Когда вы устанете от яркой гражданской позиции,
от больной совести, святого стада, испанских слизней и погребального визга, —
вы придёте ко мне,
я расставлю кружочки и палочки,
кружечки и чашечки,
буду зачёрпывать пунш половником
и наливать,
зачёрпывать
и наливать,
зачёрпывать
и наливать.
Но вы никогда не придёте.
Я не знаю, что ещё сделать, милый,
чтобы показать тебе красоту, всюду сияет уродство,
мне страшно и горько, я срезаю перламутровые пуговицы,
стираю текст, удаляю запрещённые снимки,
красота под запретом,
соседская собака лает бесстрашно,
к ней пришли гости — гости в красивую клетку.
Я заперлась поплотнее, я долго сидела в квартире,
хотя ничего, совсем ничего не происходило,
что самое страшное — не произойдёт.
Хотя бы в этом можете на меня положиться.
В остальном же, на меня не возлагали никаких надежд,
и уже не возложат, — заметили, как прыгают строфы?
Не заметили? Жаль,
а я вот заметила — будем считать, что это способ подлома,
способ выныривания и недышания:
милый, накорми меня супом, дай мне мои башмачки.
Но стоит только выйти из квартиры,
сквозь неоплаченный страх,
выйти из квартиры,
где сладко и томко, но одиноко,
как попадётся на глаза сухая ветка повседневности.
И я возьму её зубами.
Теперь красота, милый, будет жить там.
И никто не сумеет её отнять.