Под яблоней зелёной,
Где шторм не будит кроны,
Чертог моей мадонны,
И две беседки;
В любой краснеют розы,
Их поливают грозы;
А для рабынь мимозы
Любой расцветки.
Нет дев у ней, витые
Тянуть власы златые
Сквозь кольца – все литые –
Вплоть до корсажа.
Нет горничных – с нарядом
Златым стоящих рядом;
Хоть мир окинешь взглядом,
Она – всех краше.
Но капюшон лишь белый
Есть у неё, замшелый,
Что лик ей скрыл всецело –
В былые годы
Сшит он царице ясной,
Что умерла несчастной;
И плащ есть узкий, красный
Для непогоды.
В глазах её глубоко
Любовь спит, одинока,
Но сон прошёл до срока,
Смех, плач и взгляды.
Грудь у неё, как птицы,
А слово, как водица
Для овна и телицы:
В жару - награда.
Все росы, что упали,
Дожди, что зазвучали, –
Цветы её впитали,
А ей – забава.
Лишь ей густые ели
Дарили вкус веселья,
И тихо шелестели
Дубы и травы.
Она с листвой взрастает,
С пшеницей – дозревает
Она, скорбит, мечтает,
Но не уныла;
В глазах огонь небесный,
Но что о ней известно?
Умна иль неуместна,
В ней слабость, сила?
Цветы, что так похожи
На руки её гожи,
Искал ты в мире тоже;
И где причина,
Что ноги её снежны?
Твой взор горит мятежно,
Мою мадонну грешно
Не знал мужчина.
Лишь это прозвучало:
Белый, златой и алый –
Вино, хлеб, масло: дало
Три слова Бога
Ей дождь даров природных,
И царство дней свободных,
И связку лоз пригодных,
Цветы к порогу.
О, как она прелестна:
Господь создал чудесно
Её, как? – неизвестно,
В стране заката;
То госпожи рожденье,
Бог дал ей развлеченья,
А в руки ей цветенье
Земли богатой.
Под яблоней зелёной
Чертог моей мадонны;
А у неё – плетёный
Венок над бровью;
Все говорят, поверьте,
Что Бог сказал, не черти;
Она – сильнее смерти,
Сильна Любовью.
Algernon Charles Swinburne (1837-1909)
MADONNA MIA
Under green apple-boughs
That never a storm will rouse,
My lady hath her house
Between two bowers;
In either of the twain
Red roses full of rain;
She hath for bondwomen
All kind of flowers.
She hath no handmaid fair
To draw her curled gold hair
Through rings of gold that bear
Her whole hair's weight;
She hath no maids to stand
Gold-clothed on either hand;
In all the great green land
None is so great.
She hath no more to wear
But one white hood of vair
Drawn over eyes and hair,
Wrought with strange gold,
Made for some great queen's head,
Some fair great queen since dead;
And one strait gown of red
Against the cold.
Beneath her eyelids deep
Love lying seems asleep,
Love, swift to wake, to weep,
To laugh, to gaze;
Her breasts are like white birds,
And all her gracious words
As water-grass to herds
In the June-days.
To her all dews that fall
And rains are musical;
Her flowers are fed from all,
Her joy from these;
In the deep-feathered firs
Their gift of joy is hers,
In the least breath that stirs
Across the trees.
She grows with greenest leaves,
Ripens with reddest sheaves,
Forgets, remembers, grieves,
And is not sad;
The quiet lands and skies
Leave light upon her eyes;
None knows her, weak or wise,
Or tired or glad.
None knows, none understands,
What flowers are like her hands;
Though you should search all lands
Wherein time grows,
What snows are like her feet,
Though his eyes burn with heat
Through gazing on my sweet,
Yet no man knows.
Only this thing is said;
That white and gold and red,
God's three chief words, man's bread
And oil and wine,
Were given her for dowers,
And kingdom of all hours,
And grace of goodly flowers
And various vine.
This is my lady's praise:
God after many days
Wrought her in unknown ways,
In sunset lands;
This was my lady's birth;
God gave her might and mirth
And laid his whole sweet earth
Between her hands.
Under deep apple-boughs
My lady hath her house;
She wears upon her brows
The flower thereof;
All saying but what God saith
To her is as vain breath;
She is more strong than death,
Being strong as love.