Перед каждым из нас стоят вопросы. Вопросы, которые для большинства людей не имеют никакого значения, но которые заставляют нас вновь и вновь отправлять на поиски. Вопросы, которые появляются в нас неизвестно откуда и, подобно жужжащим мухам, не дают покоя. Иногда мне кажется, что эти вопросы нам задаёт Бог…
Это случилось со мной на втором курсе Регентской школы. «Что случилось?» – логично спросите вы. А я, уже пожалев о неудачной формулировке, скажу: «Не знаю». Но что-то определенно случилось, потому что появилось «до» и «после». Неочевидное, не сводимое к точке одного конкретного события. Но важное настолько, что без этого опыта я не была бы собой.
Вы скажете: «Не сердись, но чувства ты описываешь неважно. Попробуй рассказать, что происходило вокруг». И я скажу: «Статья». Как она называлась, кто был её автором, где её искать – ничего не помню. Просто случилось статья – гадкая и гнилая, – после которой хотелось прополоскать рот, вымыть руки и проветрить себя изнутри.
Эта статья была о церкви. В ней были семинарские скандалы, кадровые интриги, финансовые расследования. В ней были знакомые имена и скрываемые автором «источники достоверной информации». Эта статья не была ни первой, ни последней. Она была одной из многих, но именно после её прочтения в моей голове поселился жужжащий вопрос.
Вероятно, вы подумали, что меня возмутила клевета? Что я, объятая праведным гневом, вопрошала невидимого собеседника: «Как тебе не стыдно?» Но, признаться, вопрос о правдивости этой статьи был для меня второстепенным. Мой пульсирующий вопрос звучал так: «Что мне делать?» Что мне делать в мире, где правда о церкви может быть горькой? А если ещё точнее, как мне об этом писать?
Вы можете справедливо сказать: «Нашла о чём переживать, это вообще не твоё дело, найдутся люди поумнее и поопытнее тебя, которые разберутся и подберут подобающие благочестивые формулировки». Но у меня – у Маши (тогда ещё) Курякиной – не было варианта об этом не думать. Потому что этот вопрос не был навязан мне извне, он рвался изнутри меня. Потому что (по моей неидеально-субъективной гипотезе) этот вопрос мне задавал Бог.
А потом случилась ещё одна статья. Она пролетела совсем близко и угодила в мой курс. Мы, ставшие жертвами своей открытости и скоропишущего пера Риты Скитер, сидели в душной 120-ке и слушали истории о непорядочных журналистах, о каверзных вопросах, о недобросовестном телевизионном монтаже и прочих ужасах, грозящих нам от людей с ручками и блокнотами. Всю беседу я кусала губы, морщила лоб, закрывала глаза, рисовала в черновиках бессмысленные кружочки. А потом подошла к говорившему и спросила отчаянным голосом: «Что мне делать?» Говоривший посмотрел на меня и сказал: «Пишите, Вам можно».
И я писала. И, пока писала, рождался мой ответ. Ответ, который почти невозможно облечь в слова или передать кому-то другому, потом что он – интуиция. Несовершенная, колеблемая секундными эмоциями гнева или восторга и всё-таки дарящая мне спокойствие. Я знаю, что мне делать. Я знаю, как мне делать. И камертон мой прост: «Людей надо беречь». Такая вот банальная писательская «ля», от которой я задаю себе тон на каждое новое произведение.
Для меня «беречь» – это не про стеклянный колпак и розовые очки. Это про доверие говорить правду, даже если она трудная. Это про нежность говорить правду не вилкой в глаз, а шалью на плечи. Это про милосердие говорить правду тогда, когда её готовы услышать. Это про честность молчать, если не знаешь правды.
Перед каждым из нас стоят вопросы, не дающие покоя нашей душе. Иногда мне кажется, что эти вопросы нам задаёт Бог, чтобы мы пришли за ответом к Нему.