Спи скорей
Мир, который только снится
Дни и ночи напролет.
В птице главное не птица,
В птице главное – полет.
Перья, косточки, сердечко…
И не спрашивай, дружок.
Кошка – это та же вечность.
В кошке главное прыжок.
Все пройдет, ночник потушат.
Сон как птица – спи скорей.
Это только наши души
Превращаются в людей
Посмотреть, как солнце светит
И выходит в облака
Ветер – главное на свете –
Перелистывать века.
И на краю вселенной
И месяц, истончившись до брови,
Идет по морю мрака, как по краю.
И вот я умираю от любви,
И ночь, и это небо обнимая.
Он утонул и больше не горит.
Но где-то там, где полной тьмы владенье,
Где никогда не светят фонари,
Он проплывает солнца отраженьем.
Не может быть, но если и умрет
Моя любовь, меня опережая,
Пообещай, что свет не пропадет
И на краю вселенной, и за краем.
Письмоносец
Ты мне пишешь, пишешь вечно,
Я не получаю писем.
Письмоносец независим,
Ходит с точностью аптечной,
Но доносит только воздух,
На словах передавая:
«Остальное все на звездах.
Поздно ночью их читают,
Как обычно, слишком поздно».
И сиренью пахнет воздух
Ноября седьмого мая.
………………
И не требуя ответа,
Не оставшись выпить чая,
Белым дымом сигареты
За окошко вылетает.
Если бы не море
верлибры равнинных городов
улицам все равно куда вести и безразлично сколько это займет времени
им остается только упасть в море чтобы оправдать свое существование
Город на холмах
Наверно, это просто вечный лес,
И тот, кто здесь решил построить город,
Влепил дома, и улицы окрест,
И посадил цветы и помидоры.
Глотнул вина, присел передохнуть,
Обозревая красоту творенья.
Решил дорог до Рима не тянуть –
Ручьи найдут свое стихотворенье.
Где побегут они с вершин холмов –
Там и ложится завиток дороги,
Как рифма самовольная стихов
В земные и божественные строки.
Молдавский полдень
Не каркая с вороной, раз они
Оставили мое окно в покое,
Я мирные закатываю дни,
Как перед самой долгою зимою:
И сон холмов в сиреневом соку,
И розовые лепестки варенья.
Хотя кого они уберегут
При наступленье или отступленье?
Вороны вдруг пропали, боже мой!
В сгущенном небе тишина такая,
Как будто в дом бежишь перед грозой
И поле пробежать не успеваешь.
Закаты Молдавии
Деревья, деревья, зеленое горе,
И жалость, и жалоба в их разговоре.
Когда-то могло показаться им странным
Очнуться в древесных саян-сарафанах,
Где ветер полощет их в море заката,
Не знающих рая, не помнящих ада.
Когда-то их души владели телами.
«Все это однажды случится и с вами», –
Проносится шепот по кронам волною,
Когда я стою перед ними живою,
А взгляд пропадает в бездонном колодце,
И больно смотреть на упавшее солнце.
Сумерки Молдавии
Петухи распевают, заря.
Значит, снова пора отрекаться.
Ты, наверное, выдумал зря
Эти белые гроздья акаций.
Эту трещину ночи и дня,
Эти сумерки между мирами,
И курятника крик, и меня,
И теперь ничего не исправить.
По утрам здесь кричат петухи,
Ну и что? – небольшая столица.
У нее небольшие грехи.
Разве птице домашней не спится.
Я не знаю, чем кончится крик,
Холодцом или супом с лапшою.
Ты по-прежнему добрый старик.
Только утро бывает больное.
Зазор
Этот зазор между жизнью и смертью
Только и дан. Ничего не успеть.
Видишь письмо в приоткрытом конверте.
Подписи нет, но подписана смерть.
Вот она, в общем-то, злая свобода,
Можно дышать ей в лицо табаком.
Смерть – что-то все-таки среднего рода
И с продырявленным пулей виском.
Можно добавить ей знак препинанья,
Здесь не хватает одной запятой.
В строчке «выходит она на свиданье»
Точка.
А воздух такой голубой.
Возвращение ворон
Можно руку протянуть
И сорвать орех.
И ворону отпугнуть,
Ту, что больше всех.
Удивится, скажет «кар»,
Позовет друзей,
И начнется шум-базар,
Жизнь во всей красе
Заиграет за окном,
Крыльями забьет.
И гори оно огнем –
Что не оживет.
По крайней мере
Хорошо смотреть на небо,
Думать: «Там, за облаками,
Полон жалости и гнева,
Он следит за дураками».
Сто веков следит, и больше:
Каждый сам себя умнее.
Кстати, Боже, что там в Польше?
Ну, неважно, где смешнее.
Не мешай, по крайней мере,
Не разгадывай загадки.
Если смотрит Он и верит,
Значит, будет все в порядке.
И о докодонтах
Утром в небе темная вода.
Солнца нет. Не выплыло. Не будет.
Может быть, утонут города,
Каждый в личной каменной посуде.
Может быть, потом аквалангист
Триста девятнадцатого века
Вытащит на свет бетонный лист
И найдет рисунок человека.
Очередь хитиновых плащей
Проползет в открытый люк музея,
О пропавшем племени людей
И о докодонтах сожалея.