В наследном холопстве давно пребываю,
с рядами мозолей на тёртых руках
и долгом, что, как кандалы окаймляет,
преследуя даже в нерадостных снах.
В убранстве негодном и звероподобном
ношу эсклаваж, что как символ, незрим,
седой, бессемейный, простой, беспородный,
как грустный, забитый, замученный мим.
Браслеты сомнений, морального свойства
продляют кабальщину, горе и гнёт.
Яремщина вводит меня в беспокойство,
держа в хомуте тридцать пятый мой год.
Помещику, Богу молюсь в старой робе.
Ярмо вместо лавровых, свежих венков.
Житейская тягость сживает и гробит.
Живу, чтоб обслуживать сельских дельцов...