001 Няничка-стукач
Удивительная вещь – память. Из калейдоскопа прошедших событий она непостижимым образом выхватывает самые привлекательные, на её взгляд, стекляшки и противно канючит.
— Вот эта завлекательная вещица заманит читателя и ни одного, а множество! Но я прекрасно понимаю: событие, вырванное из хаоса жизни, в котором оно гранилось и шлифовалось, теряет весь свой интерес не только для меня, но и для участников Великой Эпохи Лайков.
Но эта история началась во времена, когда лайков не существовало, а каждый ребёнок знал, что такое калейдоскоп. Сейчас всё, наоборот. Почему же я уверен, что преобразованная мной в интеллектуальное чтиво история вшивого интеллигента найдет своего читателя? Да просто потому, что описанные в ней события еще ждут своего продолжения.
Кстати, о лайках… Сейчас я вынужден прервать свое повествование, выйти из палаты и подойти к дверям ординаторской. Постучав в неё и придав лицу благостное выражение, способное растрогать проголодавшегося людоеда, я напряженно прислушиваюсь к шаркающей походке нянечки. Она по совместительству работает стукачом-информатором. Один косой взгляд, и укол в переносицу серы, разбавленной подсолнечным маслом, обеспечен. Ляжешь -хочется встать, встанешь – хочется лечь. В открытой двери сморщенное лицо нянечки кажется особенно недружелюбным.
- Кого там черти носят с утра пораньше? – Несмотря на суровость вопроса, тон обращения был благожелательный.
– А… Громов! Ты мне скажи, Гена, почему так паскудно жизнь свою прожигаешь? Пишешь стишки и пиши себе. Так нет, подавай ему смартфон с утра пораньше. Сам не спишь и других беспокоишь…
- Тетя Клава, дайте, пожалуйста телефончик, – моя просьба звучала в тональности утренних грёз моей мучительницы. Во всяком случае, мне так хотелось.
- Изыди, попрошайка! Приходи через пятнадцать минут!
Дверь захлопнулась, и нянечка зашаркала к дивану.
002 Дед… Мэтиска № 1
Итак, у меня есть четверть часа. Проведу их с пользой и попытаюсь приоткрыть завесу таинственности над моим положением. Прежде всего расскажу, как я докатился до жизни такой. Для этого необходимо заглянуть в прошлое, лет этак на …надцать.
Как мне припоминается, тогда мной овладело предчувствие опасности, нависшей над моим скромным благополучием. Дело в том, что к власти пришел с виду просвещённый правитель Михаил Горбачёв. Планы его были грандиозны, цели – непонятны, результаты –непредсказуемы, но он обещал гигантскую перестройку, по окончании которой мы станем жить ещё лучше.
Увы, мои родственники оставили мне небольшой капитал в сберкассе, что внушало мне уверенность в завтрашнем дне, большего я не желал, и в мои планы не входило разрушение устоев общества, намеченное им. Мои сбережения запросто могли превратиться в песок для фундамента нового мира. Это меня совсем не прельщало.
В нашей семье был наглядный тому пример. Мой дед по материнской линии был хорошим кузнецом и в царское время имел два дома.
Во времена Сталина он, поддавшись всеобщему энтузиазму, добровольно отдал их государству. Как позже выяснилось, своим поступком он не только избежал ссылки в Сибирь, куда отправились менее сознательные односельчане, но и стал лектором общества политпросвещения. Одновременно, он пробрался в партию. В золоте он, конечно, не купался, но жизнь себе и семье сохранил.
Свой поступок пилившей его жене он объяснил по-мужицки кратко, - Молчи дура, все равно бы отняли!
Когда вокруг задули ветры перемен, я оказался в шкуре деда. Не знаю, что чувствовал он, но я ощутил в себе наличие души. Душа вела себя не совсем так, как я бы того хотел. Я, как и все смертные, берегу её на всякий случай, чтобы предъявить её достаточно чистой перед вратами в рай, но она толкала меня на решительные действия, последствия которых не только бы запятнали её с точки зрения всевышнего, но и грозили бы мне крупными неприятностями еще в этом мире. Короче, она хулиганила, что, душам по канонам всех религий несвойственно.
В предчувствие надвигающихся перемен она ныла, мелко дрожала за свои деньги, а мой разум, несмотря на оптимизм Горбачева, начавшего разрушать многолетние устои, пытался найти способы примирения её алчности уже в этой жизни. Дело осложнялось тем, что мне с детства прививалась вера в незыблемость нашего образа жизни, в могущество державы, в светлые идеалы добра, разума, справедливости, и душа моя соответствовала всем канонам нашей тогдашней жизни. Её неблаговидные поступки, известные мне, не нашли отражения в личном деле отдела кадров.
Казалось бы, новые веянья открывали необозримый простор моей предприимчивости. Но разум подсказывал другое. Еще свеж был в памяти пример моего коллеги. Его жене, видите ли, потребовалось пальто, да не простое, а импортное. Коллега был по натуре оптимистом, бегал марафон, ценил свой неординарный ум и писал кандидатскую диссертацию. С таким умом он не мог не заметить совхозного сада, в котором уже многие годы сгнивал весь урожай.
Умник взял отпуск, собрал яблоки, уплатил за них совхозу и отвез их в один из северных городов, где и продал их местным жителям, страдающим от авитаминоза. В результате его жена получила пальто. Увы, любящий муж в порыве трудового энтузиазма не заметил какого-то нового постановления правительства, вышедшего в период его фермерства, мало ли мы их повидали в те времена.
Но это постановление запомнилось оптимисту надолго. Ему дали пять лет строгого режима с конфискацией личного имущества. Пальто, правда, избежало печальной участи нажитого, поскольку принадлежало уже жене. Оно очень пригодилось ей в поездках на свидания к мужу. Он отбывал срок в тех районах, жителям которых он
так опрометчиво помог в борьбе с авитаминозом…
003 Гениальность неизлечима
Мои размышления прервали пронзительный визг открывающегося сейфа и знакомое шарканье ног за дверью.
- Ну, что, лишенец, дождался свой телефон! – В открывшуюся щель двери сморщенная рука нянечки протянула помятый целлофановый пакет со смартфоном. Целиком выходить на свет божий нянечка не рискнула, хотя я и не буйный.
На всё про всё даю тебе двадцать минут. Вовремя не вернешь, напишу докладную! – В воздухе запахло серой.
Я быстро бросился в фойе нашей богадельни и уселся на стул. Несмотря на столь ранний час, на диванчике уже сидели несколько старичков и распространяли запах свежих испражнений. Несколько судорожных движений, время не ждет, и я в социальном ресурсе. Вот группа «Продажа, покупка и обмен антиквариата». Нахожу продавца Оксик -Парадоксик. Читаю объявление «Продается два винтажных комода. Стиль «Секси-флаверс». Состояние – очень хорошее. Желающим приобрести писать в личку». Дрожащая рука заносит в строку сообщений плюс- плюс, звездочка, плюс-плюс… Глаза пристально вглядываются в полученную комбинацию, и сообщение отправлено.
Вальяжной походкой обожравшегося кота подхожу к ординаторской, отдаю нянечке помятый целлофановый пакетик с мобилой и умиротворенный направляюсь в свою палату. Безумный Мир остановлен на краю пропасти!
В палате меня встречает ресторанный тапёр Ростик. В отличие от меня, он настоящий сумасшедший, во всяком случае таким он представился. Его выдающиеся способности носят ярко выраженный шизоидный характер: путешествия по Вселенной с параллельным сочинительством релаксационных мелодий. Тот факт, что шизофреники слышат слова, а композиторы – мелодии, его мало волнует. По-моему, ему нравится бравировать соей болезнью. На мои апелляционные пререкания с врачами, что я не слышу ни голосов, ни, тем более, мелодий, отсутствуют галлюцинации и прекрасное настроение, Ростик однажды глубокомысленно заявил.
- Гена, вы дурак. Вы что, не поняли где находитесь? У вас прекрасное настроение? У вас нет галлюцинаций? Да это здесь никого не волнует. Вы, будучи в эйфории, можете погубить десяток, другой ни в чем неповинных людей, поэтому вам даже ножниц и стеклянной посуды не доверяют. Попали сюда, так и ведите себя адекватно. Дескать, мы зеленые обои не едим… Когда же захотите выздороветь, заявите, а ведь действительно незрелое, зеленое есть нельзя, тем более обои. И вас, здорового, выпишут! С чистой совестью!
Но я здоров, абсолютно здоров. В этом вы убедились и убедитесь ещё ни раз. Поэтому уверен, что отсюда меня не выпишут никогда. В отличие от Ростика. Гениальность неизлечима!
004 Икона… Мэтиска № 2
Но вернусь к своей мыслишке. Мне припоминается, я прервал свои размышления на коллеге, продавшем яблоки на Север и получившем за это срок…
Итак, путь честного дурака, поверившего новому партийному боссу, мой разум категорически отверг, и душа в этом с ним была едина. Был другой выход – вложить деньги в валюту и спокойно наблюдать за происходящим. Однако. этот путь был куда более тернист, чем путь горе-предпринимателя, и в конце его меня ждала тюрьма.
Напряжение нарастало. Наконец в один из зимних дней, поддавшись безотчетному порыву я снял со счёта в сберкассе все деньги. Даже в крупных купюрах они с трудом поместились в кармане. Раньше это была, хоть и слабая, надежда на завтрашний день, теперь они жгли мне ляшку. Единственное мое желание было избавиться от них. Легкая пробежка по нескольким магазинам ничего не дала. Пустые, как всегда, они навевали тоску, а очереди в винных отделах, издевающиеся над сухим законом, не добавляли спокойствия.
Ювелирные отделы тоже не радовали своими голыми прилавками, золото уже исчезло, - граждане были не такими уж простаками, какими показывало их телевидение. Как угорелый я носился по городу, пока окончательно не выдохся. Вывески рябили в глазах, голова кружилась от напряжения, и в ней навязчиво стучала только одна мысль, - Спасай деньги, спасай деньги, спасай деньги…
Всё плыло, как в тумане. Неимоверным усилием воли я взял себя в руки, успокоился и огляделся вокруг. Находился я на Невском проспекте, рядом с художественным салоном, и вокруг, как пчелы, роились продавцы картин.
Ничего не оставалось делать, как успокоиться, созерцая плоды их творчества. Так переходя от картины к картине, я остановился около бородача, продающего икону. На ней была изображена Божья Матерь с младенцем Христом на руках, причем икона была выполнена в старинной манере. Это меня заинтересовало и навело на мысли о мирской суете.
- Иконами интересуетесь? – прервал мои размышления бородач.
-Да нет, просто дышу воздухом, - ответил я.
– Что у вас за икона?
- Новодел, Богоматерь Владимирская, по канону Феофана Грека.
- А что такое новодел? – полюбопытствовал я и собрался было уходить.
Бородач улыбнулся моей неосведомлённости.
- Новодел – значит, что вещь современная, но работа хорошая. Доска с ковчегом, на неё положен гипс, замешанный на яичном желтке. Потом накладывается паволока или, по-простому, льняной холст. Сверху располагается еще один слой гипса, покрываемый сусальным золотом. Сусальное золото полируется волчьим зубом и, наконец, на нём темпе;рными красками, слой за слоем наносятся лики святых. Каждый слой сохнет не менее десяти часов.
Бородач воодушевился, приблизился ко мне и схватил меня за лацканы пальто.
- Но главное не это! Главное, что в ней бог есть! Покупайте, вещь хорошая, - для пущей убедительности он даже погрозил мне указательным пальцем.
Потрясенный его эрудицией, я молчал, но, чтобы поддержать разговор, начал импровизировать.
- Извините, я не специалист в этой области и в бога, знаете ли, не верю, прости меня, господи, грешного… Но икона красивая, я такие в Эрмитаже видел.
- Те, что в Эрмитаже висят, те хуже, - лицо бородача исказила презрительная гримаса, умирать от скромности он явно не собирался.
Тут я с удивлением обнаружил, что к нашей беседе с интересом прислушивается цыган, одетый в болгарскую дублёнку, в пыжиковой шапке и с огромным джутовым мешком, перекинутым через плечо.
- Чего, лишенец, подслушиваешь? – Художника-бородача можно было понять, за создание икон, даже в те либеральные времена, ему грозил срок.
- Есть икона из Ипатьевского монастыря, Рублёв писал, - цыган с опаской осмотрелся по сторонам. В воздухе запахло криминалом.
- Дрова, значиться, приволок! – Художник хищно поскрёб бородку. - А ты знаешь, сколько за Рублёва дают, барыга!
Вольный сын молдавских степей, видимо новичок, случайно попавший в общество знатоков, пытался сохранить деланное спокойствие.
- Не гони пургу, - моё восклицание, засевшее в памяти из какого-то криминального чтива, прервало сумбурную речь художника. – Показывай своего Рублёва.
Цыган воровато осмотрелся, покопался в мешке и извлёк нечто, завернутое в газету. После шуршания газетой на свет была извлечена толстая, потемневшая икона, изогнутая временем. На ней была изображена Богородица с младенцем. Старославянская надпись вязь обрамляла изображение.
- Богородица Федоровская, - твердо заявил художник. – С чего ты взял, что это писал Рублёв, не пойму!
Цыган показал тыльную сторону иконы. На ней гвоздём было выцарапано – Рубль.
- Ну, ты брат - проходимец! А троечку впереди ты не приметил? Это цена иконы – три рубля. Да дорогая икона, в те времена на эти деньги можно было купить стадо коров. Однако, икона действительно ценная. Ипатьевский монастырь – вотчина Романовых. Когда они стали царями, то своим немецким принцессам-невестам присваивали отчество Фёдоровна, в соответствие с фамильной Федоровской иконой. -Художник почесал затылок. – Потому, изыди отсюда со своим криминальным прошлым. Иконка-то краденая! А может ты засланный! – Доброжелательные глаза художника-бородача засверкали благородным гневом.
Цыган мгновенно поник, засуетился и, положив покражу в мешок, ретировался. Я понял, - надо ловить момент и бросился вслед за ним.
- Постой ка, Романе, цена вопроса какая? – Антураж художника -бородача невзначай зацепил и меня.
Цыган остановился и уже с интересом посмотрел на меня, очевидно признав вожака иконографии.
- Не здесь, отойдем потолкуем! – Цыган повел меня в одному ему известное место.
Пройдя несколько замшелых подворотен, цыган завел меня в какой-то дворик и уселся на лавку. Икона снова была извлечена из мешка, и я принялся её созерцать, попутно наблюдая за цыганом. Тот, чувствуя мой интерес, отвел глаза, поняв, что я нашел его слабое место. Беспристрастным зеркалом они отражали его состояние. Он даже опустил веки, спрятав за ними, как за ширмой, свой воровской интерес.
- И сколько ты за неё хочешь? – Мой вопрос встрепенул цыгана, и он невольно приподнял шторки век. В открывшемся взгляде я увидел честность, только честность и ничего кроме честности.
Правда, названная им сумма несколько превышала благодетельность моих родственников. В ответ я обозначил вдвое меньшую сумму и вперил взгляд в цыгана. В его глазах отразился крик свободолюбивой цыганской души, мечтающей о поле, чистом ветре и шишкинских медведях, с ресторанной репродукции картины.
- Икона темная, шашелем побита, и кракелюра нет! – последний аргумент всплыл из глубин подсознания неожиданно даже для меня.
Глаза цыгана омрачились воспоминаниями о голодных детях, холодной квартире и восклицании – «Откройте, милиция!»
Цыган смахнул с глаз невидимую слезу, посмотрел на меня растоптанным взглядом и неожиданно на ломаном английском произнес, -Окэй!
Я отсчитал деньги и стал обладателем сокровища. Далее произошло неожиданное. Цыган, это растоптанное создание, преобразилось в успешного бизнесмена в болгарской дублёнке и растворилось в ближайшей подворотне. Подул холодный пронизывающий ветер, и моя уверенность в успешности сделки улетучилась. Я бросился назад к бородатому художнику интеллектуалу.
Его тоже не было! Блошиный рынок был, на нем всё также роились покупатели, а художника не было… С чувством проштрафившегося школьника, как к последней надежде, я подошел к художественному салону.
- С иконкой не посоветуете? - обратился я в нём к миловидной женщине в костюме джерси.
- Иконы – не наш профиль, но специалист у нас есть. За отдельную плату. Вера Ивановна, требуется ваша помощь, -прокричала женщина в пространство.
Через пару томительных минут из подсобки выплыла дебелая женщина в траурно чёрном костюме и взяла сразу уменьшившуюся икону в свои руки.
- Состаренный олифковым молочком новодел, написанный на доске девятнадцатого века. Написана не очень грамотным художником. Дело в том, что слово Федоровская в старину писали через греческую букву "Тета", а не через кириллическую букву Ф. Можно поставить на комиссию за восемьдесят рублей. На руки, с учетом комиссии, получите шестьдесят четыре рубля. Если, конечно, кто купит.
Приговор окончательный и бесповоротный был произнесен.
- Спасибо, я оставлю её себе как память… Память о своих родственниках! – Грустно улыбнулся я.