Ни костра, ни тропы к торопливому краю,
ни сосны осевой, ни окрепшего полюса
в тишине, в темноте, только капли из крана
разделяют беззвучье на "до" и на "после".
Разбиваются капли над дырками раковины
и тогда, осторожно ощупанный эхом,
проясняется путь, развороченный траками,
проявляется пульс атмосферной помехи.
Колокольная грудь просветлеет окошками,
и от звука зажжется заветная ягода
фонаря и созреет, и длинами кошек
заполняется утра седая бумага.
И качаются тени на лапе бетона,
и мотор созревает незнающий сбоя,
если ярок фонарь на земле полутоновой –
словно дырка, зияет на старых обоях.
И плывет тишина от упорного крана
к яркой ране на серой бумаге дневного,
до столба с фонарем, где так пусто и странно,
словно кто-то в колоннах шагает не в ногу.
Эту связь, эту схожесть легко обнаружить,
но запомнить, но вызвать, как вызволить солнце...
По утрам чердаки выпускают наружу
голубиную тучу, одежду бессонницы.