Индия, страна сказочных чудес. Индия, страна неисчерпаемых сокровищ. Такой она предстаёт в зачине русской былины:
Как во той во Индии богатоей…
Если прослеживать долгую историю медленного, прерывистого и извилистого пути познавания Индии европейцами, то начинать надо, конечно, с похода Александра Великого. Мужество царя и его верной армии столкнулись тогда с не меньшим мужеством другого царя и другого войска – и непобедимая фаланга впервые узнала силу и гордость воинов-кшатриев. Добавим к этому хтоническую мощь враждебной индийской природы — Александр вошёл в Индию, не догадываясь о скором наступлении сезона дождей. И ещё одно — ученик Аристотеля узнал ошеломляющую правду о существовании иной мудрости, не схожей с эллинской, но и ни в чём ей не уступающей.
С тех пор и доныне Индия, великий континент, огромная и многообразная цивилизация, и привлекала и отвращала европейцев, то восхищавшихся, то ужасавшихся. Океан фантазии разлился вокруг Индии, испарения его влекли и дурманили, вдохновляли и потрясали. В эпоху Древнего Рима шёлк и пряности, рубины и жемчуг плыли на кораблях южной ветви Великого Шёлкового Пути к Средиземноморью. О «слоновой кости и злате индийском» писал Гораций. Сокровища влекли европейцев в Индию.
Но, кроме богатств материальных, было и нечто большее. Ещё в эпоху классической Греции родились легенды о походе Диониса в Индию, а позднее из этих легенд выросла огромная поэма Нонна Панополитанского (V век) «Деяния Диониса», где вновь Индия предстала страной тайн и сокровенной мудрости. Поэма Нонна, созданная уже в раннехристианскую эпоху, была гимном уходящей античности, искавшей бессмертие в соприкосновении с великой, древней и могучей культурой.
Но и начало христианства оказалось накрепко связано с Индией, и связь эта была одновременно и мистической, и реальной. Когда ученики Христа разошлись по разным странам, чтобы проповедовать Новый Завет, апостол Фома отправился на Восток. На купеческом корабле он достиг Южной Индии, и там провёл последние годы своей жизни, и принял там смерть. До нас дошли апокрифические произведения раннего христианства, среди них гностическая поэма «Песнь апостола Иуды Фомы, воспетая им в земле индийской». Апостол рассказывает, как отправился он на Восток, чтобы найти сокровенную жемчужину, чтобы взять её, «сущую в утробе моря, подле пасти пыхающего Змея» (пер. С. Аверинцева). Он был прельщён яствами Востока, и на время забыл о своём призвании… Но, познав забвение, познав тюрьму, он всё-таки пришёл к своей цели — «и царственным своим устремленьем излилась она на меня всецело и поспешила, как велел ей Даятель, чтобы возмог я принять её в руки; и меня любовь моя подстрекала порывом устремиться ей навстречу». Эта сокровенная жемчужина — духовное сокровище, символ Божественной Премудрости, схожий с понятием Святой Софии.
Вслед за удивительной историей апостола Фомы началось паломничество многих христиан в Индию, происходившее и на закате античности, и в раннее средневековье. Католический собор Святого Фомы в Ченнае (бывший Мадрас) стоит на фундаментах нескольких более древних христианских храмов — самый ранний из известных относится к Х веку. Отсюда проистекает красивая средневековая легенда о существовании в Индии великого и справедливого христианского царства, правителем которого является не царь, а священник — легендарный пресвитер Иоанн. Поразительным образом эта легенда воспроизвела одну из важнейших особенностей социального устройства большинства государств древней и средневековой Индии — превосходство священника над царём, брахмана над кшатрием. В более общей форме это означает примат учёности и знания, преимущество мудрости над силой, святости над властью. Именно здесь путь к духовности индийской культуры.
В некоторой степени это соответствует русскому тезису «сила в правде». Не власть и богатство, а мудрость и знание. Они важнее для мира духовного. Русский народ упорнее всех других искал правду и мечтал о ней в своих грёзах о Беловодье. Западная Европа между тем всё-таки чаще всего видела в Индии область, где можно обогатиться. Золото, а не мудрость. Яхонты, а не прозрение. Острота пряностей, а не гармония танца. В конечном счёте всё это привело к великим географическим открытиям, в которых Россия не приняла участия (спонтанное и во многом случайное путешествие Афанасия Никитина не стоит учитывать, ведь он почти ничего и не вынес из этого странствия, кроме неумирающей любви к почти что потерянной родине…).
Между тем Европа открыла путь в Индию, и что же? Каравеллы и галеоны, колонизация, внедрение христианства, уже не мирное, как при апостоле Фоме и его последователях, наконец, порабощение страны, давшее повод Чаадаеву наивно утверждать, что у стран Востока (под которыми он разумел в первую очередь Индию и Китай) нет будущего… Но порабощение порабощением, а культура культурой. Как писал Гораций: «Graecia capta ferum victorem cepit» (пленённая Греция взяла в плен дикого победителя). Греческая культура осталась жить в Риме и дала новые прекрасные плоды. А Индия?
Культура Индии странна, экзотична, и этим заманчива падким до всего необычного европейцам. Но понятна ли им? Принята ли ими в своей полноте? Вряд ли. Талантливейший Метьюрин почти половину текста своего огромного «Мельмота Скитальца» посвящает Индии, но это лишь привлекающая внимание ширма, яркая театральная декорация, практически не имеющая ничего общего с реальностью. Бодлер в «Цветах зла» и «Стихотворениях в прозе» тоже обращается к Индии – и вновь это лишь экзотический антураж причудливой смеси пряностей, наркотиков, чувственности, ужаса. Ну, хорошо, Метьюрин в Индии не был, Бодлер до Индии не доехал, но Киплинг — он же родился в Индии, он уроженец Бомбея. Пускай так, но в книгах Киплинга Индия опять-таки лишь некая сцена, где борются и побеждают мужественные и умные европейцы, где индийское, коренное существует лишь в виде какого-то красочного сопровождения драмы, вроде огромного холста с изображёнными на нём горами, джунглями, тиграми и туземцами.
Что говорить, если даже великий Гёте, увлекавшийся в юности «Рамаяной», понимал индийскую литературу всего лишь как собрание сказок, причём сказок грубоватых и нуждающихся в отделке! Возможно, лишь подвиг Рабиндраната Тагора, что первым из неевропейцев стал нобелевским лауреатом, отчасти открыл глаза Европе на огромный континент, на его бескрайние просторы, где безмерны и любовь, и страдание. Но век двадцатый обесценивает духовные достижения, и мысль европейская заплутала в современных версиях физического совершенствования, преодоления кармы, и, в конечном счёте, обретения личного благополучия. Но разве это несла в себе великая Индия?
Россия между тем шла своим путем, вплоть до нового времени продолжая постигать страшные и мудрые образы далёкой страны через наивные средневековые версии повестей о походе Александра, через басни о псоглавцах, о крае света, за которым невесть что. Но в конце XIX века русская мысль тесно соприкоснулась с Индией. Константин Бальмонт, переведя множество древнеиндийских стихов, принёс русскому народу их очарование, причем сделал это бережно, не искажая мелодику и образность далёкой от нас поэзии — и с тех пор индийская литература, как древняя, так и новая, всегда рядом с нами. Она стала особенно хорошо знакома русским читателям в советское время, хотя лишь немногие могли тогда по собственной воле отправиться в дружественную нам страну.
Но ни в предреволюционное, ни в советское время не нашлось русского поэта, который бы принес читателю во всей полноте видение великого континента, как это сделал в своё время Николай Гумилёв, подаривший России образ Африки. Может быть, в прозе Ивана Ефремова выразилась Индия — с большим чувством, даже идеализированно и оттого не совсем полно. Может быть, великая любовь к Индии прозвучала в нескольких стихотворениях Даниила Андреева, верившего, что в предыдущих воплощениях он жил в Индии — и потому он всю жизнь стремился туда, но попасть, конечно, не мог. А я уверен, что он, если бы побывал в Индии, то при своем таланте, несомненно, создал бы прекрасное собрание стихов.
Я не мистик, не духовидец, как Даниил Андреев, я человек обыкновенный. Но даже самые обычные люди могут быть одухотворены. Так мирно стоящее дерево начинает петь всей кроной своей под напором могучего ветра. На меня же налетели сразу несколько ураганов. Это жажда поэта, не бывшего никогда в стране своей мечты — и я, оказавшись в Индии, смотрел не только своими глазами, но и взором давно ушедшего в лучший мир Даниила Андреева, которого считаю своим учителем в поэзии. Это пример другого поэта, Николая Гумилёва, воспевшего далёкую от России Абиссинию, сделавшего её образы фактом русской культуры. Это мощь великой и древней цивилизации, звучащей сквозь века и тысячелетия со страниц книг. Это образ огромной страны, в которой мне выпало счастье быть — и не праздным туристом, но тружеником.
Я хотел показать Индию так, как увидел её, во всех запомнившихся ипостасях, не скрывая страшных и горестных ликов, но и не забывая под влиянием обыденности о вечных и прекрасных её образах. Вероятно, чтение этой книги не будет лёгким. Но постижение великой страны и не может быть лёгким. И ещё одно — Индия, при всей своей современности, при стремительном движении на путях прогресса остаётся тайной, прекрасной и сложной, остаётся загадочной и неохватной в своём космосе, в «бескрайних дорогах своих» (Рабиндранат Тагор), в бесконечности своего времени, выраженного на клетках шахматной доски и в исчислении лет Кали-Юги, в божественной премудрости и в человеческом дерзновении.
А напоследок — сколь бы ни была неумолима предопределённость бытия, как бы неисповедимы ни были пути Господни, сколь бы ни было замкнуто колесо рока земного, сансары — есть, помимо всего этого, неизмеримое солнечное счастье жизни, столь зримое именно там, где гранитные лики древних богов смотрят на поющий и сияющий океан, где по ночам горят огромные южные звёзды, а днём невероятной красоты соцветия пламенеют в зелёных кронах могучих дерев. И мне, человеку грешному и земному, именно это солнечное колесо представилось самым зримым образом великой и прекрасной страны. И потому я и книгу свою назвал — «Сансара».
Ссылки на электронную и бумажную версии книги есть на моей заглавной странице, внизу.