Здравствуй, милый читатель!
Может быть, ты мальчик, а может – девочка,
может быть, читаешь сам, а может, слушаешь,
как тебе читают взрослые, – всё равно я рад,
что моя книжка пришла к тебе в гости.
А уж если она тебе ещё и понравится!..
дедушка Коля Боровков
Часть первая
Жили-были царь и царица.
В сказках часто так говорится.
Сказать-то легко, да легко ли представить!
Тебя бы так жить ни за что не заставить:
дело-то было давным-давно,
ни телевизоров не было, ни кино.
Не было у их величества
ни газа, ни электричества,
а была только русская печка
да перед дворцом крылечко.
С крылечка царь в любую погоду
выходил взглянуть на природу,
а по хорошей погоде
копался он в огороде,
и за это Егор, озорной скоморох,
дал ему прозвище Царь Горох.
У скоморохов к царям – никакого почтения,
но это для нас не имеет значения.
А вот что важно знать для зачина:
у царя с царицей было три сына.
С утра до вечера, без конца
слонялись они возле дворца,
в ворон и галок стреляли из луков…
А царю-то с царицей хотелось внуков.
Вот царица и говорит царю:
«Я, мой батюшка, как посмотрю:
вона как выросли наши чада…»
А царь на это: «Женить их надо.
Пора. Пусть внуков нам нарожают».
А царевичи и не возражают.
Невест найти – не хитра наука,
вот только царь жить не может без трюка,
не может без фокуса, без подвоха –
характер такой у царя Гороха.
Да и скучно царю жить без айфона
иль даже без простенького телефона.
Только наше ли дело судить о том!
Главное – что было потом,
что он придумал на этот раз?
А вот что: дал сыновьям наказ:
«Хватит в галок стрелять из лука,
довольно баклуши вам бить! А ну-ка,
каждый пусть выстрелит наудачу,
так и решим непростую задачу –
куда доведётся стрелой угодить,
там и невесту ему находить,
такая судьба ему, стало быть, сужена.
Управиться постарайтесь до ужина».
Пошли сыновья и без канители
стрелы пустили, куда захотели.
А уж куда они улетели,
в какие края, в эти ли, в те ли,
и как их братья потом отыскали, –
об этом я расскажу едва ли:
ведь давным-давно это дело случилось,
из памяти многое просочилось,
вылилось, как через сито вода.
К старости с памятью просто беда!
И как тут быть? Что делать прикажешь?
Не вспомнишь если, так и сказку не скажешь.
Что ж ей помирать, не успев родиться? –
Нет. Это, брат, никуда не годится!
Лучше буду молчать про беду мою.
Начну вспоминать. Что не вспомню – придумаю.
А вот что о том говорят в народе:
старший сын стрелу свою вроде
отыскал где-то в боярском саду,
то ли на клумбе, то ли в пруду,
то ли ещё где – не важно нам уж.
Для сказки важно, что выйдет замуж
за старшего сына боярская дочка,
и с этим делом покончено. Точка.
А у среднего брата стрела попала
во двор то ль купца, а то ль генерала…
Да хоть бы к министру в тарелку с кашей –
и это не важно для сказки нашей.
Важно одно: у таких отцов,
у генералов и у купцов,
привыкли дочки наряжаться по моде
и не станут пачкаться в огороде
возле гороха и огурцов.
Да Бог с ними, в конце концов!
Сказка про третьего сына слагается,
про самого младшего. Так полагается.
Сын самый младший – он добрый самый,
самый любимый и папой и мамой
и в остальном он, пожалуй, лучший,
да только вот до поры – невезучий.
Ежели правильно сказка сложена,
зовут его Ваней – так уж положено!
Старшие братья смеются над братом,
считают его во всём виноватым,
всяк его дурачком называет…
Такое не только в сказках бывает,
и в жизни зло и добро встречаются,
но главное – чем всё это кончается.
А конец в этой сказке – славнее славного!
Теперь добрались мы до самого главного.
Взял Ваня лук, тетиву натянул,
глаз прищурил да так стрельнул…
Не знаешь, что это за «тетива»?
Давай так условимся: про слова,
которых не знаешь, у мамы спрашивай.
А я тебе про героя нашего,
про всё, что мне о царевиче вспомнится,
про все небылицы, чем сказка полнится,
про чудеса, что с ним приключились,
буду рассказывать. Договорились?
Так вот. Иван тетиву отпустил
и выше братьев стрелу запустил.
Как птица, летит золотая стрела,
летит выше ласточек, выше орла,
над полем, над лесом, над горною кручей,
над облаком белым, над чёрною тучей,
быть может, в пути напугала кого-то
и, наконец, опустилась… в болото.
Как Ваня горы и лес перешёл,
как он это болото нашёл,
не провалился, не захлебнулся
и как здоровым домой вернулся, –
врать я не буду, нашёл и точка.
Видит – болото, в болоте – кочка,
На кочке – лягушка, как будто ждала,
а в лапке у ней – золотая стрела.
Ваня глядит на неё, чуть не плача:
«Вот ведь какая опять незадача!
Смех да и только! За что – не пойму».
Вдруг отвечает лягушка ему:
«Так уж назначено, видно, судьбою.
Нечего зря горевать нам с тобою.
Значит, теперь породнишься со мной,
стану тебе я законной женой».
Что тут скажешь! Ваня вздохнул,
невесту свою в платок завернул,
побрёл назад, во дворец явился,
царю с царицею поклонился:
«Вот, говорит, папаша, мамаша,
теперь это будет невестка ваша.
Любите её как родную дочь».
Царь поспешил царице помочь,
иначе бы та прямо на пол упала,
потом вздохнул, помолчал для начала
и говорит: «Значит, это судьба.
Что же, нам и такая люба,
грех – искать от судьбы спасенье.
Готовьте три свадьбы на воскресенье».
Поскакали гонцы
во все концы,
глашатаи на площадях голосят,
на кухнях жарят гусей, поросят,
винокуры готовят брагу,
Егор-скоморох собирает ватагу,
трубы трубят, колоколит звонница,
а царь с невестками покуда знакомится.
«Сшейте к утру по рубахе царю, –
велит он им, – а я посмотрю,
какая из вас шить мастерица».
Бедный Ваня и подумать боится,
какую рубашку сошьёт лягушка.
А она ему: «Не печалься, Ванюшка.
Дело к ночи, ложись поскорее.
Утро вечера мудренее».
Утром петух не успел пропеть,
Ваня ещё продолжал храпеть, –
к нему на подушку
вскочила лягушка
и проквакала в самое ушко:
«Проснись, Ванюша, глаза протри,
на то, что я сделала, посмотри».
Видит Ваня: на лавке у ног
не мал, не велик лежит узелок.
Думает: «Что там? Не может быть,
чтобы лягушка умела шить!
Не такой уж дурак в самом деле я,
чтоб глядеть на её рукоделие.
Отнесу царю,
а уж там посмотрю».
Приходит. А братья-то раньше пришли
и по рубахе царю принесли
от своих невест-рукодельниц,
от рожденья кривляк и бездельниц.
А сами невесты-красавицы
подойти к царю опасаются.
Как взглянул он на их работу,
так едва подавил икоту,
задохнулся, глазами захлопал,
сапогами об пол затопал:
«Вертихвостки, кричит, бестолковые!
Понапялили платья готовые, –
сшить не могут простую рубаху!
(Все вокруг задрожали от страху.)
Ах вы цацы, кричит, белоручки!
Вам бы всё заграничные штучки,
шпильки, перья, булавки да шляпки!..»
И велел их рубахи на тряпки
поломойкам отдать. Тут братья
похватали невест в объятья.
А невесты ревут от страха.
«Где ж, Ванюша, твоя рубаха?» –
Ване царь говорит, остынув.
Ваня, свой узелочек вынув,
развернул… Так все и присели –
ведь такой красоты доселе
здесь никто не видал никогда.
«Вот так ах! Вот так эх! Вот так да!
Красота! Вот так ух! Вот так ох! –
подобрел, заплясал, царь Горох. –
Перестаньте трястись и реветь
и меня не сердите впредь.
Надоели мне ваши рыданья,
я придумал другое заданье:
пусть мне каждая хлеб испечёт,
да при этом возьмите в расчет,
чтоб он был красивым и вкусным.
Мы его поедим
и тогда поглядим,
кто окажется самым искусным».
Царь Горох всех домой отпустил.
Бедный Ваня опять загрустил:
«Легче сделаться дурню пророком,
чем лягушке стать хлебопёком!
Горе горькое, право слово!»
А лягушка проквакала снова:
«Поздно, Ваня, ложись поскорее.
Утро вечера мудренее».
Ваня тут же заснул,
будто в омут нырнул,
а лягушка взялась за дело,
еле-еле к утру успела.
Только петух собрался пропеть,
Ваня ещё продолжал храпеть –
к нему на подушку
вскочила лягушка
и проквакала в самое ушко:
«Проснись, Ванюша, глаза протри,
на то, что я сделала, посмотри».
Проснулся, глядит – на лавке у ног,
как и давеча, узелок.
А Ваня уже приготовился к чуду:
«Нет, думает, дома глядеть не буду,
снесу к царю,
а уж там посмотрю».
Приходит. А братья-то раньше пришли,
обгорелые хлебы царю принесли
от своих невест-рукодельниц,
от рожденья кривляк и бездельниц.
А сами невесты-красавицы –
в уголке, подойти опасаются.
Как взглянул царь на их угощения,
аж запукал (прошу прощения),
захихикал, затрясся от смеха:
«Это ж надо, какая потеха!»
Во дворце весь народ хохочет,
каждый шутку придумать хочет:
«Где ж достали вы столько сажи?
На лесном пожарище даже
мы таких головешек не видывали!
Может, черти из ада вам выдали?»
Рассмешили царя Гороха,
так что стало Гороху плохо.
А Егор-скоморох
чуть от смеха не сдох:
«Съесть такое кто же отважится?
Даже свиньи, пожалуй, откажутся!»
Разревелись невестки, а братья
похватали их снова в объятья
и у батюшки просят прощения…
«Где ж, Ванюша, твоё угощение?» –
Ване царь говорит, отдышавшись.
Тут Иванушка, с духом собравшись,
Развязав узелок,
вынимает свой пирог –
не пирог, не хлеб, а чудо на блюде!
Красоты такой не видали люди,
от восторга все языки проглотили,
стоят и слюни глотают или
носами сопят, ахают, ухают,
и замечательный воздух нюхают.
От чудо-хлеба такой аромат!..
Эх, друзья! Я и сам бы рад
отведать хлебца хотя бы малость,
да только ни крошечки не осталось.
От лягушкиного угощения
царь в хорошее пришёл настроение,
сыновей подозвал, прощаться стал:
«Невесток я, говорит, испытал,
посмеяться успел и позлиться,
а теперь хочу веселиться –
ведь не видел ещё досель я,
как охочи они до веселья.
Завтра все, говорит, приходите
и невесток на пир приводите.
Наревелись, так что в тереме мокро,
пусть теперь они попляшут для свёкра».
Пуще прежнего Ванюша печалится,
от такой картины кто ж не отчается:
во дворце перед гостями на балу
пляшет мокрая лягушка на полу,
и вертится она и подпрыгивает
и ногами лягушиными подрыгивает.
Все вокруг начнут над Ваней хихикать
и в его невесту пальцами тыкать…
Дело давнее, конечно, но и ныне я
от такой картины впал бы в уныние.
А лягушке хоть бы что, не волнуется,
на ковре сидит и Ваней любуется.
«Сокол ясный, говорит, что ты маешься,
прежде времени страшишься-пугаешься?
Перестань, мой милый, зря
плакать- мучиться,
я станцую для царя,
как получится».
Час подходит наконец
отправляться во дворец,
а лягушка-то сидит,
не торопится,
то ли дремлет, то ль глядит,
как печка топится.
Сел царевич рядом с ней, говорит:
«Хорошо полено в печке горит.
Хорошо сидеть вдвоём у огня.
Ты, лягушка, не сердись на меня:
пусть позлится, побранится отец –
не поедем мы с тобой во дворец».
А лягушка на него
посмотрела делово,
говорит: «Царю негоже возражать.
Сын отца обязан, Ваня, уважать.
Понапрасну старика не обижай.
Во дворец один покуда поезжай,
а я – следом. Не смущайся и не трусь,
я сама уж как-нибудь, а доберусь.
Как услышат во дворце со всех сторон
грохот, топот, перестук да перезвон,
ты скажи гостям: “Не бойтесь, друзья, –
это скачет лягушонка моя”».
И отправился Ванюша ко дворцу.
Он подъехал прямо к царскому крыльцу.
У крыльца стоят кареты в ряд,
во дворце повсюду свечи горят.
Ты ведь помнишь, что их царское величество
даже слыхом не слыхал про электричество.
Представляешь, в те далёки времена
темнота была везде и тишина.
Веселиться чтобы тёмными ночами,
запасаться было надобно свечами.
А чтоб музыка звучала на балу,
музыкантов приглашали ко двору.
Музыканты издалёка приезжали,
их встречали и на кухню провожали.
Там они досыта ели-пили,
а потом гостям на скрипочках пилили,
в дудки дули и в гудки, и в сопелки,
били в бубны, в барабаны, в тарелки.
Скоморох Егор с ватагою
подзаправилися брагою,
скачут аж до потолка – нынче праздники! –
и валяют дурака, безобразники.
А послушать гусляров не хотите ли?
А потом ещё певцы и сказители
и про то пропеть готовы и про это…
И не надо никакого интернета.
Братья Ване будто рады, улыбаются,
а в душе (такие гады!) издеваются:
«Что ж невесту не привёз, было надо ведь?
Хоть в платочке бы принёс нас порадовать».
Тут раздался во дворце со всех сторон
грохот, топот, перестук да перезвон.
Испугались гости и без лишних слов
разбежались по углам из-за столов.
А невесты вместе с Ваниными братьями,
вместе с фижмами, со шляпками и платьями,
вместе с перьями, со шпильками, с булавками,
от испугу схоронилися под лавками.
Только Ваня за столом не задрожал
и от грома никуда не побежал,
говорит гостям: «Не бойтесь, друзья, –
это скачет лягушонка моя».
Сразу всё засуетилось.
Гомонят: «Скажи на милость!
Как? Лягушка ? Вот те на!
Быть не может! Где ж она?
Правда ль это? Так ли?..» Вдруг
замолчало всё вокруг,
дверь без скрипа отворилась,
и в хоромах появилась
чудо-девица-краса,
ниже пояса коса,
в лёгком платье изумрудном,
будто вся в сиянье чудном…
Словом, в сказке не сказать
и пером не описать.
Отдала поклон Гороху,
улыбнулась скомороху,
всех гостей окинув взглядом,
тихо села с Ваней рядом.
Тот, как каменный, сидит
и растерянно глядит
на девицу, а девица
говорит: «Так не годится.
Замер, что твой часовой.
Что качаешь головой,
будто петел на насесте?
Иль не рад своей невесте?
Иль не хочешь узнавать?
Иль не знаешь, как назвать?
С той поры, как родилась я,
Все зовут меня Настасья».
Гости, это услыхав,
повскакали впопыхах,
чуть столы не уронили.
Все опять загомонили:
«Как невеста? Вот те раз!
Разыграл Ванюша нас!..»
Как Ивана все журили,
как Настасью все хвалили,
знать не знаю, не совру –
не был я на том пиру.
Наконец царя Гороха
утомила суматоха.
«Да, невестка хоть куда,
хороша и молода,
шить и печь нехудо может,
но теперь, пожалуй, всё же
после чудных новостей
накормить пора гостей».
И тотчас из кухни люди
понесли к столам на блюде
заливное из быка,
требуху, окорока,
и гусиные паштеты,
и телячии котлеты,
осетров, угрей, сельдей,
поросят и лебедей…
И скажу не без лукавства,
что, взглянув на эти яства,
всяк печалился, что здесь
сразу всё никак не съесть.
Гости долго не ломались,
за еду прилежно взялись,
дружно стали есть и пить
и хозяина хвалить.
А Ванюша рядом с Настей
просто светится от счастья,
от гостей не отстаёт,
ест гуся и мёды пьёт.
А невесты старших братьев
(разве можно не понять их?!)
и не пьют, и не едят –
на соперницу глядят:
«Как она нас осрамила! –
хлеб спекла, рубаху сшила
и явилася к столу,
всех нарядней на балу.
Ведь, поди, сегодня снова
удивить царя готова.
Знать бы, чем на этот раз
осрамит злодейка нас».
И они решают в злобе
наблюдать за Настей обе.
Настя рыбу ест и хвалит
и при этом не лукавит –
щука, стерлядь и ерши
в самом деле хороши.
Только вдруг!.. «Вот фокус новый!
Глянь: она в рукав шелковый
незаметно от гостей
прячет горсточку костей…
А в другой – вино из кубка
наливает… Вот так шутка!
Для чего бы это? Врёшь!
Больше нас не проведёшь!»
И они в ревнивой злости
в рукава пихают кости,
не жалея, льют вино.
Для чего? – А всё равно!
Вытер бороду царь Горох
и говорит: «Обед был не плох.
Коли хотите, ещё поешьте,
а после спляшите, меня потешьте.
Все поспешно царя послушались,
тем живей, что уже накушались,
утомились, устали жевать.
Самое время потанцевать!
Музыканты взялись за скрипки.
А на лицах у всех улыбки –
сытым много ль надо для счастья!
Тут выходит красавица Настя.
И пошла она плавно и чинно,
и торжественно, и картинно,
поводя озорно очами
и покачивая плечами.
А потом поплыла живее,
закружилась всё веселее,
как волну разводя руками
и притопывая каблуками.
Левой ручкой махнёт красавица –
чудо-озеро вдруг появится,
а помашет ручкою правою –
рыбы, лебеди в озере плавают.
А боярышня и купчиха
дружка дружке бормочут тихо:
«Расплясалась лягушка, ишь ты!
Удивить нас хотела, поди ж ты.
Нам известны секреты ваши,
мы не так ещё нынче спляшем!
Уж сегодня себя мы покажем
и лягушку-зазнайку накажем!»
Тут боярышня и купчиха
как пошли отплясывать лихо,
каблуками застучали
так, что доски затрещали,
и руками замахали
так, что свечи гаснуть стали.
Как махнули рукавами –
всех облили с головами.
А как снова размахнулись, –
гости чудом увернулись.
Всё же несколько гостей
пострадали от костей.
И царю на этот раз
кость попала прямо в глаз.
Царь от боли застонал
и невесток прочь прогнал
за такое поношение дворца,
за такое оскорбление лица.
И опять во дворце у Гороха
суета поднялась, суматоха.
Гости мокрые, злые, грязные,
выкликают слова безобразные.
Сыновья перед батюшкой каются,
за невест своих извиняются.
А Егор-скоморох,
зубоскал и пустобрёх,
ухмыляется: «Вот приключение!»
И к царю – никакого почтения.
А Ванюша, не спросясь у отца,
потихоньку улизнул из дворца.
Прибегает он в свой терем,
озадачен и растерян,
и за печкою в углу
видит – шкурка на полу,
лягушиная шкурка, знакомая,
бородавчатая, зелёная.
Чтоб красавицей Настя осталася,
никогда чтобы впредь не лишалася
она образа человечьего,
подхватил Ваня шкурку и – в печь её.
Как взметнётся в печке пламя
жарко-огненно,
будто жадными руками
шкурку обняло,
раздался печальный крик,
шкурка скорчилась,
и её не стало в миг.
Всё закончилось.
Прибежала Настя – всё увидала,
опустилася на лавку, зарыдала.
Ничего не разберёшь сквозь рыданья,
только слышно: «Ваня, Ванечка, Ваня!»
Заливается слезами Настасья:
«Погубил ты, мой родной, наше счастье.
Потерпел бы ты хоть самую малость,
навсегда бы я с тобою осталась.
А теперь уж не поспоришь с судьбою,
разлучит она на век нас с тобою».
Тут ужасный ураган как налетит!
Как ударит в барабан, засвистит!
Затрубил он во весь дух, закрутил
и Настасью, будто пух, подхватил
и унёс её неведомо куда…
Не осталось от Настасьи и следа.
Ваня бледный стоит, что твой мел,
будто вправду он окаменел,
даже руку нет силы поднять,
что случилось, – не может понять.
Трусом не был Иван никогда,
а теперь – вот какая беда! –
растерялся. Но только на миг
наш герой головою поник,
а потом он сказал себе: «Хватит!
Умный попусту время не тратит.
Хоть весь свет десять раз обойду,
даже сто, – а Настасью найду,
хоть не ведаю я направленья!»
И отправился без промедленья.
Может, быль это, может, небыль –
ты там не был, и я там не был.
А народ не силён был в грамоте –
всё рассказывает по памяти.
Верить памяти смешно:
я, мол, видела!
Жаль, что не было кино
или видео.
***
;
Часть вторая
Скоро сказка говорится,
дело мешкотно творится,
надо гнать его вперёд.
Вышел Ваня из ворот
и пошёл, помыслив здраво,
не налево, не направо,
не вперёд и не назад,
а куда глаза глядят.
Где конец земли Гороха,
знал царевич очень плохо.
Думал только, что была
их держава не мала.
Ваня сызмальства мечтал:
быть бы птицею,
вот тогда б он побывал
за границею.
В мире мало ли чудес!
С высоты, из-под небес
всё увидеть хорошо бы:
там пески или сугробы?
Побывать бы, где земля закругляется,
увидать бы, где заря занимается,
Оглядеть бы с высоты дали дальние:
может, люди там живут ненормальные
или чудища какие,
иль разбойники лихие,
или нехристи живут, басурманины…
Только нынче не о том мысли Ванины.
«Настя, Настенька, Настасья!
Без тебя мне нету счастья.
Погубил его своими руками.
Так случается всегда с дураками».
День-другой идёт Иван
и ещё полдня.
«Эх, какой же я чурбан,
что не взял коня!»
День и ночь Иван шагает
и вовсю себя ругает:
«Кабы не был дураком,
не ходил бы я пешком».
А дорога петли крутит,
не кончается.
Уж давно Ивану люди
не встречаются.
Вот и снова ночь пришла,
тьмой окутала,
и не видно ни села
и ни хутора.
А поутру – снова в путь.
Надо б съесть чего-нибудь,
хоть картошку, хоть котлету,
но еды у Вани нету.
Он вздыхает: про еду, мол,
я ж, дурак, и не подумал.
Бедный Ваня! Что касается меня,
без еды не протянул бы я и дня.
Если даже прогуляться я иду,
обязательно беру с собой еду.
Не подумаешь об этом – быть беде.
Вот идёт Иван, мечтает о еде.
Был бы рад и хлебной корке, –
кушать хочется.
Огляделся. На пригорке
видит – рощица.
За деревьями медведь
об осину –
любо дорого смотреть! –
чешет спину.
Достаёт Ванюша лук:
«Вот удача!»
Увидал медведь и вдруг, –
как заплачет:
«Опусти свой лук, Ванюша, не стреляй!
Сиротами медвежат не оставляй!
Если ты меня теперь оставишь жить,
Я потом тебе сумею послужить».
Что тут делать? Лук Ванюша опустил
и медведя к медвежатам отпустил.
«Ладно, думает, медведя отпущу,
потерплю, другого зверя поищу».
Вот идёт Иван голодный, чуть живой,
солнце светит у него над головой,
лук в руке, в колчане стрелы на боку…
Пригляделся, видит – ворон на суку.
Вспомнил Ваня, как при батюшке гулял,
вместе с братьями по воронам стрелял,
веселились… А теперь пришла беда…
Ворон хоть и не завидная еда,
но от голода и этой будешь рад.
Вскинул лук, а ворон с дуба: «Ваня, брат!
Лук со страшною стрелою опусти!
Сделай милость, воронят не сироти!
Не губи! Коли теперь оставишь жить,
Я потом тебе сумею послужить».
Бедный Ваня лук конечно опустил
и свою добычу с миром отпустил.
«Ладно, думает, остался без еды,
хоть напиться бы, добраться б до воды.
Поищу – наверняка
где-то рядом есть река».
В самом деле, за лесочком – опушка,
за опушкой небольшая речушка,
а вода в речушке – будто в роднике…
Смотрит Ваня, видит – щука на песке.
Он глазам своим не верит:
«Кто ж принёс её на берег?
Никого в округе нет…
Вот подарок! Вот обед!
Вот так чудо!..» Вдруг он слышит,
что как будто щука дышит,
еле-еле щучий рот открывается
и сказать Ивану что-то пытается:
«Коль уж встретиться с тобой нам довелось,
помоги мне, милый Ваня, в воду брось.
Уж в награду не останусь я в долгу
и тебе, как будет надо, помогу».
Ты не думай, что царевич промолчал.
Он тихонько что-то щуке отвечал,
расспросил её, должно быть, что к чему,
щука шёпотом ответила ему…
А ты знаешь, чем закончилась беседа?
Угадал! – остался Ваня без обеда.
Разумеется, он щуку пожалел,
отпустил её и снова не поел.
Третий раз ему еда не удалась,
но зато воды речной напился всласть.
Подтянул Иван потуже поясок,
прикорнул в тени под деревом часок.
Снится Ване, что плывёт издалека
стол накрытый, на столе – окорока,
пироги лежат и пряники, и сласти,
а на лавке – сам сидит он возле Насти…
Как во сне Ванюша Настю увидал,
так вскочил, так позабыл, что голодал,
позабыл про все напасти
и опять на поиск Насти
он отправился тогда,
сам не ведая куда.
Перешёл он речку вброд
иль, совсем наоборот,
зря не стал мочить он ноги,
а пустился без дороги
вдоль по бережку красивому
вместе с речкой к морю синему?
А, быть может, он полез,
как медведь, в дремучий лес –
по кустам через орешник,
буераки и валежник,
через пни и бурелом
лез Ванюша напролом? –
кто ж про то расскажет честно?
Я там не был, как известно,
знать не знаю. А народ
говорит, что Ваня вброд
не ходил и в лес дремучий
не полез на всякий случай –
ведь в лесу, не ровен час,
может зверь напасть на нас
или можно заблудиться,
или в яму провалиться,
иль… да мало ли… Народ
говорит (коли не врёт),
что Ванюша только-только
сделал шаг, как из-за ёлки
появилася изба,
над избой дымит труба,
а под нею пара длинных
косолапых ног куриных,
и они, на каждом шаге
спотыкаясь о коряги,
как нетрезвый пешеход,
не спеша идут вперёд.
Рот открыв от изумленья,
на нежданное явленье
смотрит Ваня, а потом,
совладав с открытым ртом,
распрямил пошире плечи,
сделал шаг избе навстречу,
руки в боки, грудь дугой,
топнул правою ногой
и как крикнет, сдвинув брови,
чтобы выглядеть суровей:
«Эй, изба, остановись!
К лесу задом повернись!»
И изба – скажи на милость! –
в тот же миг остановилась,
повернулась – верь-не верь! –
и, присев, открыла дверь.
В дверь Иван войти решился
(сам ведь в гости напросился!)
и увидел: на печи,
на девятом кирпичи,
подоткнув тюфяк из пуха,
развалясь, лежит старуха,
так страшна – не передать!
Лучше б вовсе не видать.
Хоть в народе ходят слухи,
будто нос у той старухи
доставал до потолка,
даже врос в него слегка, –
но теперь уж не проверить.
Мне в такое не поверить.
В сказке трудно не приврать,
только нужно меру знать.
Гадким голосом старуха
говорит: «Привет, Ванюха!
Издалече ль прискакал?
Расскажи, чего искал?»
– «Ты, старуха, слезла б с печи.
Мне б не худо ради встречи
познакомиться с тобой».
– «Что ж. Меня зовут Ягой.
Не признал меня – обидно.
Ты – Ванюха, сразу видно,
дурачок, как ни скрывай.
Ну, рассказывай давай».
– «Век, старуха, доживаешь,
а порядка-то не знаешь:
кто ж встречает так гостей?
Гостю не до новостей:
гость голодный, гость с дороги,
гостя еле держат ноги.
Предложи мне отдохнуть,
дай поесть чего-нибудь,
помолчи со мною вместе,
а потом, захочешь если,
обо всём и расспроси –
так ведётся на Руси».
«Ишь какой! – Яга сказала
и на лавку показала. –
Коли так, присядь пока,
щей поешь из котелка».
А потом, на печке лёжа,
проскрипела: «Ну, так что же?
Растолкуй, что за беда
завела тебя сюда?
Или с тем, чтоб пообедать,
ты решил меня проведать?»
Рассказал Ванюша ей
о печали о своей,
а Яга с притворным вздохом
отвечала: «Дело плохо.
Ты такого натворил!
Круто кашу заварил.
Лягушачья шкурка эта
не тобой была надета.
Не умён, да слишком смел, –
сделал ты, чего не смел.
Оплошал! Должна сказать я,
что нарушил ты заклятье.
Ай да Ваня! Как ни как,
сам Кащей теперь твой враг.
А твоя невеста Настя
у него теперь во власти.
Как противиться тому,
в толк сама я не возьму».
Захихикала старуха,
а Иван сурово, сухо
ей сказал, нахмурив бровь:
«Брось, Яга! Не суесловь.
Не до шуток. Вообще я
всё равно найду Кащея
и без помощи Яги.
Но, коль можешь, помоги.
«Что ж, – ответила старуха, –
ты мне нравишься, Ванюха,
симпатичный. Я непрочь
непутёвому помочь.
Как попасть тебе к Кощею,
это я сказать сумею,
но ведь надобно ж суметь
супостата одолеть».
– «Это уж моя забота!
Я расправлюсь с ним в два счёта,
только он мне попадись!»
– «Ты, Иван, не кипятись.
Самому не стать бы жертвой.
Все ведь знают – он бессмертный».
Тут Иван умерил пыл:
«Я про то и позабыл…»
– «Что ж, Ванюха, был так весел,
а теперь и нос повесил?
Ну, «бессмертный», – эка страсть!
Помогу, коли взялась.
Благодарен будь старухе.
Что «бессмертный» – это слухи.
Смерть у каждого своя,
всё про это знаю я!»
Тут Яга развеселилась,
чуть с лежанки не свалилась,
соскочила с кирпича,
затряслася, хохоча:
«Эх, Ванюха, у Яги
тоже есть свои враги.
Ты бы знал бы, ты бы видел,
как Кощей меня обидел!
Нынче этому хлыщу
за себя я отомщу!
А теперь садись и слушай:
смерть кащеева, Ванюша,
у иголки на конце,
а иголка та – в яйце.
Вот такие, братец, шутки.
То яйцо, Ванюха, – в утке,
а та утка – в сундуке,
что подвешен на крюке,
а железный этот крюк
вбит в облезлый толстый сук,
сук – высоко на дубу,
дуб растёт на берегу
синя моря-океяна.
Вот задача для Ивана:
дуб у моря найти поскорее
и невесту спасти от злодея».
Расспросил Ванюша старую Ягу,
как найти заветный дуб на берегу,
распрощался и пошёл его искать.
А Яга осталась время коротать.
Шёл он день или неделю – что за счёт!
Может, месяц шёл, а может, даже год,
но в конце концов до моря он дошёл,
дуб заветный, как положено, нашёл.
На вершине дуба видит голый сук,
а на нём – крюком прицепленный сундук.
«Только как теперь добраться до него?» –
долго думал, не придумал ничего.
Остаётся только издали смотреть.
Вдруг откуда ни возьмись бежит медведь:
«Я же знал, что пригожусь.
Я для Вани потружусь.
Без меня наверняка
он не снимет сундука».
И медведь собрался с духом,
привалился к дубу брюхом,
засопел и что есть силы поднажал,
заскрипел, качнулся дуб и задрожал,
отломился наверху трухлявый сук,
и свалился прямо на землю сундук.
Раскололся он на мелкие кусочки,
разлетелся на заклёпки и досочки,
загремело так, что всем стало жутко,
пыль столбом… А, между тем, утка
отряхнулася, крылами взмахнула
и долой из сундука упорхнула.
«Ах ты! Ох ты!» – бедный Ванечка кричит,
да куда там! – утка, знай себе, летит.
Ваня бегает и машет руками,
а она уже парит под облаками.
Вдруг откуда ни возьмись, из-под небес
чёрный ворон ей летит наперерез.
ворон тот, кого Ванюша когда-то
не убил, отпустил к воронятам.
Налетел этот ворон на утку,
испугалась она не на шутку,
и закрякала, закурлыкала,
и яйцо из утки прямо в море выпало.
Бедный Ваня, как такое увидал,
опустился на песок и зарыдал,
обливается слезами, причитает
и себя последним дурнеем почитает:
«Ох и глупый я, непутёвый я,
вся-то жизнь моя бестолковая!
Эх, такому как я, невезучему
не родиться было бы к лучшему.
Уму-разуму поздно учиться,
лучше сразу пойти утопиться».
Утопиться – нехитрая штука:
море рядом. Шагнул… Видит – щука!
Быть не может! А щука играет,
то всплывёт, то обратно ныряет,
будто хочет сказать ему: «Здрассьте!»
И яйцо белеет в щукиной пасти.
К щуке бросился Иван, воды хлебнул,
сам от счастия едва не утонул.
Только нет, теперь топиться он не смел,
раз такую чудо-силу заимел!
Он теперь Кощея мигом победит
и Настасью наконец освободит!
Как Кощея одолеет молодец,
так и сказке нашей славной – конец.
Сказка кончится. Она ведь, как река, –
начинается с простого ручейка.
Потихоньку робкий, узенький ручей
всё бурливее становится, звончей.
Не успеешь оглянуться, как река
разливается на месте ручейка.
Точит берег её бурное течение,
и за каждым поворотом – приключение.
И поёт река – слыхать издалека.
С морем встретится… и кончится река.
Так и сказка бодро-весело бежит,
через горы-долы путь её лежит,
и каких чудес в ней только ни случается,
а до свадьбы добежит… и всё кончается.
Будет свадьба, будет пир до утра,
ну, а нам с тобой прощаться пора.
Только я люблю прощаться не спеша.
Мнится мне, что сказка тем и хороша,
что рассказывать её любой бы рад,
но по-своему, на свой особый лад.
Коль захочется, так можешь и своё
окончание придумать для неё.
Одна бабка говорила, что Иван
переплыл на щуке море-океян,
к самому Кащею в гости поспешил
и его единым махом сокрушил.
А один старик уверить всех хотел,
будто сам Кащей на берег прилетел
и Ивана всем на свете заклинал,
чтобы только тот иголку не ломал.
А другой мне по секрету говорил,
что Иван иголку эту подарил,
и она… Не угадаешь нипочём,
где хранится, – у Яги под кирпичом!
Так иль этак, нашей сказке – конец.
Ваня с Настей идут под венец.
И столы уже накрыты во дворце.
Сам Горох гостей встречает на крыльце.
Отовсюду к нему гости собрались,
порасселись, понаелись, напились.
Раззадорил всех Егорка-скоморох,
всем на радость учинил переполох:
кто громче всех спел,
кто больше всех съел,
кто смешнее учудил-проплясал,
а кто сказку сочинил-написал.
Веселится народ, не скучает,
Ваню с Настею всяк величает.
С колоколен звонят колокола –
Ване слава и Насте хвала!
***
А ещё такой я слышал разговор,
что Кащей Бессмертный жив и до сих пор,
что яйца того никто не разбивал
и иголку из него не доставал,
не ломал её, не сдал в металлолом,
а яйцо лежит в музее под стеклом.