Так входит ветка в грудь мне глубоко
с зачатышами яблок, птичьей кладкой сливы,
что будь хоть пристальней я, трижды терпеливей,-
всё не понять того, как велико
твоё волненье, предстоящий плод,
пред зрелостью; не разглядеть как сладость
стяжает славу впрок, как бы усталость
смертельная, накапливаясь на и под.
Я не спешу и ты, июнь, вкуси
небесной близости, стрижей пронзённой криком,
когда один из всех, в пикЕ, архистратигом
на чёрных крыльях в голубой высИ
ныряет вниз и тот во мне поёт,
с закрытым ртом смеётся и ликует,
восторга нетерпенье чьё взыскует
и слёзы счастья медленные льёт.
Не очиняй пристрастный карандаш,
побудь ещё в неведенье блаженном,
в утробе до, покое совершенном;
художнический свой ажиотаж
перетерпи, как будто отступив
за занавес и, непричастный действу,
замри, окоченей и - благоденствуй,
все пытки слова разом искупив.
К ногам подходит времени урез.
Неразродившимся ещё жасмина взрывом,
нетронувшимся цветом боязливым
тебе за так даётся перевес,
властитель протяжённости минут,
распорядитель прожитого мига...
Превозмоги обыденности иго,
как те стихи, что комкают и рвут.