких прошений в небесах не отражалось
и никуда я не лечу – ни в вакуум, ни через.