СЕЛЬСКИЙ БАТЮШКА
Православный детектив.
Авторы : Елена Фонина и Ольга Мальцева-Арзиани
*
Глава I. Отец Илларион.
— Господи, помилуй, Господи помилуй, Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного — причитал отец Илларион, судорожно пытаясь попасть дрожащими руками в рукава старого застиранного подрясника.
— Варвара, Варвара, а кто тебе сказал-то??? Мысли путались, отец Илларион никак не мог сообразить, что ему делать дальше.
— Отче, прибегала Танюшка, принесла молоко, она и сказала. Его на остановке нашли. Горе-то какое, единственный сын у матери... Варвара быстро трижды перекрестилась и продолжила причитать:
— Горе, горе-то какое...
Отец Илларион наконец оделся и как-то неловко, нетвёрдыми шагами вышел в сени, собираясь рассказать Варваре, что ночью Григорий приходил к нему сюда, в приходской дом, как вдруг какое-то смутное, почти незаметное движение души не позволило ему это сделать и он, ранее всегда доверявший своей келейнице Варваре, вдруг промолчал. Мелькнула мысль, что он не хочет, чтобы в селе узнали о том, что Григорий был у него этой ночью. Отец Илларион густо покраснел, он не привык утаивать что-либо.
А Варвара тем временем переключила всё своё внимание на отца Иллариона и ласково сказала:
— Батюшка, оденьтесь потеплее, похоже, похолодало.
Как только она произнесла эти простые слова, отец Илларион будто наяву увидел нетрезвого, промокшего и явно продрогшего Григория, ввалившегося в эти самые сени в первом часу минувшей ночи.
— Батюшка, а я к тебе не просто так, а пришел, так сказать, как мы и договаривались.
Отец Илларион близоруко сощурился, несколько раз моргнул, медленно окинул взглядом незваного гостя и с большим трудом сосредоточившись, попытался вспомнить, о чем таком он мог договариваться с Григорием и зачем позвал его ночью.
Видя явное замешательство на бесхитростном лице батюшки, Григорий, смачно рыгнув, произнес:
— Ну ты, брат, даешь! Ты ж сам позвал меня! Не помнишь? Крестись, говорит, приходи, говорит. Я тут как тут, а он не ждет. Батюшка, я ведь креститься надумал. Ты давай, крести меня, а то так и помру нехристем.
И Григорий, вдруг расчувствовавшись и так не кстати пожалев себя, смахнул дрожащей рукой пьяную слезу.
— Ой, Григорий, ну как же я тебя такого пьяного крестить буду — пойди проспись, вымойся и приходи поутру — завтра ведь суббота? Утром как раз в нашем храме службы нет, вот я тебя и окрещу.
— Вымыться? Батюшка, ты что ж не видишь — я ж чистый, я ж прямиком из бани иду.
Григорий качнулся в сторону батюшки и отец Илларион невольно поморщился от тотчас окутавшего его плотным облаком тяжелого аромата перегара с примесью жареного лука и чего-то еще кислого, явно несвежего.
Присмотревшись внимательнее, отец Илларион заметил, что Григорий одет в длинный, до пят, женский темно-синий, почти черный бархатный халат явно с маменькиного плеча.
Мать Григория, Антонина, женщина была высокая и дородная, так что её банный халат оказался Григорию в самую пору. О том, что халат все-таки женский, тонко намекал лишь крупный грязно-розовый поникший цветочек, отдаленно напоминающий людям с богатым воображением пион, свисавший лохмотьями с широкой груди Григория.
— Родненький, миленький, ну окрести ты меня, непутёвого, да и пойду я домой отсыпаться...
Как-то по-детски заныл, заканючил Григорий, язык у него изрядно заплетался, и последние слова он произнес совсем неразборчиво.
— Ну не терзай ты мою душу, Григорий, это ведь не шутка, а таинство, а ты пьян, не могу я тебя в таком виде крестить, проспись хорошенько, а утром — непременно приходи, буду тебя ждать.
Григорий явно не собирался уходить, но отец Илларион быстрым движением решительно протянул ему свою новую, на прошлой неделе купленную заботливой Варварой зимнюю куртку, вдруг на какую-то долю секунды представив, какой она поднимет переполох, обнаружив пропажу, и, не на йоту не пожалев о принятом решении, сказал:
— Григорий, как бы ты не застудился после бани, вот возьми куртку, оденься потеплее, похоже, похолодало.
* * *
Глава II.
Следователь Торопыжко
Мало того, что фамилия ему досталась аховая, и имечко редкостное Тихон, так еще и женился он неудачно на деревенской красавице Ангелине, эдаком Ангелочке с белыми кудрями и синими глазами, вечно всем помогающей и стремящейся изменить весь мир.
Она не только стихи писала, но еще и отправляла их в литературную газету "Верхневожье поэтическое", и, как ни странно, стихи эти, на его взгляд, совсем никудышние, там печатали, и ему было стыдно, что жена следователя пишет про цветочки-лепесточки, про грешную душу, про Бога и про своих любимых Ангелов, в общем, не пойми что пишет. Не Пушкин и не Лермонтов, а ведь публикуют! Но хуже всего было то, что на работе почти все с упоением читали ее стихи и не просто читали, а еще и постоянно к месту и совсем не к месту цитировали.
Кроме того, он был абсолютно уверен, что является предметом постоянных непрекращающихся насмешек коллег. Любой взгляд, вопрос, желание сблизиться он непременно воспринимал если не вслух, то про себя — в штыки, подозревая неискренность и пытаясь мысленно найти доказательства с его точки зрения предвзятого к себе отношения сотрудников. Все это совсем не способствовало его популярности, и попытки подружиться с ним постепенно сошли на нет.
Геля на цыпочках вошла в комнату, принеся с собой нежный запах детской присыпки, а также и запах свежесваренной молочной каши, и ласково, почти шепотом, позвала его:
— Тиша, Тишенька, вставай, Солнышко, сегодня суббота. Так хочется куда-нибудь сходить! Тиша, ты меня слышишь? Ну давай отвезем Доничку к твоей маме. А сами в музей что-ли сходим?
Тихон с большим трудом оторвался на секунду от своих мыслей и, сделав вид, что только что проснулся, быстро произнес:
— Доброе утро, Заинька, в музей, так в музей, но не забудь мне рубашки постирать и погладить к понедельнику.
Тихон, сладко потянувшись, опустил свои волосатые жилистые ноги на холодный пол спальни, вздрогнул и поежился, натянул теплую байковую рубашку в зеленую клетку, подарок любимой мамы, одел домашние мягкие брюки, сунул замерзшие ноги в войлочные тапочки и пошел умываться.
Осень, зябко! Он кое-как привел себя в порядок, расчесал упрямые жесткие кудри и вернулся к своим нелегким думам о жене. Как же он устал! Она имела смелость постоянно учить его жизни, выпытывала подробности уголовных дел, охала и ахала, и на все было у нее свое мнение. Конечно, порой она давала ему дельные советы, кротко глядя на него своими синими очищами, и ему приходилось признать за ней право совать свой нос в его важные дела. Это действительно странно, но он уже совсем плохо помнил, как жил до женитьбы, когда никто не мешал ему вершить справедливое правосудие, и не только правосудие, просто никто не мешал, совсем никто. Он вошел в крохотную пятиметровую кухоньку, в которой при его появлении сразу стало тесно и неуютно, и, окинув быстрым взглядом гору немытой посуды, опять буднично спросил себя: и чего это он так рано женился?
Он всегда был дежурным отличником и в школе, и на юрфаке, все ему удавалось, все всегда его хвалили, а тут эта ангельская тихоня Гелечка пытается его, мудрого и правильного Тихона, учить вести следствие. Женился бы на доярке или на почтальоне, был бы командиром в доме, а тут даже имя первенцу жена сама по святкам выбрала — Спиридон. И получился Спиридон Тихонович Торопыжко, ни в сказке сказать, ни пером описать. Жуть! Собственного сына не знаешь, как дома звать — величать! Геля звала его Доней, Доничкой, Дошечкой, а он до сих пор не привык к греческому имени древнего святого и никак к сыну не обращался.
Налив в единственную чистую чашку с отбитой ручкой явно плохой растворимый кофе, он бросил сквозь зубы пробегавшей мимо Геле, которая, очевидно находясь в состоянии сродни помешательству, пыталась собрать ребенка к бабушке:
— Мне никто не звонил?
Он спросил просто так. Никто и не должен был ему звонить, выходной ведь. Впрочем, выходной, не выходной - нет никакой разницы.
Никто никогда ему не звонит. У него вообще уже нет друзей. Совсем! Кстати, а почему? Ладно на работе он ни с кем близко не сошелся, но ведь раньше, до женитьбы, у него были хоть какие-то друзья. Мысли опять вернулись к излюбленной теме. К неудачной женитьбе на Гелечке.
Так чем же Ангелина перед ним провинилась? Ведь она такая сугубо положительная: в храм ходит, с батюшкой советуется, а тот даже велит мужа чтить, но чтит его супруга лишь на людях, а дома приходится ему подчиняться, его мнение почти никогда не учитывается.
Вот уж не ведал и не чаял, что таким слабовольным он на поверку окажется. Тихон почувствовал, как внутренне стал опять нервничать, заводиться и, чтобы не вспылить, усилием воли заставил себя сосредоточиться на предстоящем походе в музей, тем более что он действительно вымотался и ему просто необходимо было отвлечься хоть на какое-то время. Вся неделя прошла в беготне, в бестолковой суете: как же много дел навалилось на него! Хоть бы выходные прошли спокойно! Музеи он любил, и с Гелей посещение музея всегда превращалось в яркое, запоминающееся событие: она действительно хорошо разбиралась в искусстве и несомненно отлично умела преподнести свои обширные знания в доступной для него легкой и веселой форме.
Увы, утро субботы отрады не принесло. Ему все-таки позвонили! Правда, не на домашний, а на сотовый, и уже после первых секунд разговора чуткая Геля по выражению его лица поняла, что выходной, если и не отменяется, то по крайней мере, откладывается. Снова вызов, снова новое дело, обнаружен труп мужчины на автобусной остановке в одной из близлежащих деревень...
Хотелось провести день с женой, а приходится бросить все и ехать на вызов. Вот тебе и музей!!!
Впрочем, в музее в этот день он все-таки побывал, правда без Гели и совсем не по своей воле.
* * *
Глава III
Келейница Варвара
Варенька, потеряв сначала в три года любимого до дрожи отца, а затем к пяти годам и мать, так и не смирившуюся с ранним вдовством, была передана на воспитание своей нежной и доброй двоюродной бабушке Серафиме Феофановне Гнутиковой, женщине отнюдь не глупой, но совсем не образованной, единственной мечтой которой было вырастить, выучить, выдать удачно замуж долгожданную внучку и отправить ее жить и работать непременно в столицу нашей родины Москву. Могла ли представить покойная баба Сима, что Варя, ее родненькая Варенька, спустя почти четыре десятка лет, большей частью прожитых в Москве, овдовев и едва дождавшись собственных внуков от любимой дочери Надюшки, не останется с детьми в столице, а захочет жить в купленном по случаю деревенском доме на берегу речки, рядом с Храмом Рождества Пресвятой Богородицы в селе Терново. Надо сказать, что место было выбрано отнюдь не случайно, Варвару неопреодолимо влекло, тянуло на родину. Именно в этом селе родилась и почти всю свою жизнь прожила баба Сима. Здесь на сельском кладбище рядом с храмом она и была похоронена по прошествии восьмидесяти семи лет. К сожалению, дом бабушки уже им не принадлежал. После смерти бабули Варвара, не отдавая себе отчета и не ведая, что творит, как-то очень быстро продала добротный рубленый дом, заранее оформленный на нее. Красивый северно-русский пятистенок, построенный дедом собственноручно "для себя" , ушел за копейки, но хорошей семье с тремя детьми. Впоследствии она неоднократно жалела о второпях принятом решении, но ничего не поделаешь - что сделано, то сделано, прошлого не воротишь. Сердце щемило много лет, и она наконец-то решилась перебраться в село, собралась в одночасье, перекрестилась на дорожку, взяла благословение у духовника и приехала нежданно-негаданно в родную деревню, ноги сами привели к бабушкиному дому, просила, умоляла продать ей дом назад, да не судьба, как видно. Зато они подсказали, что соседний дом продается, так как хозяин, дед Борис Михайлович Егоров, недавно умер. Она не пошла, а скорее побежала туда, глянула и, не раздумывая, согласилась, мгновенно вспомнив, какие у соседа прекрасные дом и сад. По просьбе Варвары дом купила дочка за материнский капитал, пообещав приезжать к матери летом с детишками. Практичная Варвара сразу же застраховала хоромы. Они все очень радовались, строили планы, мечтали о многом. Но мы предполагаем, а Бог располагает! Видно Господу было угодно, чтобы совсем другая жизнь началась у Варвары, жизнь, полная служения Богу. Она поехала в Москву навестить внуков, а дом в ее отсутствие сгорел. Вернувшись к разбитому корыту, она не долго плакала, а стала думать, как отстроить новый дом еще лучше прежнего. Дети настойчиво звали домой, но она не торопилась. Как-то так само собой получилось, что после пожара ее приютил одинокий сельский батюшка. Одинокий, потому как был целибатом, то есть принял обет безбрачия. Характер у него был спокойный, требований завышенных к ведению хозяйства он не предъявлял, и так ей, не старой еще вдове, радостно было и готовить, и дом приходской обихаживать, что не захотела она ехать к своим в Москву. В Бога она всегда верила, несколько лет назад воцерковилась, а тут уж батюшка помог ей стать не только исправной прихожанкой, но и главной помощницей в храме. Нет, не могла она теперь вернуться в Москву, ну на кого оставит батюшку?
Да и количество подброшенных батюшке кошек стало катастрофически громадным, при этом каждая Мурка требовала не только рыбу и сухой корм, но и ласку, и заботу.
Отказать кошкам в приюте батюшка не мог, а бессовестные обитатели села и близлежащих деревушек без устали подбрасывали и котят в коробках из-под ботинок, и старых, больных представителей мяукающего племени, все они требовали неустанного внимания и постоянного ухода. Осень, дачники уезжают в свои города, а несчастных зверушек безжалостно бросают или подкидывают в дом батюшки.
Вот и сейчас увидела она на крыльце дома испуганного маленького страдальца с подбитым глазиком, поспешила подхватить его на руки, отнесла на кухню, помазала мазью больной глаз, налила молочка и смотрела, как жадно маленький розовый язычок опустошает блюдечко.
— Пей, малыш, скоро Танюшка прибежит, принесет целую трехлитровую банку свежего молока, будешь здесь сыт, не бойся!
Не успела произнести, как прибежала зареванная Танюшка с банкой молока, поставила ее на лавку в сенях и проголосила:
— А Гришку-то, соседа моего, убитого на остановке нашли в маменькином банном халате.
Варвара охнула и закричала:
— Как убитого?!!! Горе-то какое, ведь он один у матери!
В голове у Варвары зашумело, как всегда при сильном волнении, стало рывками подниматься давление, в мимолетном проблеске сознания мелькнуло: в халате, почему в халате, далеко ведь до их бани. Она зачем-то представила, как Григорий шел, хорошенько попарившись, на остановку, вяло подумала, что самый удобный путь лежит как раз мимо приходского дома. И тут вдруг до нее дошло, что именно Григория видела она ночью из окна своей комнаты, это он, а не батюшка, неторопливо шел по территории храма.
* * *
Глава 1V.
Отец Илларион
Храм Рождества Пресвятой Богородицы, в котором вот уже пятый год служил протоиерей Илларион Широков, своим величием производил неизгладимое впечатление практически на любого оказавшегося поблизости человека. Место было выбрано поистине живописное: сама церковь стояла на холме, в подножии которого текла довольно-таки быстрая, но не очень глубокая речка Темень. Отец Илларион, чтобы иметь возможность окунаться, собственноручно сделал запруду, углубил и расчистил дно речушки, выкопав довольно-таки глубокую яму и умело выложив камнями стены получившегося естественного бассейна. Совсем недалеко от приходского дома бобры построили плотину и дети, все лето напролет с удовольствием купающиеся в речке, часто пытались поймать этих милых грызунов в объективы своих фотоаппаратов. Отец Илларион, погруженный в свои воспоминания о последнем разговоре с Григорием, медленно вышел из приходского дома, даже не попрощавшись толком с Варварой, окинул невидящим взором ярко-синие купола, белоснежные колонны, всю чисто убраную, очень ухоженную прихрамовую территорию и подсознательно отметив, что
на первый взгляд все в порядке, неожиданно для самого себя вдруг резко прибавил шаг и почти побежал вниз по улице к единственной в селе остановке. Одна мысль, превратившись из маленькой точечки на окраине подсознания в огромный пульсирующий шар, стучала набатом в его голове и не давала ему покоя: моя куртка, ведь на нем же моя новая куртка. Отец Илларион и сам не совсем понимал причину, но почему-то ему стало очень неуютно от того, что Григория убили, скорее всего, в его куртке.
— Отец Илларион, - тщедушный, очень невысокий мужчина лет сорока - сорока пяти, в виду своей комплекции издалека похожий скорее на подростка лет тринадцати - четырнадцати, чем на взрослого мужчину, разменявшего пятый десяток, внезапно преградил ему путь.
— Батюшка, благословите, как хорошо, что я вас встретил, дай, думаю в храм зайду, вдруг Вы свободны, а на ловца и зверь бежит.
Отец Илларион тщетно постарался вспомнить, как зовут собеседника, но он совсем плохо знал этого мужчину, и припомнил лишь, как однажды Варвара со смехом рассказывала, что в селе все его зовут Амбалом. Когда же он поинтересовался, почему, то она очень восторженно описала случай, произошедший лет за десять-двенадцать до этого. Работал этот мужичок сторожем в сельской школе, и пришел он однажды сильно опоздав, в рваной рубашке и весь какой-то помятый в школу, прямо в учительскую. Директор школы - очень строгая учительница русского языка и литературы Коняшина Любовь Николаевна спрашивает в чем дело, живо интересуясь, что же именно с ним произошло и почему его не было в начале рабочего дня.
А он и рассказывает:
— Да вот вышел я с утра из дома на работу, подхожу уже почти к школьному двору, а тут на меня накинулись три амбала. Один с меня ростом, а два других чуть поменьше...
Говорят, что никто из присутствующих в тот момент в учительской не смог дослушать историю до конца и выяснить, чем именно закончилась потасовка, мало того, половина учителей просто плакала от смеха, и практически ни один из них не смог вовремя начать урок. С тех пор и прилепилась к нему эта кличка, никто никогда не обращался к нему по имени, называя и в лицо, и за глаза его только Амбалом.
Отец Илларион, казавшийся на фоне Амбала просто великаном, сделал решительный шаг в сторону, немного изменив первоначальную траекторию, но все-равно двигаясь в сторону остановки, таким образом, начав незамысловатый обходной маневр, но не тут-то было. С неожиданной силой Амбал вцепился в поднятую для благословения руку.
— Отец Илларион, я понимаю, что, вероятно, я не совсем вовремя, или даже совсем не вовремя, но мне очень надо с вами поговорить. Ну очень надо.
— Простите, - батюшка нехотя замедлил движение и, чуть поколебавшись, остановился. Напомните мне, пожалуйста, как вас зовут.
Амбал немного смутился, он и сам уже подзабыл данное ему при крещении имя, но через долю секунды как-то неуверенно произнес, потянувшись к батюшке для светского рукопожатия:
— Лёха, - и, смутившись еще больше, неловко отдёрнул повисшую в воздухе худую детскую руку, поправив себя - Алексей, то есть.
— Бог благословит раба Божия Алексия. - пробасил отец Илларион и медленно перекрестил Амбала ставшим уже привычным за годы жестом.
— Батюшка, я бы хотел покаяться, исповедаться, только я впервые... решился, не отступлюсь. - он чуть помедлил, внимательно посмотрев на священника. - Вот только не знаю, что мне для этого нужно сделать?
Надо сказать, что отец Илларион, понимая насколько трудно бывает человеку решиться исповедаться именно в первый раз, как подчас тяжело переступить через себя и прийти в храм, раскаявшись в своих грехах, особенно на пятом десятке, просто не мог попросить Амбала подойти чуть позже, когда у него будет свободное время. Он, на какое-то время забыв об остановке, убийстве Григория, куртке и прочих своих неотложных делах, подробно объяснил Амбалу, что такое таинство покаяния и посоветовал литературу в помощь кающимся, которую можно было приобрести в церковной лавке. А в заключение отец Илларион дважды повторил, что ближайшая исповедь состоится в тот же день после вечерней службы, и что он непременно будет ждать Алексия. Увидев же тень сомнения на лице Амбала, убедительно произнес:
— Сегодня служба начнётся в пять, обязательно, слышите, обязательно приходите!
Отец Илларион, немного скомкано попрощавшись с новым своим прихожанином и с большим трудом вернувшись к своим мыслям об убийстве Григория, медленно, будто неохотно продолжил свой путь к злосчастной остановке, ставшей предметом обсуждения большинства жителей села.
К моменту появления батюшки рядом с остановкой толпа деревенских зевак уже практически рассеялась, остались лишь самые стойкие и любопытные, поэтому отец Илларион беспрепятственно добрался вплоть до ограждения. По роду своей деятельности батюшке часто, гораздо чаще других приходилось видеть покойников всех возрастов, преимущественно ему знакомых, о которых он молился при жизни и продолжал молиться после их кончины. По отношению к ним он обыкновенно не испытывал щемящего чувства горя, памятуя о том, что у Бога все живы, и им овладевала подчас лишь тихая грусть об ушедших, в данном же случае острое ощущение собственной вины теребило его душу. С усилием отвлекшись от своих переживаний, батюшка внимательно осмотрел убитого и первое, что бросилось в глаза отцу Иллариону, когда он увидел Григория, свернувшегося в очень странной и совсем не естественной позе на остановке, это отсутствие куртки. Совершенно оторопев, он уставился на покойника, чуть приоткрыв рот и сильно сжав в правой руке кудрявую рыжую бороду. Отец Илларион никак не мог понять, где же его новая куртка? Итак, где же куртка?
* * *
Глава V.
Следователь Торопыжко
Опергруппа еще работала на месте преступления, остановку оцепили, автобус остановился метрах в двадцати от производимых следственных действий, когда Торопыжко обратил внимание на одного из пассажиров, явно следившего за происходящим из окна автобуса. Человек этот показался ему знакомым, но тут автобус тронулся, и Торопыжко так и не успел вспомнить, где и при каких обстоятельствах встречался он с этим мужчиной.
Из автобуса во время короткой остановки вышли двое: мальчишка лет двенадцати, бросившийся тут же с неподдельным интересом рассматривать происходящее, и старушка "божий одуванчик", которая еле-еле сползла на землю. Торопыжко в два шага оказался рядом с ней, представился по всей форме и узнал, что бабуля местная. Тогда он поинтересовался, не обратила ли она внимание на того мужчину, который сидел на первом сидении у окна. Ответ обескуражил:
— Не, не видела. Где ж тут углядеть, милок, каждый день столько народу мрет, - бабуля выразительно посмотрела в сторону распростертого на скамье Григория, -
а в автобусах все равно толпа...
"Милок", едва пережив бабкины откровения, попробовал было напрячь память и понять, кто же привлек его внимание, и почему он инстинктивно так насторожился, как его окрикнули товарищи, нужно было искать и опрашивать свидетелей, а таковых вроде и не предвиделось. Обнаружила Григория бабка Анастасия Степановна Ключникова, которая с утра отправилась на остановку, хотела в город съездить, а тут такое дело, так никуда и не уехала. Вначале она подумала, что Гришка пьяный валяется, хотя ранее ни в чем подобном замечен он не был.
— Ну выпивал, конечно, не без этого, но чтобы валяться, нет, не было такого, не буду грех на душу брать и клеветать на покойника,- причитала бабка, как-то излишне театрально всхлипывая и неприятно заламывая руки.
— Скажите, а где покойный работал? Торопыжко немного вяло опрашивал Ключникову и про работу спросил для галочки, лишь бы выгадать время на то, чтобы еще раз попробовать вспомнить, откуда ему известен мужчина в уехавшем более часа назад автобусе.
— Да он, в общем-то и не работал, пасечник он, хотя, по правде говоря, мед у него так себе, я никогда у него не беру, он их, пчел то есть, явно сахаром кормит, а это не правильно. Мед, знаете ли... - Анастасия Степановна быстро углубилась в обсуждение пчеловодства, намереваясь прямо тут на остановке решить несколько глобальных общемировых проблем этой отрасли сельского хозяйства. Торопыжко слушал ее вполуха, не забывая задавать наводящие вопросы, чтобы поток речи не иссякал, и пытаясь скорректировать направление этого потока, неизменно возвращаясь к обсуждению биографии убитого Григория.
— Так что же, он никогда не работал официально?
Свидетельница задумалась на несколько секунд и сказала:
— Ну почему же. На химзаводе вроде работал. Я точно не могу сказать кем, знаю лишь, что уволили его года три-четыре назад, так как он ухитрился на спор обмануть охрану на проходной завода, а начальство так и не простило. - Чрезмерно словоохотливая баба Настя не могла остановиться, изложив только суть, она на долю секунды застыла, взвешивая все за и против своей откровенности, и не утерпев, продолжила: - Знаете, как дело было? Он ведь смекалистый очень был. Однажды сказал своим друганам, что легко вынесет ведро спирта прямо через проходную. Они ему не поверили, через такую охрану стопарик-то не пронести, шмонают зверски, а он ведро собрался вынести... В общем, поспорили на зарплату. Налил, значит, он полное ведро спирта, взял в одну руку, а в другую схватил старую швабру, годы валявшуюся в мужском сортире, натянул на нее свою почти белую майку и смело прошел через охрану, не останавливаясь, и сказал : "Вот послали окна снаружи помыть, совсем озверели". Шила в мешке не утаишь, весь завод хохотал три смены подряд, кто-то из особо ретивых донес наверх. За сие деяние его и уволили, ну, он не долго горевал, помыкался чуток в городе, да и вернулся к матери в деревню, а тут уж и пчел развел. Правда попробовал сначала скотину держать, но свиньи, козы, они ведь, сами понимаете, ухода требуют, вот взять хотя бы коз - их же доить нужно... Торопыжко, по всей видимости, не сдержался и, тихонько застонав, клацнул зубами. Он совсем не горел желанием в дополнение к лекции о пчелах и трудностях, связанных с производством меда, прослушать еще и подробнейший доклад о разведении кого бы то ни было, поэтому Тихон совсем не вежливо прервал словоохотливую бабулю на полуслове и, объяснив, что в ближайшее время ей придется подъехать к нему на работу, быстренько раскланялся и уже было сделал несколько нетвердых шагов в сторону от остановки, как вдруг передумал и, на ходу развернувшись, подошел вплотную к скамейке. Он чувствовал, что ему необходимо еще раз взглянуть на некий предмет, замеченный им ранее при беглом осмотре покойного.
— А что это у него на шее висит, кто-нибудь знает? - Торопыжко ни к кому конкретно не обращался, но тут же несколько пар глаз уставились сначала на него, а потом и на шею убитого.
— Монета вроде или медаль какая-то. - Кто-то быстро ответил ему, но он уже не слушал, как зверь почуяв добычу, и, чтобы не спугнуть мысль, медленно и совершенно буднично произнес:
— Тут, вроде музей есть? - Это был совсем не вопрос, скорее утверждение. Ему ли об этом не знать, ведь именно в этот музей он собирался за несколько часов до происшествия вместе со своей благоверной. — Нужно туда заскочить, кто знает, вдруг монетка-то краденая.
* * *
Глава VI.
Келейница Варвара
И вот как, скажите на милость, можно было перепутать батюшку с пьяным Григорием? - Варвара очень ловко и аккуратно снимала бледно- бордовую пенку с медленно кипящего борща, не переставая удивляться своей оплошности. От природы умная, хваткая, цепкая, очень внимательная даже в мелочах, она вообще редко что-либо путала и, хорошо зная эту свою особенность, никак не могла примириться сама с собой и продолжала вяло обдумывать произошедшее. Вот ведь никогда не ошибаюсь, подумала и сразу охнула, умная-то умная, а дом бабы Симы за бесценок продала. Но тут можно сказать, что вне всякого сомнения Варвара была, конечно же, не в себе, когда решила продать бабушкин дом после ее смерти. И как ей пришла в голову мысль поменять на фантики память всех поколений, память своего детства и своей юности, она не могла объяснить ни себе, ни людям. Ладно бы какая острая нужда заставила распрощаться с любимым домом, а то просто наваждение какое-то было, помутнение рассудка. - Варвара уже доварила суп и, выключив газовую плиту, поставила кипятиться чайник, продолжая перетряхивать уже набившее оскомину событие и его непосредственных участников. Впрочем, возможно, что причина все-таки была: она так устала от диких скандалов с соседом, бывшим военным в отставке Борисом Михайловичем Егоровым, что продажа дома ей показалась верным решением, лишь бы больше не иметь причин для общения со старым солдафоном. Силой он обладал непомерной, а вот умом Господь его явно обделил. Варвара не смогла сдержаться и улыбнулась. Рассказывали, что у него в части много лет висел и регулярно им самолично обновлялся лозунг: "Смерть врагам империализма!", он самозабвенно выводил идеально ровные буквы с красивыми завитушками, даже не догадываясь, что он тоже самый что ни на есть лютый враг империализма, впрочем, как и все граждане Советского Союза. А уж характер имел тот еще!!! Вспомнилось Варваре, как заказала она перед продажей межевание своего участка и какой скандал из этого вышел. Ни за что не захотел он признавать межу между своим и Варвариным участком. А она решила поставить забор, чтобы огородить свою территорию. Так Борис Михайлович пошел с вилами на рабочих, ужас какой-то! Они ямы копают для столбов, а он им угрожает, рабочие стали отказываться делать забор в таких жутких условиях, поэтому Варвара не стала отстаивать законную границу и даже плюнула на то, что любимый бабушкин погреб отойдет склочному соседу. Решила, что раз уж все равно продает дом с участком, какая ей теперь разница, кому достанется погреб с бабушкиными соленьями-вареньями, уступила орущему диким голосом деду, который с пеной у рта доказывал, что баба Сима якобы на его участке незаконно вырыла свой погреб, пока он верой и правдой служил Отечеству. А вот теперь он, выйдя на заслуженную пенсию, не уступит и пяди своей земли. Так и рассталась тогда Варвара не только с родным домом, но и с погребом, забор между участками ставили уже новые хозяева ее дома. Но мы предполагаем, а Бог располагает, через много лет неожиданно купив дом умершего соседа, она вновь стала обладательницей своего же погреба. Варвара покачала головой и подумала, что пути Господни неисповедимы.
* * *
Глава VII.
Отец Илларион
Отец Илларион никак не мог найти хоть какое-то логичное объяснение тому, что на покойном Григории нет его куртки. Зачем он ее снял? От приходского дома до остановки пять, от силы семь минут пешком. Что могло случиться такого, чтобы Григорий не просто снял куртку, а, например, потерял ее или отдал кому-то. Мысли отца Иллариона сначала хаотично скакали от одного нелепого предположения к другому еще более нелепому, пока не побежали галопом совсем в другом направлении. Может, его ограбить хотели. Да, но что именно хотели украсть? У него же ничего с собой не было. Ну или почти ничего. Батюшка попытался вспомнить подробно как был одет Григорий при последней их встрече. И не было ли чего у него в руках. Вроде бы на первый взгляд отсутствовала только куртка. Ну не могли же его убить из-за куртки...
Так и не решив, имеет ли какое-нибудь отношение к произошедшему его несчастная обновка, отец Илларион, зябко поежившись, задумался совсем об ином, нужно ли об этом рассказывать следователю или можно как-то этого избежать. Откровенно говоря, рассказывать не очень хотелось, но совесть, совесть - неизменный его советчик, решительно протестовала против замалчивания, тем более, что он и сам не был уверен, почему не спешит говорить с властями о последнем визите Григория. Немного поколебавшись, решил, что непременно расскажет все без утайки, если его об этом спросит следователь напрямую, потом ему пришло в голову, что следователь не может спросить его о куртке, хотя бы потому, что он не знает, что на Григории была его, отца Иллариона, куртка. Окончательно запутавшись, и не понимая как поступить, батюшка вдруг стал вспоминать, что именно ему сказал Григорий перед расставанием. Казалось, что очень важно воссоздать в памяти каждое слово пасечника, каждый его жест. Однако у него никак не получалось взять себя в руки и сосредоточиться. Последняя фраза Григория ускользала, рассыпалась в его воспоминаниях на какие-то кусочки звуков, и эти неясные фрагменты причудливо перемешивались, образовывая все новые сочетания, словно стекляшки старого детского калейдоскопа. Заметив, что Григория вот-вот заберут в морг, отец Илларион понуро побрел к храму, так ничего и не решив. Вплоть до обеда он не находил себе места, вновь и вновь пережевывая и переваривая события минувшей ночи. Батюшка уже добрую сотню раз прокрутил в голове разговор с Григорием, без устали спрашивая себя, как же так получилось, что человек ушел в мир иной некрещеным и мог ли он, отец Илларион, поступить иначе, одним словом - его нещадно мучила совесть. Масла в огонь изрядно подлила ничего не подозревающая Варвара - добрая душа:
— Батюшка, - она пододвинула поближе к отцу Иллариону полную тарелку огненного постного борща и протянула его любимую старинную серебряную ложку с причудливыми вензелями, в которых ясно угадывалось сочетание заглавных букв Бббббб, - вот ведь как сложилось-то, - Варвара покачала головой в тоненькой белой хлопчатобумажной косынке с ярко-синей надписью "Спаси и Сохрани" - сколько вы ни уговаривали Гришку-то креститься, он так и не пришел. Отец Илларион аж крякнул! Всё, сил его больше нет, он просто обязан кому-то рассказать о том, что было ночью. Он уже практически открыл рот, но тут Варвара, совершенно не заметив его порыва, как-то с удивлением, вскользь заметила:
— А ночью-то, ночью я ведь обозналась, надо же, подумала, что это вы мимо дома идете, а это видать Гришка был.
И в эту самую секунду, словно шоры упали с глаз батюшки, и он сдавленно ойкнул, наконец-то уразумев, что именно не давало ему покоя во всей этой истории с самого начала. Григорий телосложением был очень похож на него, такой же крупный, высокий, такая же копна русых волос, и он так же перехватывал их резинкой. В темно-синем, почти черном халате, который издалека можно было принять за подрясник, да еще и в куртке, со спины Григорий вполне мог сойти за отца Иллариона.
Вот даже Варвара обозналась, а уж она-то знала его очень хорошо. Так и замерев с поднесенной ко рту ложкой вкуснейшего Варвариного борща, отец Илларион напряженно думал. Что же делать? Говорить о визите Григория по-прежнему никому не хочется. Нет, следователю, надо бы, но опять же можно обождать. Или все же сказать? И что именно сказать? Ну, понятно, про то, как Григорий приходил ночью, можно рассказать, а вот стоит ли рассказывать про свои подозрения? И что это даст? Все-таки не совсем понятно, зачем его убивать, да еще и на остановке. Сотни мыслей пчелами роились в его голове, то одна ужалит, то другая, он без устали перебирал различные варианты, вот ему грезилось, что это именно его хотели убить, а минутой спустя он думал, что скорее всего убили того, кого и планировали. Словоохотливая Варвара тем не менее продолжала монотонно говорить о чем-то своем, несомненно очень важном. Отец Илларион нехотя прислушался: ... вот я и думаю, что бы сказал покойный дед Борис, если б узнал, что погреб снова мне принадлежит?... Не вполне представляя себе о чем речь, отец Илларион так и не ответив Варваре на ее философский вопрос, кратко помолившись, пошел в храм, пора было начинать вечернюю службу. Он никак не мог отвлечься и перестать думать о том, что это именно его хотели убить. Но, как ни странно, ему не было страшно, он уповал на Волю Божью. Когда же он вошел в притвор, посторонние мысли сами покинули его, осталось только ощущение радости от предстоящей службы.
* * *
Глава VIII.
Следователь Торопыжко.
*
Знаменитый не только на всю Россию, но и на весь мир поэт XIX в. Александр Сергеев когда-то очень часто останавливался в селе Терново в роскошной усадьбе своих богатых друзей, помещиков Шторхов, парящей на возвышенности над селом и великолепным храмом, окруженной старинным парком с прудом. Здесь он жил, творил, влюблялся, писал стихи в альбомы светских барышень, был душой общества, гулял в удивительно красивом парке, сидел задумчиво на берегу загадочного пруда, отражавшего в своем зеркале и барскую желтую усадьбу с белыми колоннами, и странно наклонившееся к водной глади дерево, а то спускался в деревню, шел к речке, посещал чудный храм, общался с крестьянами, шутил и грустил, уезжал то в одну, то в другую столицу, но неизменно возвращался, ездил он и в окрестные села, не давая покоя ни дворянам, ни крестьянам своей неиссякаемой энергией. Стихи его были настолько изумительны, что до сих пор ими восторгается весь мир. Неудивительно, что благодарные потомки в усадьбе Шторхов открыли музей имени поэта, и съезжаются сюда любители поэзии со всего света. Вот только Торопыжко к своему вещему стыду совсем не любил поэзию. Совершенно! Вообще! Ни в каком виде! Нет, он конечно читал какие-то произведения Александра Сергеева просто потому, что они входили в школьную программу, но он совсем не понимал восторгов огромного количества почитателей его таланта, к коим несомненно принадлежала и его неподражаемая Гелечка. Да и в музее помещиков Шторхов он был только раз на экскурсии классе в пятом или шестом. И все, что ему запомнилось - это красивый памятник Александру Сергееву, расположенный прямо перед входом в музей, да вкуснейшие домашние эклеры с нежным воздушным кремом, которыми их всех непонятно почему угостили в фойе музея. Сейчас же, приближаясь быстрым каким-то армейским шагом ко входу в Терновский музей, он думал только о том, что если бы Геля узнала, где он находится, то она, вне всякого сомнения, закатила бы форменную истерику.
Войдя же в здание музея, Торопыжко резко затормозил, не спеша окинул представившуюся его взору занятную картину и стал свидетелем вне всякого сомнения прелестного диалога.
Мальчик лет пяти, не старше, прочитав на кассе список всевозможных льготников, настойчиво выпытывал у бабушки ее возраст, стараясь понять, подходит ли она под какую-нибудь категорию. И так спросит, и эдак, бабуля уходит от ответа, не желая открывать свой возраст. В какой-то момент, впав в отчаяние, мальчишка использует последний шанс и жалобно скулит:
— Бабуль, ну пожалуйста, скажи первую цифру, а?
Бабуля, уяснив, что отпрыск не имеет никакого намерения поменять тему разговора, сердито сквозь зубы произносит:
— Пятьдесят.
Дитя, почувствовав, что почти добился желаемого заметно тише говорит:
— А вторую?
Бабушка, очень недовольно:
— Семь.
— А третья какая? - С трепетом произносит парнишка.
Все люди, находящиеся поблизости, громко до неприличия расхохотались, не в силах сдержаться. Лишь Торопыжко, даже не улыбнувшись, прошел в сторону кабинета директора Терновского музея мимо красной как рак бабушки с пытливым внуком.
Торопыжко конечно не знал, что директор музея - Гротова Валерия Андреевна была жизнерадостной, красивой женщиной, великолепным оратором, поэтом. Черноглазая и темноволосая, улыбчивая, со вкусом одетая, с удовольствием управляющая своей хорошенькой беленькой машинкой, она очень многим нравилась, впрочем, всем не угодишь, тем более, что когда дело касалось ее принципов, она умела быть и жесткой, и непримиримой.
Торопыжко, попав в маленький, но со вкусом обставленный кабинет директора, незамедлительно по всей форме представился, рассказал, что именно его привело и, чуть замешкавшись, стал задавать ей какие-то вопросы.
Ему определенно казалось, да он был совершенно уверен, что директор знаменитого Терновского музея не просто перебирает различные бумажки на своем столе, а явно нервничает. Он продолжал слушать и делать небольшие пометки в блокноте, а директор вдруг отошла от темы и стала увлеченно рассказывать, что она является одним из трех главных организаторов Терновского съезда поэтов наряду с Натальей Смеховой из Старицы и Матвеем Бестрашным из Твери. Он даже на мгновение представил ее приветливо встречающей и обустраивающей съезжающихся в Терново гостей праздника поэзии и понял, что эта роль несомненно ей очень подходит.
— Скажите, а когда проходит это долгожданное событие? Торопыжко слегка рассеяно задал свой вопрос, продолжая размышлять о том, что именно выводит из душевного равновесия директора музея, предполагая, что встреча поэтов не имеет никакого отношения к расследуемому им делу. Торопыжко смутно помнил, что Александр Сергеев родился вроде бы в конце мая и предполагал, что встреча поэтов происходит весной или, на худой конец, летом. Однако он ошибся. Валерия Андреевна, услышав вопрос, слегка округлила глаза, сморгнула и тихо сказала:
— В эти выходные.
Торопыжко скривился, как от боли.
— И сколько поэтов приехало? Хотя бы приблизительно?
— Я могу и точно сказать, так... - она протянула худую руку с длинными, как у пианистки пальцами, к стопке бумаг, лежащих у нее на самом краю стола. - ...где же это, вот, нашла, зарегистрировалось шестьдесят восемь участников, 9 человек по разным причинам не приехали.
— И где они сейчас находятся?
— Здесь, в музее. В голубой гостиной.
— Вы не могли бы меня туда проводить?
Они встали со стилизованных под девятнадцатый век кресел на кривых резных ножках и, немножко потолкавшись перед дверью, пытаясь пропустить друг друга вперед, вышли в слабо освещенный коридор. Директор шла быстрым шагом по хорошо знакомым ей помещениям, а Торопыжко старался не отстать, краем глаза оглядывая представленную его взору экспозицию. Менее чем через пять минут они подошли к добротным дубовым дверям голубой гостиной, и Валерия Андреевна уже протянула руку, чтобы распахнуть настежь эти самые двери с явным намерением привлечь внимание к своему появлению, как Торопыжко резким жестом остановил ее. Он даже сам не до конца понял почему, лишь в следующее мгновение он осознал, что узнал голос Гели, доносившийся из этого помещения.
—Совсем недавно я написала колыбельную для маленького Спиридона. - Ангелина остановилась и слабо вдохнула. -
"Распушил кудряшечки черно-рыжий шмель, - неожиданно громко продекламировала она,
И щебечут пташечки, севшие на ель.
Одуванчик золотом разукрасил сад,
И березки молодо на тебя глядят.
Спи, мое ты Солнышко, быстро засыпай,
Спи, мой Спиридонушка, баю-баю-бай!"
Все время, пока Геля читала свои стихи, одна мысль вертелась в голове у Торопыжко - истерика все-таки будет, да еще какая, только по-видимому совсем не у Гелечки, а у меня.
* * *
Глава IX.
Келейница Варвара
В субботу рано утром Варвара тщательно прибралась в храме: вычистила все подсвечники, долила масло в лампадки, соскребла воск с пола и очень старательно его помыла, поэтому, когда она пришла в храм перед вечерней службой, ей осталось только расставить вазы со свежесрезанными цветами перед иконами и, заняв свое обычное место за свечным ящиком, тихонько молиться в ожидании начала богослужения.
Не прошло и нескольких минут, как немного нетвердой рукой приоткрылись двери храма и внутрь вошла женщина лет сорока, сорока пяти, одетая в строгий тёмно серый брючный костюм и с непокрытой головой. Она чуть замялась и, явно стесняясь, спросила:
— Простите, можно войти?
Варвара приветливо кивнула и, вскочив с колченогого стула, вмиг засуетилась, ласково приговаривая:
— Конечно, конечно, входите, сейчас служба начнется, вот возьмите косыночку и юбочка у меня тут есть, берите, с праздником вас, вот свечечки, если хотите, можете купить...
— Скажите, - женщина перебила словоохотливую Варвару и, наклонившись практически к самому ее уху произнесла - Я вообще-то уточнить хотела, вы знаете... - она остановилась, широкая морщина пролегла у нее на лбу, причудливо соединяя брови и делая ее лицо по крайней мере на пять лет старше, видно было, что женщина сомневается, компетентна ли Варвара и можно ли у нее получить верные сведения по интересующему её вопросу - правда ли, что православным нельзя категорически, - она остановилась и вздохнула, подбирая правильное слово, - строго запрещается отмечать дни рождения, а можно праздновать только именины? Будто бы, если ты отмечаешь день рождения, то это против Бога, это кощунственно, и вообще, грешно.
— Кто это вам такое сказал? - Варвара часто заморгала, пытаясь не засмеяться и не смутить женщину еще больше.
— Это мне одна моя близкая подруга сказала, а она ведь очень верующая православная.
— А она часто в церковь ходит?
— Нет, вроде бы только по большим праздникам, да и то не всегда.
— Может быть, она регулярно исповедуется и причащается?
— Нет, насколько я знаю, ни разу не исповедовалась.
— Может, она утренние и вечерние молитвы читает?
— Нет, не думаю.
— Так почему же вы решили, что она православная?!
— Так она же дни рождения вообще не отмечает, только именины. - Женщина остановилась, сглотнула, глухо кашлянула, прикрыв свой крупный рот рукой с длинными ухоженными пальцами, которые несомненно выдавали в ней человека никогда не занимавшегося даже легким физическим трудом. - Вот, например, вчера у нее были именины, - неспешно продолжила она. - так мы всю ночь гуляли по Терново и пели песни. Отлично отметили. Кстати, и мимо храма проходили, он очень ярко ночью освещается. Красота! Мы получили истинное наслаждение от созерцания. Впечатление испортила только пьяная драка. - она явно хотела еще что-то добавить, но в эту самую минуту тишину взорвал протяжный колокольный перезвон, возвещавший начало богослужения и Варвара так ничего и не ответив показавшейся ей довольно странной женщине, поспешила в глубь храма, мысленно то и дело возвращаясь к только что произошедшему какому-то глупому разговору. Вечерняя служба шла своим чередом, а Варвара всё думала о том, что рассказала ей женщина, она прокручивала в голове весь разговор и никак не могла успокоиться. Варвара несколько раз оглянулась, но так и не увидела незнакомку. Время шло, и вот уже началась исповедь, и Варвара поспешила к батюшке, на какое-то время забыв о так мучавшем её разговоре, а, исповедовавшись, тут же заторопилась прочь из храма, надеясь разузнать у кого-нибудь хоть что-то о своей собеседнице. Ей непременно нужно было поговорить с незнакомкой еще раз. Она поняла, что именно так сильно ее взволновало. Ей ни коим образом не давала покоя одна фраза, брошенная женщиной вроде бы совершенно случайно, невзначай: "Впечатление - сказала она - испортила только пьяная драка".
* * *
Глава X.
Отец Илларион
Отцу Иллариону удалось окончательно примириться с собой и немного отойти от потрясения, как это ни странно, после разговора с деревенским мальчишкой Степаном, который стоял в притворе, будто поджидая его, и разглядывал роспись на стенах родного храма. Оторвавшись от созерцания, Степа вдруг произнес, обращаясь к отцу Иллариону:
— Батюшка, а правда, что на роспись стен деньги пожертвовал какой-то генерал?
— Да, это правда. - отец Илларион решил объяснить мотивы поступка благодетеля - Знаешь, Степа, он ведь сделал это в память о тех, кто погиб на службе.
Мальчик с опаской посмотрел на отца Иллариона и с трепетом, чуть заикаясь, произнес:
— Н-на утренней или н-на вечерней?
Отец Илларион впервые за последние сутки улыбнулся, и его отпустило. Через несколько минут, ровно в пять часов вечера, жизнеутверждающий колокольный перезвон возвестил о начале Вечерней службы, и отец Илларион забыл обо всем, что могло его хоть как-то отвлечь от происходящего в храме в эти вечерние часы. После службы Отец Илларион внимательно посмотрел на стоявших и молившихся вместе с ним людей. Народу было очень немного. Несколько постоянных прихожан: чета Лабутиных, с большим терпением и искренней любовью воспитывавших сына аутиста, яркая цыганка Ляля, в крещении Елена, с сыном Петром, занимающимся по велению сердца разведением лошадей, пожилая пара Георгий и Валентина, живущие рядом с храмом и всегда с удовольствием убирающиеся в нем. Вот, пожалуй, и все прихожане, регулярно участвовавшие в жизни храма. Да, еще на клиросе помимо Варвары было три женщины, все они были выпестованы и обучены церковному пению отцом Илларионом, который всегда находил время с ними позаниматься. Он также заметил еще несколько человек, каждого из которых отец Илларион прекрасно знал и любил. Отрадно было видеть и неуверенную фигурку раба Божия Алексия, Амбала, побритого и одетого в выходной костюм, который несколько мешковато на нем сидел, но функцию свою выполнял, делая из хозяина мужчину средних лет. Последней, на кого обратил внимание отец Илларион, была одинокая черная тень, в которой он безошибочно угадал Зинаиду, мать Григория.
Обратившись к пастве, отец Илларион спросил:
— Желающие исповедоваться есть?
И тотчас же около него образовалась жиденькая очередь прихожан, желающих принять участие в таинстве. По окончании молитвы, предшествующей исповеди, первой к отцу Иллариону подошла Варвара, он слушал, как она скороговоркой перечисляет свои немногочисленные грехи, а сам думал о том, что следующим к нему должен подойти Амбал. Варвара закончила, и отец Илларион спросил:
— Варвара, ты всех простила?
— Да, отче.
— Каешься в своих грехах?
— Каюсь. - Варвара встала на колени и батюшка накрыл ее епитрахилью, отпуская ей грехи и краем глаза замечая, что вместо Амбала следующей, тихо извинившись и попросив пропустить ее вперед, подошла мать Григория. Она вздрогнула и, неприятно скривившись, заплакала, запричитала :
— Это я ... я, батюшка, во всем виновата... Вот увезли моего Гришеньку в судебный морг, а во всех его бедах только я виновата. Одна я, и нет мне прощения. Господи, прости меня, грешную. И в храм я не ходила, не каялась, стыдно было и перед людьми, и перед тем батюшкой, что до Вас здесь служил, и перед Вами, и перед Богом. Обманщица я и преступница, это меня судить надо.
— Да что ж ты говоришь такое, Зинаида? - Не выдержал отец Илларион и довольно громко произнес, пытаясь привести в чувство мать Григория. - Покайся в своих грехах, не выдумывай ничего, ну как ты можешь быть виновата в смерти своего сына? Успокойся и проси Господа простить тебе твои грехи!
— Так я и говорю о своих грехах, батюшка. Долгие годы не было у меня детей и очень я от этого страдала. Муж меня упрекал постоянно и даже бросить грозился, позор-то какой! А потом занесло в наши края ученого человека, все он в городе в архиве копался да и у нас в деревне и в музее, и в библиотеке, и в храме что-то искал, снимки делал. На постой его к нам определили, у нас дом большой, нашлась для него отдельная комната, и готовила я хорошо, не трудно мне было и постояльца прокормить. А муж у меня очень уж жадный был, ему в радость было то, что человек этот хорошую плату посулил за постой. Уж и не знаю как, но после очередной ссоры с мужем нашла я утешение вначале в спокойных разговорах с постояльцем, а потом и полюбила я его всей душой. Случилось у нас все в конце долгого и жаркого лета, ему ближе к осени уже возвращаться надо было в столицу, а хозяин мой тем временем поехал в город продавать овощи, все за копейкой гнался. Ездил он всегда с ночлегом у сестры своей, чтобы рано поутру на базар попасть и хорошее место занять. Вот той ночью и случилось мое грехопадение, а счастлива я была безмерно, и понесла сразу. Постоялец уехал в свои края, заплатил мужу непомерно большую сумму за постой и не успел прознать, что ребеночек будет, да и муж ничего не заподозрил, так я и родила Гришеньку, мальчика моего дорогого, радость мою и счастье мое. Овдовела я, когда мальчонке всего годик был, родного отца его я и не пыталась найти, никто нам с Гришенькой не был нужен. Не рассказала я ему тайну его рождения, да и никому не открылась. Может кто что и заподозрил, но камни в меня не бросали. Правда, красивым он вырос в родного отца, гляжу на него, не нарадуюсь. Рос он умным, но строптивым. Учился легко, даже институт сумел закончить, хотя спорил вечно со всеми, шутил, вот и не мог на одном месте удержаться, не заладилась карьера, вернулся домой, завел пасеку, но мед не продавал, а раздавал, добрый был. Надо было мне ему всю правду рассказать, может, нашел бы отца, жизнь по-другому бы сложилась, а он прозябал тут в деревне, медовуху стал варить, выпивать. Любил одну девушку Ларису в Старице, а она за богатого вышла замуж, поговаривали, что дочку она от моего Гришки родила, но кто знает? Одна я виновата в его бедах. Знал бы правду, в столицу бы подался, не стал бы в деревне со мной прозябать, не убили бы его...
Отец Илларион с большим вниманием слушал исповедь Зинаиды, не прерывая и не задавая никаких вопросов, а она тем временем всхлипывала и продолжала:
— А еще главная моя вина в том, что не окрестила его в младенчестве. Первоначально мужа стеснялась, что будет крестить чужое дитя, а потом крестного не могла найти, друзья да родственники мужа напрашивались в крестные, а я всё откладывала, вот и дооткладывалась. Так и умер сыночек некрещеным, одна я во всем виновата! А он ведь уже настроился креститься. Он не заходил к вам?
Отец Илларион волнуясь, немного заикаясь и вздыхая невпопад, рассказал Зинаиде о том, как ночью к нему заходил Григорий. Он сумбурно говорил о том, как бесконечно ему жаль, что он не крестил его, что нельзя Григория отпевать, да и записки об упокоении тоже не подать. Странная это была исповедь. Казалось, что это не Зинаида исповедовалась в своих грехах пред Богом, беря в свидетели протоиерея Иллариона, а отец Илларион каялся и просил прощения и у нее, и у Григория, и у Господа Бога, уповая на милость Его. Когда Зинаида, пошатываясь от горя и усталости, отошла от него, он обвел невидящим взором практически пустой храм и попытался взять себя в руки. Тепло расставшись с Зинаидой, он пообещал ей всю свою жизнь молиться об упокоении Григория. Растрогавшись, он, глубоко опечаленный молился не только об ушедшем Григории, но и обо всех людях так и не принявших Святое Крещение. Слеза дрожала в уголочке левого глаза отца Иллариона, все расплывалось, теряя очертания и он заметил приблизившегося к нему Амбала лишь в последний момент.
— Батюшка, - чуть слышно прошептал раб Божий Алексий. - Это ведь я Григория-то убил. Я.
* * *
Глава XI.
Следователь Торопыжко
Гелечка уже закончила своё поистине лаконичное выступление, поблагодарила слушателей и явно с удовольствием принимала нескончаемые комплименты восторженной публики, а Торопыжко всё никак не мог понять, как ему следует поступить в данном случае. Он попал в неудобное, какое-то дурацкое положение. То ли войти в голубую гостиную и официально представиться, объяснив с чем именно пожаловал, и тогда не понятно, какая реакция будет у Гелечки, то ли просочиться и сделать вид, будто пришел послушать жену, но тогда не известно как себя поведет директор музея, которой Торопыжко уже, к сожалению, рассказал, что он появился тут совсем по другой причине. В конце концов он некоторое время поколебавшись, выбрал третий вариант и, заглянув внутрь помещения, быстро поздоровался со всеми и от чего-то хрипло сказал:
— Геля, можно тебя на минуточку?
Когда она вышла, пораженная его внезапным появлением, он просто сухо сообщил ей, что по долгу службы находился здесь, а сейчас едет домой, поэтому просит ее быстренько собраться и спуститься вниз, где он будет ждать Гелечку в их машине. Скомкано попрощавшись с оторопевшим от удивления директором, Торопыжко пообещал зайти к ней на следующей неделе и быстрым шагом направился к выходу из здания. Он злился. Он очень-очень злился. В первую очередь, злился на себя за то, что стушевался, далее на Гелечку, за то, что не предупредила его о своих грандиозных планах принять участие в данном, так сказать, мероприятии. В конце концов, на доставшую его работу и вообще на весь мир. Проигрывая в голове различные варианты предстоящего разговора с супругой, он с истинным наслаждением гурмана, пробующего потрясающее блюдо, думал о том, как наорет на нее и наконец-то поставит на место и какое он получит от этого небывалое удовлетворение. Но как это часто бывает, наверное, со всеми нами без исключения, его планам так и не суждено было сбыться. Во всяком случае, не сегодня и уж точно не в запланированном заранее объеме. Дело в том, что не успел он покинуть помещение музея и направиться прямиком к припаркованной невдалеке его собственной старенькой десятке невзрачного серого цвета, как какая-то незнакомая ему девушка, явно хорошо поддатая и не вполне адекватная, попыталась приобнять его, а когда он наконец-то не с первой попытки открыл таки дверцу авто, она ухитрилась сесть к нему в машину развязно приговаривая: "Поехали домой, дорогой, поехали, родной мой". Всё бы ничего, но тут непременно нужно сказать, что Ангелина была очень эффектной женщиной с копной вьющихся соломенного цвета волос и потрясающей фигурой, а Тихон был изрядно обыкновенен, даже более того - некрасив, но вот, что интересно, именно Геля была безумно, просто патологически ревнива. Оценив последствия обнаружения Гелечкой незнакомки в его машине, Торопыжко рванул скорее с места, до предела выжав педаль газа, и буквально через пару минут увидел Степу Посылкина, с которым они вместе учились в школе. Тормознув, Торопыжко приоткрыл окно и, невнятно буркнув что-то, отдаленно напоминающее приветствие, попросил помочь ему вытащить девицу из машины. Степа после некоторой заминки согласился, намекнув на то, что с Тихона, так сказать, причитается. Степа Посылкин потихоньку спивался, что было известно Торопыжко, и он нехотя согласился, хотя ему было явно неприятно потакать чужим слабостям. Степан легко вытащил упирающуюся и недовольно взвизгивающую девицу из машины, Тихон сунул ему пятьсот рублей и попрощался. Они оба, чуть прихрамывая и пошатываясь, поковыляли в сторону, противоположную музею, а Торопыжко резко развернулся и буквально через десять секунд был перед входом в знаменитое пристанище поэта Александра Сергеева. Гелечка как раз выходила из здания и Тихон тихо выдохнул, подумав, что легко отделался. Супруга подошла к машине и села внутрь на заднее сидение, к большому удивлению Торопыжко вместе с ней в машину села чуть полноватая, со вкусом одетая женщина лет пятидесяти, может, пятидесяти пяти.
— Тишечка, - Ангелина не говорила, а просто мурлыкала с заискивающей интонацией человека, который чувствует, что провинился, и осознает, что об этом знает также и тот человек, перед которым он провинился. - Тиша, я пригласила к нам домой Нину Сергеевну Беленькую, она филолог, лингвист, поэт из Твери. Тихон прямо посреди этой фразы Гелечки обомлел. Он боковым зрением увидел сотовый телефон в розовом явно женском чехольчике со стразиками между передними сиденьями своего автомобиля, и ему стало как-то нехорошо. Этот телефончик совершенно точно не принадлежал Гелечке. И он точно знал, чей это телефон. Видимо, когда Степка Посылкин вытаскивал пьяную девицу из его машины, у нее из кармана и выпал сотовый. Что делать? Что ему делать? Геля вот-вот его заметит и тогда не отвертишься. Кроме того, кто-нибудь, в том числе и пресловутая девица, может позвонить, и тогда он однозначно пропал. Как он объяснит Геле, откуда здесь взялся телефон? Тихона прошиб холодный пот, резко закололо в области сердца. Он тоскливо попробовал вспомнить, есть ли у него в аптечке валидол. Пассажирки щебетали о чём-то своём, а Тихон обдумывал сложившуюся ситуацию. Они ехали уже минут десять по дороге, ведущей из Старицы в Торжок, когда Тихон наконец-то принял решение. Он как можно спокойнее притормозил, почти остановившись на обочине, и, приоткрыв на долю секунды дверь машины, ловко выкинул телефончик в образовавшуюся щель. Дамы ничего не заметили, увлеченно обсуждая людей, которых Торопыжко не знал, но предполагал, что все они являются поэтами или, точнее сказать думают, что являются поэтами, но он все-таки, ни к кому явно не обращаясь, громко объяснил, что внезапно резко приостановился, проверяя работу тормозов. Казалось, они вообще не обратили внимания ни на фразу Торопыжко , ни на минутную остановку. Тихон выдохнул, с этой минуты он мог окончательно расслабиться. Но он был рад, правильнее сказать, был очень рад совсем недолго, буквально считанные секунды. Случайно посмотрев в зеркало заднего вида Торопыжко обнаружил, что какая-то машина притормозила на том самом месте, где только что он останавливался. Водитель вышел из автомобиля и явно что-то подобрал. По всей видимости брошенный Тихоном телефон. Вот скажите на милость, какова вероятность того, что на пустынной дороге кто-то окажется настолько честным, что решит вернуть утерянный телефон удаляющемуся с большой скоростью в неизвестном направлении владельцу? Минимальная, подумает каждый здравомыслящий человек и в общем-то будет в каком-то смысле прав, но дело в том, что в этот день Торопыжко фатально не везло. Мужчина, который нашел телефон, подумал, что он случайно выпал из машины, и преисполненный благими намерениями, которыми дорога выстлана сами знаете куда, ринулся догонять машину Торопыжко, отчаянно сигналя и жестикулируя. Судорожно вцепившись в руль, Торопыжко делал единственно возможное в данной ситуации - все решительнее давя на педаль газа, он виртуозно уходил от погони так, как если бы от этого зависела его жизнь, впрочем, если подумать хорошенько, именно так оно и было.
Въехав, правильнее сказать, влетев в Торжок на дикой скорости, Торопыжко стал петлять, прилагая неимоверные усилия к тому, чтобы уйти от преследователя, и нырнул в какую-то подворотню, дважды проехал на красный, развернулся в неположенном месте и в конце концов оказался в маленьком дворе, находящемся на противоположном от места их проживания конце городка на улице Чехова. Руки у Торопыжко дрожали, его бросало то в жар, то в холод, но он был доволен. Преследователь его потерял.
— Тишенька, солнышко, тебе нехорошо? - спросила Геля, почуяв неладное, она прервала свою бесконечную беседу и обратила своё внимание целиком и полностью на Торопыжко.
Тихон уже приоткрыл рот, чтобы хоть как-то объяснить их местонахождение в данном месте, но в этот самый момент Нина Сергеевна стала громко возмущаться.
— Что за дребедень? Ерунда какая-то!!! Никак не могу найти свой телефон, вроде бы когда села в машину он у меня в руке был, да, точно, я его между передними седеньями бросила. И где же он?