пришло много звуков:
«…останусь…»
«сними ещё с карты»
«он врёт!»
«…не подам руки больше…»,
откуда берутся — неясно, все ходят без лиц;
мертвеют от каждой несказанной гласной, беззвучной согласной;
мертвею и я:
придёт день —
и придётся ли
выпустить птиц?
окажется здесь, и тогда сколько времени
буду их пересаживать в клетку —
пару бойких сердец за пределами тела?
так живёшь колоском полевым, а потом эти мысли вдруг вверены.
мнишь себя волевым, но однажды доходит до дела;
до решения, жгущего люто.
да они ведь даже бояться салюта!
и их милость потом
ни зерном, ни морковкой не вымолить
(в прошлый раз ещё долго ворчали).
если б знали, как трудно их
из-под мебели выманить,
на четверг конец света бы не назначали,
и ночь не сгустили до абсолюта,
и Смерть не ждала бы в Самаре.
выбьют ли у меня из рук переноску?
проорут «раньше срока ополоумела?!
здесь и так мало места!
чем о них — о себе бы подумала!
или забыла, какое сейчас время?»
дни стекают оплавленным воском,
тихо падают в век, где любовь — это бремя.
слабый шорох оттуда, где клетка — там внутри из брусочка качели.
птицы любят клевать мочу уха, мять журналы, рассматривать щели:
даже кашу недавно поели
в новом мире, где всё исполнимо,
и не знают про смертную волю.
нам казалось, мы злиться умели,
а на деле для гнева — раздолье,
он с надеждой скреплён воедино:
пусть для них обойдётся без боли,
пусть живут во всю мощь, на пределе,
тишина для них будет подспорьем.