Mais o; sont les neiges d’antan?
Что будет сказано меж нами,
Там, где холмы, где вяз и тис,
В полях, где мы гуляли днями,
Где море, и песок, и бриз –
В сей год, Фелис? 5
Как лучше высказать сомненье?
Лист прошлогодний будет спать
Сухой и красный в день весенний;
Хлеб горький – злак пустой опять.
Так что сказать? 10
Как в прошлый год здесь вновь, на поле,
Огонь цветов и блеск травы;
И мы смеялись на приволье
В объятьях прошлой синевы,
Фелис, увы! 15
И всё ж не мы смеёмся снова,
Не мы, хоть день опять такой,
Ради любви, что вновь готова
Лобзаньем, смехом жить, мечтой,
И песней той. 20
Я спал, зато проснулся ныне,
Ты спишь, бодра весь прошлый год.
Любовь сильна в своём почине,
Но сердце мне не разобьёт
Твой алый рот. 25
Как розы, море безупречно,
Дрожит, лишь тронет блеск и бриз,
С любовью веселится вечно.
Считал я, ты милей, Фелис,
Цветочных риз. 30
Я был рабом, а ты – царицей;
Нет постоянства у людей;
Теперь зелёная водица
И пена синяя морей
Тебя милей. 35
Да, ныне ты не так прекрасна –
И взгляд мой прежний не вернёшь.
И не влечёт твой локон страстно,
И вздох мой ты напрасно ждёшь,
Когда вздохнёшь. 40
Спокойно спишь ты на диване,
Такой любовью ты горда;
Она не сладостна, как ране –
Ведь сладость ту любить всегда –
Одна беда. 45
Моя змея была так рада
Ласкаться, мягкий взгляд, в огне
Уста, дарящие усладу!
Кто знал, что страсть твоя ко мне
Сильна вдвойне? 50
Страдал я, чтобы знать всё это.
Своей судьбе не прекословь!
Что мне теперь любви приметы.
Ты слишком поздно ищешь вновь
Мою любовь. 55
Прах удивительных желаний
Зарыт меж нами; сила чар –
Теперь лишь дым среди мерцаний
Костров потухших, мёртвый жар,
От вздохов – пар. 60
Любила ты и не любила;
То слишком сильно, то чуть-чуть.
Как я, забудешь то, что было?
У мертвецов один лишь путь –
Их не вернуть. 65
Тебя люблю и не люблю я,
С чуток, иль весь тебе служил:
Пусть не достаточно милуя.
Птенец чуть вырос – воспарил,
Упал без сил. 70
У птиц влеченье дольше длится,
И нашей страсти посильней.
Ныряльщикам уж не влюбиться,
Погибшим в холоде морей
Среди камней. 75
Они среди пучин безмолвных,
Где на зелёном дне покой,
Где море мёртвых ест, кто в волнах
Погиб: корабль от бури злой,
Пловец, изгой. 80
Забыть смогу ли? да, конечно;
Так поступи и ты, как я –
Живой иль позже, в жизни вечной.
Что, страсть лишь истинна твоя?
Ну а моя? 85
Ведь я любил тебя за имя
До нашей встречи, в те года;
Дни наши были неплохими,
Но имя то любить всегда –
Одна беда. 90
И как цветы и краски моря,
Как кошки круглые глаза
С любовью, спрятанной во взоре,
Где изумруд и бирюза,
Тишь и гроза – 95
Так твоё имя мне по нраву,
Всё, что назвал – его девиз,
И так же прозвучит на славу.
То имя для меня – как приз,
Твоё, Фелис. 100
Я рек: «Она должна быть снежной,
Порочной, жаркой, как сандал,
Как сладкий плод – пикантной, нежной,
И с пылкостью змеиных жал».
Кто ж угадал!? 105
Ты для меня звучала песней,
Здесь, где не помнит нас трава,
Как рос не помнит день чудесный.
Та песня и уйдёт сперва,
Мила, резва. 110
Коль рос не помнит день чудесный,
Людей не помнит быстрый час,
Коль нас не помнит дом наш тесный;
Кто мог тогда познать экстаз,
Не в этот раз? 115
О губы, что слились с моими, –
Так май лобзал апрель;
Сквозь пламень век глаза любыми
Казались, серо-голубыми,
Зелёными, как ель. 120
Была б ты мной, а я – тобою,
Как мне влюблённым быть?
Как роза любит руты хвою,
День – сумерки с его росою?
Ночь может день любить. 125
Сильней меня ты их любила?
Быть может; но любовь – каприз;
Зачем, коль всё вокруг немило,
Всю жизнь любить негодный приз
Для нас, Фелис. 130
Год проживи, пусть он загнётся;
Лови мгновения вокруг;
Спят две души – одна проснётся,
Или во сне проснуться вдруг,
Потом… мой друг. 135
Один лишь поцелуй, как пламя,
Пусть рот мой запылает всласть;
Не с теми, с теми же губами;
Какой же вздох проявит власть –
Разбудит страсть? 140
Звук старой песни глуше, верьте,
Чем мёртвых резкий гвалт в пыли;
Но слишком громок он для смерти,
Тих, чтоб тянуться из дали
С волн до земли. 145
Мы тянем руки через море,
Шлём поцелуи, склонены –
К тебе я, ты ко мне; но в горе
Нам лишь биения слышны
Седой волны! 150
Любви и нам дал год уроки,
Ты любишь ныне, я – тогда.
Пролив хоть узкий, но глубокий;
Кто пересёк бы без труда
Через года? 155
Ты говоришь, та страсть – забава,
И то, что жило, ждёт распад.
Так ныне та любовь безглава;
Её вернёт ли влажный взгляд
И вздох услад? 160
Вид милый у одних у влюблённых,
Зато порок найдём в других;
Но нет вещей столь развращённых
Как сны, что посмотрел мой стих;
Что хуже них? 165
Ты влюблена, я нет, в итоге
Лишь нам известно, что и всем.
Они под нами; сверху боги
Следят, что будет с бытием,
Куда, зачем? 170
Так что весь мир в цепи фатальной,
Любовь и люди – смертный клан.
Дух страсти в зелени зеркальной
Твоих очей рождает план,
Смех и обман. 175
Очей, что ярки, как нимфея,
И глубже моря синевы,
Что помнят сладкий час, грустнея –
В тщете клялись мы средь травы;
В тщете, увы! 180
Фелис, коль страсть иль прегрешенье,
Стыд, страх смогли б тот час сдержать,
И мы смогли б. Страсть – в истонченье.
Смеётся крайний, как не знать.
Чего ж нам ждать? 185
Сильней всех боги, люди пали
Пред ними, время пало вниз,
Людей молитвы и печали
Как фимиам для них взнеслись
К богам, Фелис. 190
Они бессмертны и велики,
Не для того, чтоб утешать;
Над днями тщетными – владыки;
Хотя не могут ужасать,
Что к ним взывать. 195
Кто ж побудит богов всевышних,
Чей грустен и жесток приют;
И кто от розог их давнишних
Избавлен, не таких, как прут,
Чем сына бьют. 200
Все мы, хоть разных вер, всё время
Взывали к ним, лишь пал песок
В часах песочных – жизни семя;
Отвсюду наши руки в срок
Тянул к ним рок. 205
Они нас слышали? Кто лица
Узнал их, к их ногам смог пасть,
И понял? Стон там, смех родится?
И повторяла ль неба власть
Печаль и сласть? 210
Ответят ль звёзды? Или ночью
Дадут покой? Иль по судьбе
Богов увидишь ты воочью?
Надежда ль, свет придут к тебе
В твоей мольбе? 215
Что, коль дожди – то мы рыдаем?
Иль их погоним, веселя?
Кричи! что, спят они? не знаем;
Чего ты стоишь, их моля?
Ты – прах, земля. 220
Прах, ты велик, земля – прекрасна;
Уста, что смех и скорбь родят,
В мольбе почувствуют злосчастно
Презренье Божье и диктат,
Ярмо и хлад. 225
Глянь, скорби нет такой, как эта;
Твоих молитв бесплоден цвет,
Их сласть узнаешь ты с рассвета.
Глупцы, слепцы, чей виден след
Верху, где свет? 230
Должны быть боги нам друзьями,
И слушать с добротой мольбы,
Тогда они ответят сами.
Иль бить в ворота без борьбы,
Глупцы судьбы? 235
Вы глупы, слепы; несомненно,
Вы все умрёте – нет чудес!
Так что ж вы здесь нашли смиренно?
Иль что вверху нашли вы без
Слепых небес? 240
Фантомы слов, прах сновидений,
Воспоминанья, немощь треб.
Глупцы, неужто звук молений
Вам превратит и камень в хлеб,
Так будет слеп? 245
Зачем терпеть надежды, страхи
Пока не станет всё – одним:
И лет железные размахи,
И гнёт под солнцем золотым –
Нам, всем живым? 250
Могли б закончить жизнь, конечно,
Покинуть этот мир щедрот;
Под пыль с травой уйти навечно
В смертельный мрак, где мысль не жжёт,
Никто не ждёт. 255
Там нет в любви и злости проку,
Нет цели, нет забот и бед,
Трудов без сна, мешавших року,
Там нет мучений и сует,
И веры нет. 260
Имеет всё свои могилы,
Добро и зло погибнут в срок.
Когда-нибудь иначе было?
Хоть все клянутся, стать бы мог
Нам другом Бог. 265
Волну вы сдержите мольбою,
Иль горы сдвинете, на глаз?
Мак превратите в птиц весною?
Лучам и ливням каждый раз
Дадите час? 270
Вздохнём ли, милая, невинно
В ответ мы – для улыбки их?
Бог восстановит ли руины,
Иль ради мертвецов благих
Льёт кровь живых? 275
Два дара дал он нам из дали,
Хоть радость скрылась, грусть всё тут.
Два дара, чтоб не забывали
Мы грусть и радость, что пройдут,
Затем – умрут. 280
Мила ли смерть, пусть скажут судьи,
Но жизнь не будет таковой;
Как мы, посмотрят грустно люди
На то же небо, луг с травой,
И вал морской. 285
Пусть мы поймём в своём разводе:
Страсть, где – увяла, где – цветёт;
Сей год забыл о прошлом годе;
И ничего не принесёт
Грядущий год. 290
Живи, как я живу, на воле,
Люби, и мне влюбляться дай;
Но я с тобой не буду боле:
Ни в жизни, ни уйдя за край,
Навек прощай! 295
Эпиграф: Mais o; sont les neiges d’antan?– (фр.) «Но где снега минувших лет? (пер. П. Лыжина). – Это рефрен из стихотворения Франсуа Вийона "Ballade des Dames du Temps Jadis “(Баллада о дамах минувших времён), в которой изображены прекрасные дамы прошедших эпох.
244 Вам превратит и камень в хлеб… – «И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами» (Мф. 4:3).
267 Иль горы сдвинете… – « Иисус же сказал им: по неверию вашему; ибо истинно говорю вам: если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда туда», и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас» (Мф. 17:20).
Algernon Charles Swinburne
F;lise
Mais o; sont les neiges d’antan?
Gone deeper than all plummets sound,
Where in the dim green dayless day
The life of such dead things lies bound
As the sea feeds on, wreck and stray
And castaway.
Can I forget? yea, that can I,
And that can all men; so will you,
Alive, or later, when you die.
Ah, but the love you plead was true?
Was mine not too?
I loved you for that name of yours
Long ere we met, and long enough.
Now that one thing of all endures—
The sweetest name that ever love
Waxed weary of.
Like colours in the sea, like flowers,
Like a cat’s splendid circled eyes
That wax and wane with love for hours,
Green as green flame, blue-grey like skies,
And soft like sighs—
And all these only like your name,
And your name full of all of these.
I say it, and it sounds the same—
Save that I say it now at ease,
Your name, F;lise.
I said “she must be swift and white,
And subtly warm, and half perverse,
And sweet like sharp soft fruit to bite,
And like a snake’s love lithe and fierce.”
Men have guessed worse.
What was the song I made of you
Here where the grass forgets our feet
As afternoon forgets the dew?
Ah that such sweet things should be fleet,
Such fleet things sweet!
As afternoon forgets the dew,
As time in time forgets all men,
As our old place forgets us two,
Who might have turned to one thing then,
But not again.
O lips that mine have grown into
Like April’s kissing May,
O fervent eyelids letting through
Those eyes the greenest of things blue,
The bluest of things grey,
If you were I and I were you,
How could I love you, say?
How could the roseleaf love the rue,
The day love nightfall and her dew,
Though night may love the day?
You loved it may be more than I;
We know not; love is hard to seize,
And all things are not good to try;
And lifelong loves the worst of these
For us, F;lise.
Ah, take the season and have done,
Love well the hour and let it go:
Two souls may sleep and wake up one,
Or dream they wake and find it so,
And then—you know.
Kiss me once hard as though a flame
Lay on my lips and made them fire;
The same lips now, and not the same;
What breath shall fill and re-inspire
A dead desire?
The old song sounds hollower in mine ear
Than thin keen sounds of dead men’s speech—
A noise one hears and would not hear;
Too strong to die, too weak to reach
From wave to beach.
We stand on either side the sea,
Stretch hands, blow kisses, laugh and lean
I toward you, you toward me;
But what hears either save the keen
Grey sea between?
A year divides us, love from love,
Though you love now, though I loved then.
The gulf is strait, but deep enough;
Who shall recross, who among men
Shall cross again?
Love was a jest last year, you said,
And what lives surely, surely dies.
Even so; but now that love is dead,
Shall love rekindle from wet eyes,
From subtle sighs?
For many loves are good to see;
Mutable loves, and loves perverse;
But there is nothing, nor shall be,
So sweet, so wicked, but my verse
Can dream of worse.
For we that sing and you that love
Know that which man may, only we.
The rest live under us; above,
Live the great gods in heaven, and see
What things shall be.
So this thing is and must be so;
For man dies, and love also dies.
Though yet love’s ghost moves to and fro
The sea-green mirrors of your eyes,
And laughs, and lies.
Eyes coloured like a water-flower,
And deeper than the green sea’s glass;
Eyes that remember one sweet hour—
In vain we swore it should not pass;
In vain, alas!
Ah my F;lise, if love or sin,
If shame or fear could hold it fast,
Should we not hold it? Love wears thin,
And they laugh well who laugh the last.
Is it not past?
The gods, the gods are stronger; time
Falls down before them, all men’s knees
Bow, all men’s prayers and sorrows climb
Like incense towards them; yea, for these
Are gods, F;lise.
Immortal are they, clothed with powers,
Not to be comforted at all;
Lords over all the fruitless hours;
Too great to appease, too high to appal,
Too far to call.
For none shall move the most high gods,
Who are most sad, being cruel; none
Shall break or take away the rods
Wherewith they scourge us, not as one
That smites a son.
By many a name of many a creed
We have called upon them, since the sands
Fell through time’s hour-glass first, a seed
Of life; and out of many lands
Have we stretched hands.
When have they heard us? who hath known
Their faces, climbed unto their feet,
Felt them and found them? Laugh or groan,
Doth heaven remurmur and repeat
Sad sounds or sweet?
Do the stars answer? in the night
Have ye found comfort? or by day
Have ye seen gods? What hope, what light,
Falls from the farthest starriest way
On you that pray?
Are the skies wet because we weep,
Or fair because of any mirth?
Cry out; they are gods; perchance they sleep;
Cry; thou shalt know what prayers are worth,
Thou dust and earth.
O earth, thou art fair; O dust, thou art great;
O laughing lips and lips that mourn,
Pray, till ye feel the exceeding weight
Of God’s intolerable scorn,
Not to be borne.
Behold, there is no grief like this;
The barren blossom of thy prayer,
Thou shalt find out how sweet it is.
O fools and blind, what seek ye there,
High up in the air?
Ye must have gods, the friends of men,
Merciful gods, compassionate,
And these shall answer you again.
Will ye beat always at the gate,
Ye fools of fate?
Ye fools and blind; for this is sure,
That all ye shall not live, but die.
Lo, what thing have ye found endure?
Or what thing have ye found on high
Past the blind sky?
The ghosts of words and dusty dreams,
Old memories, faiths infirm and dead.
Ye fools; for which among you deems
His prayer can alter green to red
Or stones to bread?
Why should ye bear with hopes and fears
Till all these things be drawn in one,
The sound of iron-footed years,
And all the oppression that is done
Under the sun?
Ye might end surely, surely pass
Out of the multitude of things,
Under the dust, beneath the grass,
Deep in dim death, where no thought stings,
No record clings.
No memory more of love or hate,
No trouble, nothing that aspires,
No sleepless labour thwarting fate,
And thwarted; where no travail tires,
Where no faith fires.
All passes, nought that has been is,
Things good and evil have one end.
Can anything be otherwise
Though all men swear all things would mend
With God to friend?
Can ye beat off one wave with prayer,
Can ye move mountains? bid the flower
Take flight and turn to a bird in the air?
Can ye hold fast for shine or shower
One wingless hour?
Ah sweet, and we too, can we bring
One sigh back, bid one smile revive?
Can God restore one ruined thing,
Or he who slays our souls alive
Make dead things thrive?
Two gifts perforce he has given us yet,
Though sad things stay and glad things fly;
Two gifts he has given us, to forget
All glad and sad things that go by,
And then to die.
We know not whether death be good,
But life at least it will not be:
Men will stand saddening as we stood,
Watch the same fields and skies as we
And the same sea.
Let this be said between us here,
One love grows green when one turns grey;
This year knows nothing of last year;
To-morrow has no more to say
To yesterday.
Live and let live, as I will do,
Love and let love, and so will I.
But, sweet, for me no more with you:
Not while I live, not though I die.
Goodnight, goodbye.