Я девочка с Адмиралтейской набережной.
Живу в коммуналке. Там много комнат.
Гуляю с папой и мамой в сквере у памятника
(но вряд ли об этом кто-нибудь вспомнит).
Я уже ученица первого «а» класса
двести двадцать пятой школы, той самой,
у дома с якорем строителя Стасова.
…Нет, Захарова. О них говорила мне мама.
Я знаю свой адрес: дом двенадцать,
квартира восемнадцать. А прошлым летом
я потерялась, и папе пришлось испугаться
здорово. (Но он уже не вспомнит об этом.)
Комната у нас длинная, как деревянный пенал,
в котором резинка, карандаш и с пёрышком вставочка.
Все комнаты вместе – это раньше был большой зал,
там, наверное, можно было гоняться в салочки.
А вчера мы по тёмному коридору катались:
на велосипеде, с сестрёнкой, по очереди.
Но потом всё-таки из-за чего-то подрались,
и мне от мамы досталось как старшей дочери.
………………………………………………………
Сегодня нас мама в коридор не пускает,
потому что соседи туберкулёзные дома.
Снежинка к стеклу прилипает и тает, тает…
Я какая-то взрослая и смотрю во двор по-другому.
Взрослые двор называют колодцем.
Но на дне не вода, а чёрная куча –
уголь. И очень редкое солнце
светит на стену… Но снова туча,
не видно где, где-то там, выше крыши,
закрыла всё небо дворовое наше…
А вон погулять из ребят кто-то вышел.
Мальчик знакомый, по-моему, Саша.
Чтоб его рассмотреть, не хватает стула и цыпочек:
отошёл от стены, и не видно, как ни старайся.
На подоконник… От чулка отстегнулась резинка лифчика…
……………………………………………………………………
Мать не выдержала, увезла нас отсюда подальше.
Осталось черно-белое фото с раскрашенным личиком,
с октябрятской звёздочкой на переднике, густо-красной.
Кто ж пожалеет теперь о том, как о дорогом личном?
Да и зачем вспоминать об этом, кому-нибудь ясно?
И зачем хранить в себе так долго, бережно, почти набожно
эту девочку с Адмиралтейской набережной?
Более полувека спустя